Другой глобус

* * *

Не могу сказать, как я там оказался. Этот город возник из ничего, как сон, — а разве кому-то удавалось точно зафиксировать момент начала сна? Помню только, что даже там у меня промелькнула мысль о какой-то нереальности, сказочности всего, что меня окружало…

Это был город — остров в океане, такой маленький, что его весь можно было обойти часа за два. Своими очертаниями на карте островок напоминал гриб — узкий и вытянутый с северо-востока на юго-запад, как знак «слэш» на клавиатуре компьютера, и только самая северная его часть, та, где находился исторический центр города, внезапно «выдавливалась» из этого тюбика и растекалась по поверхности воды несколькими просторными площадями.

Старинная крепостная стена, удивительным образом почти полностью уцелевшая, опоясывала город и делила его на верхний и нижний, и эти две части соединяли между собой несколько подъемных мостов, так же, очевидно, сохранившихся со времен основания города. На западном берегу нижнего города располагался порт, его акваторию с севера и юга сжимали, словно клещами, два слегка изогнутых, длинных — с полкилометра каждый — каменных мола. Все пространство между ними было заполнено рыболовецкими шхунами, частными катерами, яхтами и парусниками. Днем частокол их мачт напоминал выстроившееся перед битвой войско, но вечером начинался отлив, вода уходила из-под их килей, как, порой, земля уходит из-под ног у людей, и парусники оставались беспомощно лежать на обнажившемся дне акватории, как погибшее войско на поле брани.

Вдоль набережной, по всей ее длине стояла шеренга контейнеров разной величины с рыбацким инвентарем — сетями, канатами, буйками — разноцветными и нереально яркими. Контейнеры стояли прямо напротив жилых домов и, наверное, делали колоритнее морские пейзажи, открывавшиеся из окон.

На восточном берегу был пляж. Летом здесь было многолюдно и пестро, как на восточном базаре, зимой это было любимое место горожан для прогулок и романтических свиданий.

Верхний город был не менее удивителен. Ограниченность горизонтального пространства компенсировалась рельефом — узкие улицы напоминали американские горки, по которым мне однажды удалось прокатиться в парке на Крестовском острове, и часто, в местах особо крутых подъемов, каменные плиты тротуаров плавно переходили в ступеньки, выщербленные, наверное, еще сабатонами средневековых рыцарей и отполированные туфельками дам галантного века.

Если смотреть снизу, от берега, крепостная стена обрывалась к набережной скалистым, почти вертикальным склоном, покрытым не то травой, не то мхом. Из-за стены, как легионеры из-за сомкнутых щитов, тесным строем вырастали жилые дома, больше похожие на крепостные башни.

С верхней точки — с площади, на которой стоял старинный замок, являвшийся вертикальной доминантой города, — открывалась захватывавшая дух панорама «архитектуры крыш» — нагромождение мансард, труб, дымоходов, балконов — словно вылезавших по стенам домов, как вьющиеся растения и «расталкивавших локтями» друг друга в попытке отвоевать себе местечко поближе к солнцу.

Вид на океан открывался почти из любой точки города — и на все четыре стороны.

Я всегда любил большие и пустые помещения, они дают ощущение свободы — делай, что хочешь, все равно, никто не видит! И, хотя, в такие моменты я так ни разу и не придумал, как воспользоваться этой свободой, само наличие такой возможности вдохновляло. Такое же чувство — пустого помещения величиной с целый мир — дает открывающийся на все четыре стороны океанский простор!

Все находившееся внутри крепостной стены — магазинчики, рекламные вывески, уличные кафе, окна с решетчатыми ставнями, крыши, превращенные в террасы, скамеечки, установленные прямо посреди тротуаров, миниатюрные резные двери, ведшие, очевидно, не в подъезды, а сразу в квартиры, балконы с разбитыми на них садиками и огородиками, пешеходные улицы, мощенные камнем — поражало меня, привыкшего к большим и открытым петербургским пространствам. Я ходил по этим узеньким улицам-коридорам, как по залам музея, то и дело останавливаясь перед его диковинными «экспонатами»: большой шлюпкой, стоявшей прямо посреди улицы и, видимо, символизирующей главную географическую особенность города; настоящим замком XIII века (как свидетельствовала мраморная доска на его стене), грозно нависавшим над городом с самой высокой его точки; встречавшимися во многих домах такими узенькими дверями, что в них, не повернувшись боком, не прошел бы даже ребенок, хотя, судя по почтовым ящикам, вывешенным на них, и по окнам, расположенным рядом, за ними находились квартиры или офисы; корзинками и вазами с цветами, выставленными почти у каждого крыльца; старинными домами с неоштукатуренными каменными стенами, покрытыми мхом и плесенью, то и дело «разбавлявшими» современные, красивые здания, выкрашенные в яркие цвета.

И, все-таки, больше всего поражало не это. Узкие улицы, маленькие двери, крылечки в одну-две ступеньки, дома, большинство которых были не выше трех этажей, создавало ощущение, что все это — не настоящее, что попав сюда, я и сам уменьшился в размерах, стал персонажем какого-то мультфильма и гуляю по нарисованному городу. Почти весь исторический центр был пешеходной зоной, поэтому тут не было шума большого города и были отчетливо слышны все звуки, раздававшиеся вокруг. Шаги прохожих, негромкая беседа встретившихся старушек, колокольчик, звякнувший на двери маленькой лавки, открываемое кем-то окошко, скрипка уличного музыканта за углом… Все эти звуки на узких, пешеходных улицах звучали, словно в квартире и это создавало впечатление камерности, интимности происходящего.

На самом кончике «ножки гриба», там, где автомобильные дороги, шедшие вдоль западного и восточного берега острова, сходились, образовывая маленькую круглую площадь с цветником, я набрел на маяк. Рядом стоял белый домик, похожий на сказочную избушку — очевидно, смотрителя. Вокруг, до самого горизонта — бликующая на солнце вода и голубое небо с легкими кучевыми облаками.

«Если рай существует, — подумал я, — наверняка он именно здесь».

Я развернулся, собираясь идти назад, к центру города. Но в этот момент из белого домика навстречу мне вышел старик. Он был высокого роста, со стройной, как у юноши, фигурой и густой, но абсолютно белой шевелюрой, обрамлявшей большую голову и спадавшей благородными прядями на высокий лоб. Я еще успел подумать, как нелепо выглядит такое морщинистое лицо в обрамлении такой роскошной шевелюры… Старик подошел ко мне и с извиняющейся улыбкой произнес:

— Тебе сюда пока рано, сынок. Выполнено только первое условие.

Странное дело, эта улыбка, вместо того, чтобы сделать морщины на его лице глубже и рельефнее, наоборот, разгладила их — словно растворила… Он пошел обратно, чтобы вернуться к своим обязанностям смотрителя маяка, но на ходу оглянулся и крикнул:

— Приходи с Барбароссой!

В тот же момент кто-то, совсем рядом, произнес: «Кажется, он жив»!

Я оглянулся. Было похоже, что кроме нас со смотрителем маяка из города вдруг исчезли все его жители. Впрочем, следом за ними исчезли и старик, и сам город.