Бертран из Лангедока
Средневековая Франция. Оплот куртуазной рыцарской культуры… или грязный хлев, пропитанный кровью и смертью по самое «не могу»? Страна, где в боли и ужасе творится – магия. Магия религии, магия колдовства, магия поэзии – да кому какое дело?
- Автор: Елена Хаецкая
- Жанр: Историческая проза
- Дата выхода: 2001
Читать книгу "Бертран из Лангедока"
* * *
И вот спасение в городок явилось: всадник, рослый, светловолосый, и с ним юноша, такой же русоголовый и ладный, только чуть более мрачный, чем требуется в ясное летнее утро. При всаднике свита. Во-первых, жонглер с лютней за спиной. Рожа у жонглера фиглярская, двуцветная – половина лица белая, половина фиолетовая. И еще мужлан за лошадьми господскими бредет – башка в кудрях, кудри в репьях, одежда пыльная.
Прибыл всадник и о таверне справился. Указали ему. Склонился с седла пониже, ногой в стремени качнул.
– Правда ли, что в городе вашем Хауберт-Кольчужка засел и с ним его «одиннадцать апостолов»?
Отвечал горожанин, что да, чистая это правда – чтоб черти унесли в ад души всех этих грешников!
Хмыкнул всадник и велел горожанину нечистого не поминать.
– Как вам будет угодно, ваша милость, – пробормотал горожанин. И убрался поскорее.
А Бертран к таверне поехал, чтобы Хауберта-Кольчужку встретить.
Хауберт был там и вино пил, из бочки наливая. Красен от духоты, от обилия выпитого, от газов, его распирающих, но более всего – от скуки.
Мужлан лохматый, что с благородным всадником прибыл, тотчас на кухню направился – распорядиться о достойной трапезе для своего господина. Пятнистый жонглер поближе к выходу устроился, острые локти на стол поставил, а сам хитрыми глазками по сторонам так и шныряет. Нравилась ему господская затея, видно – ждал от нее многого. Юноша ближе к отцу держался (а что сын он тому знатному рыцарю – то за версту видать).
Хауберт глазами по сторонам метнулся: нет ли подвоха какого. Однако на первый погляд подвоха вроде бы не было.
Эн Бертран посмотрел на капитана усмешливо. И нарочно меч оруженосцу передал: гляди, мол, Кольчужка, пришел я к тебе с пустыми руками, но зато с полным сердцем.
Кольчужка это оценил. За Бертранов стол перекочевал, брюхом тяжеловесно переваливаясь. Руку мясистую протянул, ухмыляясь дружески, взял кубок, что хозяин таверны поспешно перед Бертраном поставил, и самолично вина из бочки рыцарю налил. Плюхнул полный: пей, ваша милость!
Эн Бертран кубок взял и губы в него деликатно опустил. Доброе винцо.
После разговор негромкий с Хаубертом завел. Хауберт, даром что упился до положения риз, а в суть беседы вникал без всяких затруднений, ибо сложного в ней ничего и не было. Сами посудите, что уж тут сложного?
Живут в Перигоре два брата: эн Бертран, рыцарь доблестный, разумный и учтивый, и эн Константин, младший того семью годами, для рода почти что бесполезный, ибо осторожен (тут капитан, в угоду рассказчику, захохотал презрительно), можно даже сказать – труслив, войны не любит. Жену свою – и ту как следует любить не может, ибо как можно любить женщину, не любя кровопролития? Супруга же его, дама достойнейшая и несчастнейшая, принесла этому Константину в приданое богатый замок Аутафорт. Такое ничтожество – и вдруг владетель Аутафорта. Подумать смешно!
Бертран сердито фыркнул. Капитан тоже фыркнул.
И еще вина налил себе и Бертрану. От таких разговоров, ей-богу, в горле пересыхает!
