Распутье

15

Предложение следователя уничтожить банду совпадало с задумками Устина. Он это сделает не ради оправдания перед властью, а ради спокойствия на земле. Ведь и горянцы боятся бандитов, боятся их и другие. Очевидно, его здесь держат в тайне не для того, чтобы расстрелять, а чтобы использовать в дело.

Шаги и шаги…

«Значит, я еще не забыт, значит, я еще кому-то нужен? Жаль, что ушел из банды Тарабанов. Вот ему-то следовало бы отомстить. А мстить Хомину, Мартюшеву, Кузнецову, этим затурканным бандитам, надо ли? А смерть Шишканова? Разве этот человек не достоин отмщения? Достоин, и даже больше. Шишканов… Сколько он добра сделал для людей. Сколько еще бы мог сделать…

Убивают советчиков, нагоняют страх на людей. Нет, пора этому положить конец. И прав Лапушкин, это могу сделать только я. Хотя нет, могут найтись и другие. Но я-то знаю ту банду, они знают меня, примут как родного. Но ведь те бандиты ничего плохого не сделали для него, больше того: это он убил несколько их человек. Здесь-то, думается, он сможет оправдаться: скажет, что стрелял в чоновцев. За это может зацепиться Кузнецов. М-да. Вот коли бы не стрелял, тогда бы вовсе чист был. Думал, что Лапушкин и вовсе младен, а он с головой парнище. Вот дела!

А можно ли стоять в стороне от этой неправедной резни? Думай, Устин, думай. Время есть, никто в шею не гонит. А что жалеть Хомина? Это он загубил Туранова, Ромашку и всех моих ребят. За всё надо рассчитаться».

– Вызовите ко мне следователя! – постучал Устин в дверь.

Пришел Лапушкин.

– Гражданин следователь, могли бы вы мне устроить встречу с Шибаловым?

– Нет, гражданин Бережнов. Пока нет. Вы подследственны, Шибалов тоже, никаких встреч не может быть.

– Жаль. Мне хотелось бы поговорить с Шибаловым, и это могло бы пойти всем на пользу.

– Например?

– Возможно, Иван подсказал бы мне, как лучше разбить банду Кузнецова.

– Вы пока не дали согласия. Но если и дадите, то встречи с Шибаловым не будет. У тюрьмы тоже есть глаза и уши.

– Возможно. Тюремных законов я не знаю.

– Будет возможность узнать. Сюда пришел Федор Силов. Он рассказал, как вы с Журавушкой расстреляли банду Никифоренко. Значит, «Гочкис» пошёл вам на пользу? И ещё многое он о вас рассказал. Оказывается, вы и есть тот человек, который убивал хунхузов, спасал Шишканова и Шевченка, Груню Глушакову, каменцев и других людей долины, дрался с японцами, да мало ли ещё что. Ну были вы на стороне белых, мог и я там оказаться. Мой отец держал в Спасске, здесь, через два квартала, магазин, но командир партизанского отряда Борисов вразумил меня, что и как. А не встреть я Борисова, был бы с вами вместе. Может быть, в одном же полку.

Но прошлое вы искупили своей кровью. Было ли такое, что вы отбирали у партизан оружие? Стреляли в них? Или нет?

– Да, отбирали. Да, стреляли. Кажется, двух зацепили. Но дали возможность партизанам убрать своих, то ли раненых, то ли убитых.

– А сколько же вы убили белых?

– Там было убито, дай бог память, человек тридцать. Но тех беляки не стали подбирать. Сожрали звери. Что вы сказали Силову?

– Сказал, что Устин Бережнов собрал банду и убивает русских людей. Не поверил. Но когда я сказал, что Петров зарубил его отца, затем сжег труп, он сразу сник, значит поверил. Очень просил показать, хотя бы примерно, место твоего действия.

– Зачем?

– Сказал, что он должен убить Устина. Потом пусть бандиты его убивают. Убить, потому, что он перестал быть человеком.

– Вы показали место моих действий? – усмехнулся Устин.

– Пока нет, пока мы с вами действуем в одиночной камере, вот выйдешь, если дашь согласие, то дам место действий, но только верст за триста отсюда, а может быть, и больше.

– Если Силов сказал, он это сделает.

– Ждем сюда Пшеницына и Шевченка. Они хотят поговорить с тобой. Ты не против? – сам не замечая того перешел на «ты» Лапушкин.

– Пшеницына? С этим я готов говорить хоть день. Культурный и грамотный командир. Интеллигентно умеет руководить людьми.

– Вот и мы стараемся на него походить. Шевченка к тому же приобщает. Время сабельных наскоков проходит, надо учиться руководить.

– Вы меня удивляете, гражданин следователь, честное слово, вы мне таким юнцом показались, а вы…

– Что я? Я ученик, первоклашка, хотя и окончил гимназию, учился в Коммерческом. Отдыхай. Подумай хорошенько над моим предложением.

Снова шаги. Решение зрело, но пока уверенности не было, что операция может пройти гладко.

Ночью чуть придремнул. Галлюцинации прошли. Может быть, потому, что он снова почувствовал себя бойцом, может быть, потому, что прошло чувство безвыходности, страх перед рассветом. Герой, а смерти, как и все, боялся. В бою никто не думает о смерти, о ней думают перед боем. И снова может случиться бой… Кузнецов в бандитском деле не мальчик. Руку набил.

