Другой глобус

Глава 2

— Книги страшнее, чем их авторы.

Магистр взял у монахини кодекс, несколько секунд подержал его, словно взвешивая, в руке и открыл на первой странице. Нахмурился, вытащил из-за пазухи очки, нацепил на нос. Медленно поднял глаза.

— Шифр?

— Она кивнула.

— Думаешь, если что, это поможет? — спросил он, и не дождавшись ответа, продолжал:

— Наоборот. То, чего они не понимают, вызывает у них еще большую злобу. А они не понимают… — Он замолчал, словно потеряв мысль и забыв, что хотел сказать. Но монахиня хорошо знала учителя, знала, что такие «сбои» в его речи вызваны тем, что мыслям его слишком тесно в голове, и часто они пытаются вырваться наружу одновременно.

— Кто — они?.. — По ее тону было ясно, что она и так знает ответ, но боится признаться в этом.

— Ты правильно поняла — подтвердил магистр.

— К сожалению, — продолжал он — на руководящие должности чаще всего пробиваются люди самые необразованные и самого низкого нрава, и именно они выносят приговор. Самые достойные думают о вечности. Худшие — о власти земной. Но, все-таки, книги для них страшнее авторов — повторил магистр. — Кардинал Куно Пренестский, председательствовавший на Суассонском соборе в 1121-м году, вынес приговор «Введению в богословие» Пьера Абеляра, заставив автора сжечь свое произведение. А его самого всего лишь — он сделал ударение на двух последних словах — заключили в монастырь. Они сжигали книги Евтихия Константинопольского, Росцелина, Арнольда Брешийского, Маймонида, Джона Уиклифа… Целая библиотека! Впрочем, и библиотеки они тоже сжигали… Но авторы всех этих книг, слава богу, умерли своей смертью.

Монахине стало страшно. Голос магистра, отражавшийся эхом от стен капеллы, двоящийся и гулкий, казался потусторонним — так, наверное, должен был звучать голос самого Создателя.

— Знаю — отозвалась она. — Так было и так будет впредь. Когда я смотрю вперед, я вижу одни пожары. И не только из книг.

— Он не случайно одарил тебя таким редким даром — помолчав, произнес магистр. — Я всегда знал, что Он предназначает тебя для какой-то большой цели. Вот! — он потряс кодекс в своей руке. — Вот оно, твое предназначение, теперь ты выполнила его.

Свет начал пробиваться из верхних окон капеллы, постепенно заполняя ее пространство.

Магистр потушил свечу.

— Светает… Скоро утреня, тебя не хватятся?

Монахиня улыбнулась:

— Вы же знаете, ко мне в монастыре отношение особое. Как и к вам в университете.

Они сидели на скамье в самом последнем ряду, рядом с входом в капеллу, под светлым взглядом Богоматери, смотревшей на них с большой иконы над алтарем.

— У Спасителя на иконах всегда грозный вид, а у девы Марии — ласковый, — сказал магистр.

— Мужское и женское начала…

— Конечно. Но не только…

Он снова осекся, следующая мысль обогнала предыдущую и не дала ей завершиться. Он встал и заходил взад — вперед по капелле, как делал всегда, когда сильно волновался, собираясь сказать что — то важное.

— А знаешь, я ведь в детстве в Него не верил! — заговорил он снова через несколько секунд уже совсем другим, как показалось монахине, — веселым голосом.

— Как? — растерялась она.

— Вот так. До одиннадцати лет. В церковь с родителями ходил, молиться — молился, потому что так надо… да и отец выдерет, если признаюсь. Но в душе не верил. Я любознательным был и упрямым, на слово учителям не верил, все любил сам проверять. А как проверишь, есть ли Он на самом деле? Мало ли, что говорят. Да и священники наши — сама знаешь… Скорее, могли отвратить от веры. Я в приходскую школу ходил, так мы и пресвитера нашего, и дьякона не раз пьяными видели…

— И что, проверили?

— Да. Он мне сам доказал… Вернее, Она — магистр кивнул в сторону иконы с Богоматерью. — Причем, дважды.

— Расскажите! — попросила монахиня, но магистр сам опередил ее просьбу.

— В первый раз это было, когда я на речке катался на коньках и провалился под лед. Март месяц, лед уже таять начал — он словно оправдывался. — Вокруг — ни одного человека. Я хватаюсь за края полыньи, пытаюсь выбраться, но как только начинаю вылезать, лед ломается подо мной. А сил все меньше, я уже пару раз хлебнул ледяной воды… И тогда я поднял голову к небу и мысленно произнес: «Матерь Божья, помоги»! После чего, был спасен местным хозяином бакалейной лавки. Как он там оказался? Откуда? Ведь за мгновение до этого берег был абсолютно пустым. Словно с неба спустился! И самое странное, что после этого я даже не заболел.

Магистр вдруг обнаружил, что так и ходит в очках с того момента, как взял посмотреть кодекс у ученицы. Он снял их, засунул обратно за борт жакета. И снова заходил, заложив руки за спину.

— Второй случай был в конце того же года, в церкви. Словно специально — добавил он, усмехнувшись. — В Рождественский сочельник. Мы с ребятами поднялись на колокольню, понаблюдать за звонарем. И в это время в самой церкви начался пожар. Мы услышали крики внизу, потом на колокольню начал подниматься дым. Нас четверо было, детей, мы побежали к лестнице, но ее уже даже не было видно из-за дыма и огня. Мы оказались отрезанными на этой колокольне — единственном месте в здании церкви, до которого огонь еще не добрался, но вот-вот должен был добраться. И тут я совершенно отчетливо, как будто это произнес кто-то, стоявший рядом со мной, услышал женский голос: «Прыгай вниз, и ничего не бойся»! Я зажмурился, перекрестился, перелез через перила — и прыгнул. И упал на толстый, плотный слой снега. Из четырех детей, находившихся на колокольне, спасся я один.

