Бертран из Лангедока

* * *

Глухой ночью, когда собаки уже заснули, а волки еще не проснулись, Бертран неслышно поднялся со своего ложа и тихо спустился во двор.

Вторая темная тень стояла там, таясь у стены.

Бертран глухо позвал:

– Эмерьо!

Наваррец отозвался тихим свистом. И тотчас же второй Бертранов «слуга» отделился от стены, где они с Эмерьо ждали знака, и подошел к своему товарищу. Бертран показал в сторону ворот, на ночь закрытых, согласно обычаю (совсем неподалеку виконт Адемар в очередной раз воевал с графом Риго).

Эмерьо скользнул вперед – ласка в курятнике. Константинов человек, стоявший у ворот, и вскрикнуть не успел, только булькнул в темноте невнятно – так быстро и сноровисто Эмерьо перерезал ему горло. Осторожно, как мать уснувшее дитя, опустил бездыханное тело на землю, мимолетно пожалев об оборвавшейся жизни.

Затем махнул рукой. Бертран и брабантский солдат из новонаемных (его звали Ханнес) приблизились. Бертран прошептал, хотя таиться здесь было некого:

– Ворот вон в той башне. Давай, Ханнес!

Эмерьо сказал:

– Я помогу ему.

И вытащил из-за пазухи маленький арбалет – аркабалисту. Бертран прижался к стене возле осевшей башни. Глянул на темное пятно у ног – на убитого. Если бы Константин не поспешил восстановить стену, которую сам же и разбил, не пришлось бы сейчас никого убивать.

Медленно, со скрежетом, поднялась решетка. Бертран сбил замки, снял перекладины и, торопясь, как обычный крестьянин, открывающий загон для скота, отворил обе створки ворот.

И тотчас же с криком и визгом ворвались в раскрытые ворота, под поднятую решетку наемники Хауберта-Кольчужки. Впереди конные, которым полагается двойная плата, следом – пехотинцы, а последними – два лучника с полуторным жалованьем. При каждом лучнике еще по мужлану с большим, в человеческий рост, щитом (мужланов в деревне взяли, посулив добрую плату).

Константинова стража почти не сопротивлялась. Двоих застрелил из своей аркабалисты Эмерьо, еще одного зарубил с коня Хауберт, прочие разбежались – да и было-то их всего ничего.

Грохоча по каменным ступеням, поднялся в башню Бертран де Борн, следом – Эмерьо и Хауберт, позади – десяток брабантцев, один другого отвратительнее. Ворвались в опочивальню, расшвыряв прислугу.

Константин, полностью одетый и вооруженный, стоял на пороге, ожидая брата.

Так встали друг против друга, освещенные факелами: похожие между собою в полумраке настолько, что впору одного принять за другого.

И сказал Константин своему вероломному брату:

– Что же ты наделал, брат!

А Бертран засмеялся:

– Я взял то, что давно хотел взять.

Константин сказал:

– Богом тебя заклинаю, Бертран, не отягчай свою совесть.

Но Бертран так ответил ему:

– Забирай жену и сына и уходи, Константин. Уходи навсегда. Никогда больше Аутафорт не будет твоим, ибо владение это тебе не по зубам.

А домна Агнес, до сей поры не заметная, выступила вперед. Никогда еще не была она так хороша, как в этот миг последнего унижения. О, если бы Богородица могла в ярость прийти – тогда домна Агнес была бы на нее похожа!

Волосы, безупречной волной на плечи спадающие, будто загорелись рыжим пламенем – впору лучину подносить, вспыхнет.

И сказал домне Агнес восхищенный Бертран де Борн – открыто, ничуть брата своего не стесняясь:

– Почему я не мог жениться на вас, домна Агнес!

А домна Агнес только одно и промолвила:

– Я ухожу.

И прошла – наемники расступились, Константин посторонился. Бертран же глядел ей вслед, приоткрыв рот. Кажется, еще немного – и бросится за нею следом, позабыв обо всем.

Тут лучник Эмерьо схватил Бертрана за плечо, толкнул посильнее, так что Бертран едва на разоренную постель своего брата не плюхнулся. И тотчас же в то место, где только что стоял Бертран, нож вонзился.

Бертран приподнялся, на нож поглядел, на Эмерьо взгляд перевел. Эмерьо плечами пожал и бросил Бертрану:

– На прекрасных дам потом глаза таращить будете, мессен.

А Хауберт уже тащил дядьку Рено, скрутив того немилосердно. Старый солдат злился, рычал, отлягивался, да только от Хауберта так просто не отделаешься. Хоть брюхом толст и с виду мягок, а на деле – хуже бревна таранного.

Одолел Хауберт Рено играючи, на пол повалил, за ножом полез, чтобы жизни старика лишить. Бертран же сказал:

– Не надо.

Рено взвыл от злобы, едва зубы, какие еще оставались, в мелкую крошку не искрошил – так челюсти стиснул.

– Ведь он же убить вас хотел, мессен, – напомнил Хауберт, несколько озадаченный.

– Ну и пусть, – молвил Бертран.

Хауберт на него, как на больного, посмотрел.

А Бертран сказал:

– Свяжи его хорошенько. – И гаркнул в темноту наугад: – Ханнес!

Ханнес тотчас отозвался из мрака (он на лестнице стоял, в опочивальню не поднялся):

– Здесь я!

– На дворе я навозную кучу приметил, за конюшней.

– Была, – согласился Ханнес.

– Отведи туда старика и дай ему пять ударов доброго кнута. Да смотри, до смерти не забей. Потом выведи за ворота, и пусть уходит, куда хочет.

Рено от унижения заплакал, таясь, кусая губы. Хауберт спихнул его с рук на руки Ханнесу, после чего возвратился к Бертрану.

Бертран лицо потер, на брата взгляд перевел. Константина держали за руки двое брабантцев – будто распинать его вот-вот потащат. Лицо у Константина растерянное, в красных пятнах. Взгляд Бертранов поймал, прошептал:

– Что вы делаете, брат? Опомнитесь!

Бертран велел наемникам:

– Отпустите его, только оружие не отдавайте.

Те Константина выпустили.

Бертран шагнул к нему навстречу, опущенный меч в руке держа. Потом вдруг резко мечом дернул – Константин поневоле отпрянул.

Бертран засмеялся.

– Что стоите? – сказал он младшему брату. – Бегите, догоняйте жену! Не хотите же вы потерять Агнес де ла Тур, как потеряли ее приданое?

Константин хрипло спросил:

– Где Гольфье?

– Цел и невредим. Небось, возле дядьки Рено трется и ревет.

– Нет уж, – сказал Константин. – Мой сын никогда не плачет.

– В меня пошел, – хмыкнул Бертран. – Вы-то всегда были плаксой… Ну, идите, идите. Бегите к Адемару, похнычьте у него на плече. Может, опять вам войска в помощь пришлет, чтобы меня отсюда выкурить.

– Я ненавижу тебя, – проговорил Константин.

Бертран наконец подошел к нему вплотную, тронул за плечо и слегка подтолкнул к лестнице.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Ступайте, ступайте.