– Гражданин Труханов, – тряс охранник Устина, – к следователю!

Устин не сразу понял, почему его зовут Трухановым, хотел послать охранника по матушке, но тряхнул головой, понял, что даже охрана не знает, кто он. Значит, на него нацелились давно. Может быть, с такой же задумкой приходил к нему и Шишканов? Всё может быть. Но ведь они убили отца! Разве пепел отца не вопиет о мщении? Как же они об этом не подумали? Но если он вопиет о мщении, тогда ты, Устин, зачем шел сдаваться? Ты мог мстить за отца, драться за отца, если смерть его считаешь несправедливой. И кто такой отец? Кто? Вот на этот вопрос не мог ответить Устин. Он не понимал и до последнего дня не понял отца. Сложная душа, сложный человек.

Пшеницын подал тонкую сухую руку, улыбнулся, ободрил. Шевченок это сделал без улыбки, строго, но обратился как к старому знакомому.

– Устин Степанович, мы вас слушаем. Лапушкин сказал, что вы готовы к бою. Так это или нет? Годится он вам в напарники?

– Ладный парень, можно брать в разведку.

– Слышишь, Лапушкин, это оценка кадрового разведчика. Привет вам от Никитина, не верит он вам, даже ненавидит, а вот за что, не говорит, – грустно улыбнулся Пшеницын.

– Даже революции ошибаются, чего бы Никитину не ошибиться, – устало ответил Устин. – Вы тоже ошибались. Все мы ошибались.

– Но здесь ваша ошибка будет стоить головы. Я понимаю вас: смерть отца, гонения, но и вы поймите нас. Петров наказан. Не хотелось бы, чтобы вы стали нам мстить, – с нажимом проговорил Пшеницын.

– Мстить? Может быть, и надо было бы мстить, но снявши голову, по волосам не плачут. Отца не вернуть. Да и праведности в его делах было мало. Человек, который не знал, где край его судьбы, а где начало. Останься он жить, мог бы еще много бед натворить, потому что никто не знал, что он сделает завтра. Сегодня – с большевиками, завтра – с бандитами. Пусть его люди рассудят. Поговорим о деле. Я не уверен в успехе дела. Я стрелял в бандитов Кузнецова, он может мне этого не простить.

– Мы тоже думали об этом, если ошибётесь – головы лишитесь. Но мы думали и другое, что Кузнецов тот случай забыл. Ему главное – собрать отряд побольше. Одно странно: Кузнецов зачем-то уходил на Кривую. Вот одно из донесений Лагутина. Охотник Карпов доносил ему о том, что банда Кузнецова уходила на Кривую речку. Слушай: «В отряде мною насчитано было семьдесят человек. Пробыли они там неделю, вернулись, но в их отряде я уже насчитал всего пятьдесят человек». Кто бы мог так проредить банду?

«Неужели Журавушка? – хлестнула мысль. – Он! Арсё ведь тоже исчез в тайге. Исчез, нашел Журавушку, они остановились в нашем зимовье, на них напали бандиты. Нет. Здесь что-то не так. Возможно, Кузнецов где-то создал базу для отступления?»

– Ваши выводы, Устин Степанович?

– Кузнецов создал базу на Кривой на случай отступления.

– И оставил двадцать человек, когда у него и без того людей мало. Вы командир-бандит, поразмышляйте за Кузнецова.

– Поразмышляю. Как вы думаете проводить операцию?

– Будем думать вместе. Один вопрос: почему вы согласились пойти на это дело? – спросил Пшеницын.

– Хочу мира. И если я могу помочь восстановить его здесь, то я готов. Прошу верить мне, но в то же время не делать скидок за прошлое, если есть моя вина, судите.

– Узнаю́ Устина, – засмеялся Шевченок. – Сам в силках, а думает о чести. Похвально. Остался, каким был. Не смог я тебя словить. Хотя очень хотелось. Вот что бы ты тогда заговорил?

– Эх, Гаврило, Гаврило, ты десятки раз висел на моей мушке, скажи спасибо Саломке и нашим сельчанам, что они скрывали от меня, как ты издевался над Саломкой. Моя пуля не прошла бы мимо.

– Было дело. Я ведь чувствовал прищур твоих глаз, но не оборачивался. А в спину ты не стреляешь. Это все знают.

– Спасибо, что хоть это не забыл.

– Я многое, Устин, не забыл и не забуду, но тогда ты был бандит, тогда ты был враг, мой враг, враг новой власти.

– Какой я враг, просто спасаю свою недорогую шкуру. Вот Кузнецов – это враг, враг, который пожирает сам себя. И сожрёт.

– Ладно, ребята, у вас еще будет время поговорить, давайте о деле. О задуманной операции знают четверо: я, Шевченок, Лапушкин и ты, Устин Степанович. Итак, четверо. Если кто-то из нас предатель, то ты, Устин Степанович, и те ребята, что пойдут с тобой, идёте на верную смерть. Вспомним слова Христа, что, мол, и петух не пропоет, как кто-то из вас трижды предаст меня.

– И Иуда опустил глаза долу, – продолжил Устин.

– Но будем надеяться, что такого не случится. А?..