— Господь выводит заблудших на путь…

— Нет! — перебив ее, зло крикнул магистр. — Ни на какой истинный путь Он никого не выводит! Всего лишь спасает. Потому что истины Он сам не знает!

Монахиня в ужасе закрыла рот рукой, но он, не обращая внимания, продолжал, словно доказывая уже самому себе.

— Он не столь самонадеян, как его наместники здесь, которые сами и выносят приговор, и исполняют его. Он никого не судит, потому что знает, что высшая истина только одна, а правда у каждого — своя. И слово у каждого свое. И опровергнуть слово можно только словом же. А не огнем… Не костром.

— Но ведь Он создал церковь свою… — робко попыталась возразить она.

— Не для того, чтобы она «выводила на путь» через костры! «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему», сказано в Писании. Но потом, видно, передумал и сотворил только по образу. Подобия же предоставил нам добиваться самим…

— Я помню ваши лекции, магистр, — улыбнулась монахиня.

— Но это — нам! — не отреагировав на ее замечание, продолжал магистр. Святая церковь и ее служители тем и отличаются от нас, что уже имеют и образ, и подобие… Должны иметь, — поправился он. А Он никого не обрекал на костер, пусть даже в переносном смысле. Самых страшных грешников прощал и обращал. Словом обращал, словом! Вот в чем должно быть их подобие! Вот в чем смысл церкви! И вот в чем причина того, что сегодня она превратилась в то, во что превратилась!

— Ему легко было обращать, — попыталась возразить она. — Он был…

— Самозванцем! — ядовито перебил он. Обычным самозванцем. Никому не известным, пришедшим неизвестно откуда, с толпой бродяг. Назвал сам себя царем иудейским и стал читать проповеди — учить жить. Но ведь Ему поверили, за Ним пошли. Потому что умел убеждать!

Когда отгрохотало эхо его голоса, монахиня услышала, как об одно из окон капеллы бьется муха. После паузы магистр заговорил уже более спокойно.

— Задача церкви — спасать заблудших. Спасать, а не сжигать их самих и их творения. Выходит, они делают ровно противоположное…

Он замолчал, как будто припоминая что-то, и через секунду продолжил.

— Знаешь, в 1263 году, в Барселоне известный иудейский философ Нахманидес был вызван на диспут неким высокопоставленным церковным чиновником, который потребовал, чтобы Нахманидес ответил на обвинения против иудаизма. Против иудея был выставлен доминиканский монах Пабло Кристиани, сам бывший иудей, обратившийся в христианство. Судьей этого диспута решил стать сам король, Яков Арагонский. Спорили четыре дня, и в конце диспута король не только присудил победу Нахманидесу, но и выдал ему денежный приз, заявив, что никогда не видел, чтобы кто-то защищал явно неправое дело с таким искусством и благородством. Но главное — король перед началом диспута, понимая, что Нахманидес будет стеснен в приведении своих доказательств, предоставил ему полную свободу слова.

— Какой благородный король, — сказала монахиня с подчеркнутой иронией.

— Ну да — усмехнулся магистр. Но книги Нахманидеса он все-таки, приговорил к сожжению. Чтобы не злить церковь.

Оба замолчали. Эхо шагов учителя только подчеркивало стоящую в капелле тишину. Но через мгновение ее нарушил звук колокола, зовущий монахинь к утрене.

— Тайная вечеря перешла в тайную утреню — улыбнулся он. — Что ж, пора расходиться.

Подошел к оставленному на скамье кодексу, кивнув на него, спросил:

— Об этом кто — нибудь еще знает?

— Боюсь, что да — опустив глаза, ответила она.

Магистр вопросительно поднял брови.

— Когда я писала, то каждый раз, отлучаясь из своей комнаты, прятала пергамент в тайник, где его никто не мог бы найти, даже если бы искал. Но один раз по рассеянности я оставила его на столе. Когда вернулась, поняла, что кто-то заходил в комнату и видел рукопись, и даже листал ее. И кажется, даже рассказал о ней аббатисе.

— Почему ты так думаешь?

— Как — то странно она на меня смотрит после этого. Или, может, мне только так кажется…

— Плохо. А если прямо спросит, что скажешь?

— Скажу, что играла в слова, составляла головоломки. Грех невелик.

— Да, — подтвердил магистр, — гораздо меньше, чем ложь… Что ж, — добавил он, имея в виду уже явно кого — то другого, — сами виноваты… В любом случае, книги нет — и доказательств нет. А книги — он взял со скамьи кодекс и спрятал его под жакетом — действительно больше нет.

— Спасибо, учитель.

— Учитель у нас один — улыбнулся он. — А мы все — ученики. Прощай! — Повернулся и пошел к выходу.

— Еще одна просьба, магистр! — крикнула монахиня ему в спину. Он обернулся.

— Да?

— К вам скоро может прийти человек и спросить про книгу…

— Что за человек? Тот кто видел ее у тебя?

— Нет… Мужчина. Вы узнаете… Отличите его от других. Если он попросит отдать ему книгу — отдайте. Это добрый человек.

Он продолжал смотреть на нее, прищурившись, будто решая в уме какую — то сложную задачу. Потом, видимо, решив ее, коротко сказал:

— Хорошо!

И ушел.