Тут лохматый мужлан из кухни вернулся – принес блюдо с холодной бараниной. От препирательств с хозяином совсем осип. Такой скупердяй этот хозяин! Блюдо перед господином своим поставил. Господин достаточно вина выпил, чтобы не заметить, как мужлан изрядный кусок с блюда спер и втихаря сожрать собрался.
Эн Бертран и Хауберт к мясу потянулись. Ножи достали, чавкать начали.
Однако добрая трапеза беседе никогда не помеха. И потому продолжал Бертран печали изливать. Доверительно беседовал с Хаубертом-Кольчужкой, будто с другом задушевным.
…Младший брат – и вдруг владетельный господин! Ладно бы только это! Агнес, супруга его, – дочь сеньора. И получается – что?
– Что? – спросил Хауберт и пристально на Бертрана поглядел, ибо вникать перестал. – Что получается?
– Будто он, мой младший брат, стал как бы моим сеньором – вот что получается! – сказал эн Бертран. – Это противно всем законам Божеским и человеческим.
– Противно, – согласился Хауберт.
– И как есть мы христианские рыцари, – продолжал Бертран, опрокидывая в себя четвертый кубок, – и добрые католики, наша задача… в чем?
– В чем? – с готовностью осведомился Хауберт.
– Отобрать Аутафорт у недостойного младшего брата и отдать тому, кто по праву…
Хауберт взревел от восторга и обхватил Бертрана за плечи, едва не повалив.
– Вот именно! – закричал он.
Юноша-оруженосец взирал на эту сцену холодно и отрешенно. Отец напился и фиглярствовал с грязным брабантцем. Юк Пятнистая Рожа, естественно, в восторге. И «одиннадцать апостолов» – кто сомневается! – тоже. Все до единого.
Под столом, скрывшись от господских глаз, хрустел хрящами лохматый мужлан, торопливо поглощая украденное мясо. Безродный пес, забредший в таверну через открытую настежь по случаю жаркого дня дверь, попытался было оспорить у него кусок, да мужлан так рыкнул (голоден был), что пес отскочил и, тощий хвост поджав, убрался.
Эн Бертран следующий кубок поднял, с кубком Хауберта сблизил, глухой стук из обожженной глины исторгнув.
– А что этот сеньор, – заговорил Хауберт, доказывая, что за нитью беседы следил внимательно и ни одной мелочи не упустил, – отец домны Агнес… Он ведь не позволит такому случиться, чтобы дочь его и зятя из замка выкурили. Как же мы, христианские рыца… то есть, добрые католики, такую богопротивную вещь совершать будем?
Бертран омрачился лицом, свет в глазах его померк – о грустном вспомнилось.
– Эн Оливье, сеньор мой, скончался, – сказал он. – Умер в Святой Земле, благочестивый и отважный муж, каких нынче и не сыщешь. О том дошли достоверные известия. Неужели ты думаешь, Хауберт, что я решился бы нанести ему такое оскорбление, покуда он жив?
– А разве мертвый эн Оливье не будет оскорблен – там, в раю? – спросил Хауберт. Правда, насчет рая он говорил с сомнением, да что с него, наемника неумытого, взять.
– Земные дела не тревожат больше его душу, – уверенно ответил Бертран. – Да и слово я ему дал: не трогать Константина, покуда он, сеньор Оливье, мой господин и крестный, жив будет.
В молчании выпили за душу Оливье-Турка. Воистину – великий человек был.
После же приободрились и о деле заговорили. О расположении Аутафорта, о численности Константиновой челяди, об укреплениях и рвах. И такую осведомленность, такую великую опытность оба выказали, что любо-дорого послушать.
Юк-жонглер на лютне наигрывать стал, под нос бубнить – сочинял что-то. Весело ему. И то правда, не вникать же жонглеру в заботы осады да штурма.
Наконец о том заговорили, что больше всего беспокоило Хауберта: об оплате. Хауберт толстым пальцем перед длинным носом Бертрановым трясти начал и заговорил жарко, с настоящей страстью. Три марки серебром за одного требовал – в год. Византийской монетой.
– Я не могу в деньгах терять, – разливался Хауберт. Многословен стал, малопочтителен. – Сами подумайте, благородный господин. Ну как нам в деньгах терять, когда и дома, в долине Шельды, вечные убытки и никакого прибытку, и дети…
– По всему Лангедоку, поди, – докончил мужлан, что под столом сидел и теперь шумной отрыжкой торопливую трапезу избывал.
Бертран под стол заглянул, мужлана пнул и тем самым выгнал. Велел насчет ночлега узнать и распорядиться.
Мужлан на четвереньках выполз, поднялся, колени поспешно от грязи отряхнул, головой мотнул, мол, понял волю господскую, и пошел, как-то боком забирая на ходу – от конфузливости.
Хауберт все это время с раскрытым ртом сидел – ждал мгновения, чтобы снова в торг войти. И едва Бертран слугу отпустил, вновь заговорил, одышливо переводя дух между фразами.
– И ежели не в безантах, то тогда в ливрах и, стало быть, цена еще повышается…
Тут он наконец заметил, что Бертран глядит на него совершенно трезвыми холодными глазами. И молчит.
Тоскливое предчувствие стиснуло пьяную душу капитана, ибо понял: какие там безанты – насчет ливров разговор пойдет. И не три марки в год, как желательно, а…
А Бертран все молчал. Давал Хауберту освоиться с неприятными мыслями. Хауберт втайне злобился, а на нанимателя глядел с улыбкой, от которой на румяных щеках проступили обаятельные детские ямочки. И улыбался с каждым мгновением все слаще.
Наконец Бертран спросил:
– За что три марки?
– За воина, – ответил Хауберт. Будто о похотливых девицах говорил – такой патоки в голос напустил.
Бертран огляделся по сторонам, «апостолов» бегло зацепил, после снова к капитану повернулся. Бровь поднял. И опять в молчание погрузился.
Хауберта таким манером не пронять. Конечно, это не граф Риго, который, не считая, руку в мешок с деньгами запускает. Но солдаты этому сеньору очень нужны. По сеньору видать.
И пока так вот сидели и друг друга глазами сверлили – один холодно и высокомерно, другой приторно и ласково, – возненавидел Хауберт-Кольчужка Бертрана де Борна всем сердцем.
– Три марки – это за рыцаря. С оруженосцем, двумя слугами, конюхом и тремя лошадьми, из коих одна вьючная и две верховые, – ровным голосом проговорил Бертран, который в расценках разбирался не хуже любого наемника.
– А мои воины… – запальчиво начал Хауберт.
– Конных сколько? – деловито поинтересовался Бертран.
– Четверо, – буркнул Хауберт. Он понял, что проигрывает.
– Две марки за конных и по одной за пеших. В ливрах, – сказал Бертран, поднимаясь из-за стола. Зевнул и крикнул, отвернувшись от капитана: – Жеан!
Вбежал давешний лохматый мужлан. Доложил, что комнаты готовы. Бертран, не обернувшись, пошел из таверны. Юноша-оруженосец за ним двинулся. Жонглеру Бертран свистнул, будто собаке, и тот вскочил с готовностью.
Вышли.
Хауберт еще вина себе налил. И поклялся именем Пресвятой Девы, что разграбит этот Аутафорт и все, что от скупого рыцаря Бертрана ему недоплачено, на месте возьмет. И снова понял, что ничего ему не даст Бертран грабить. Как же, позволит такой Бертран де Борн добро свое разворовывать!
Плюнул Хауберт себе под ноги. Но от затеи с Аутафортом отказываться не желал. Все равно нужно чем-то заниматься, не век же в этой дыре вином наливаться и гадить под себя просто потому, что незагаженных мест в округе уже не осталось.