Золото плавней

26.1

Хотя станица Мартанская и считалась зажиточной, но и в ней проживали несколько казачих семей с достатком ниже среднего. Лень да чрезмерное пристрастие к чарке были плохими союзниками в ведении домашнего хозяйства. И если лень еще можно было как-то победить наставлениями да укорами станичников, то зеленый змий оказывался соперником посерьезнее. И слава богу, что казаков – любителей приложиться к чарке пенного, в станице было раз, два и обчелся.

Хата богатого казака, как, впрочем, и в любой казачьей станице, отличалась от хаты бедного только своей величиной, прочностью, растворчатыми оконными рамами и окрашенными ставнями. Большинство хижин имели одну, две, иногда три комнаты.

Близ хаты, немного в стороне, располагалась так называемая будка, то есть нечто вроде амбара, куда ссыпался хлеб. Здесь также хранились все мелкие вещи домашнего хозяйства. Будка делалась из турлука. Только у богатых хозяев были деревянные амбары. Более бедные жители не имели будок и ссыпали хлеб в сенях. За будкой следовала повитка, то есть сарай, где в зимнее время хранили земледельческие орудия, возы, повозки и прочие вещи. В этих помещениях имелись отделения для рабочих животных, овец, коров и телят. За повит-кой находился приусадебный участок, предназначенный под огороды. Рядом располагался баз – хозяйственный и скотный двор.

Были в станице еще два амбара.

Один, небольшой – это казачий амбар, бывший практически в каждом казачьем дворе, а вот длинный – это так называемый гамазын – общественный амбар для хранения зерна, в обязательном порядке имевшийся в каждой станице на случай голода, пожара или неурожая.

Курень станичного атамана Ивана Билого отличался еще и тем, что был выбелен до цвета снега, а оконные ставни и рамы были выкрашены темно-голубой краской.

– Як то нибо биз хмар! – любил повторять атаман, обновляя ежегодно, непременно перед Святой Пасхой, вид деревянных ставней. Красил их непременно сам. Никому не доверял.

– Ибо все одно сробят не то, як мне потрибно! – ворчал Иван.

Неспокойно было на душе сегодня у атамана.

Ночью не спалось. Вставал несколько раз, выходил на двор. Глядел в сторону черкесских гор, куда на дело ратное увел станичников его сын – Микола Билый. Не было вестового от него. Сомнения вкрадывались в душу. Все ли ладно? Верный пес, чуя тревогу хозяина, подбегал, терся мордой о руку, мол, не журысь, все добре. Но сердце старого вояки сжималось от неведомой тревоги.

Утром поднялся ни свет ни заря. Как был в исподнем, вступил босыми ногами в калоши, вышел на баз. Обойдя, по обыкновению, хозяйство, дал наставление работнику, задававшему сена коровам. Хотел быстро вернуться в тепло, но останавливался несколько раз и вглядывался через туманную дымку, подымавшуюся от реки Марты на черкесскую сторону. Затем омыл лицо прохладной водой из стоявшей у крыльца бадьи и вошел в хату. Перекрестился на образа. Жена уже хлопотала у грубки, готовя к завтраку на сковороде шакшуку. Мелко порезанный лук шкварчал в раскаленном ароматном топленом масле, вслед за ним отправились также мелко нарезанные помидоры и болгарский перец. Чуть погодя овощи накрыли пять крупных, каждое на два желтка, яиц. Потомив все это немного в грубке, жена подала на стол, поставив рядом полный стакан со свежим ирьяном.

Закончив с трапезой, атаман сел писать цидулу по сотне да отчет в атаманское правление, чтобы затем отправить его как можно быстрее с вестовым. Мысли в голове путались, перо постоянно надламывалось, приходилось часто выправлять. С горем пополам бумага была исписана неровным почерком. Оставалось только подписать и отправить по назначению.

Давно не сменяемый на ежегодных выборах станичный атаман Иван Билый подписи своей уделял особое внимание и производил росчерк фамилии таким образом, ставшим для него с годами неким ритуалом. Написав документ, атаман вставал, проходил по комнате, скрестив руки на груди, затем вставал перед образами в красном углу, читал «Царю Небесный», снова подходил к столу, усаживался с размаха на табурет, брал в заскорузлые руки перо и диктовал самому себе вслух по собственной терминологии каждую букву:

«Колэсо з хвостыком увэрх», – и писал букву «Б».

«Дви палочкы з попэрэчкою на искос», – и писал букву «И».

«Разкаряка», – и писал букву «Л».

«Колэсо з палычкою, та ще палычка», – и писал букву «Ы».

«И останная. Дви палочкы з попэрэчкою на искос та з птахою», – и писал букву «Й».

Затем откладывал перо в сторону, брал в руки лист и, довольный, словно закончил тяжелую работу, говорил:

– Ось! Подпысав!

Ритуал, сформировавшийся за годы правления, повторился и в этот раз. Подписав отчет, атаман аккуратно сложил лист, довольно крякнул и, встав с табурета, с силой вытянул руки в стороны, потягиваясь.

Со стороны улицы через приоткрытое окно послышались крики. Это были детские голоса, прерываемые, судя по интонации, голосами стариков. Отодвинув занавески и выглянув в окно, Иван увидел следующую картину.

По станичной улице в сторону его хаты направлялась процессия, состоявшая в основном из стариков и казачат и возглавляемая дедом Трохимом. Старцы суровы и важны, как некогда – уже знак на особую важность произошедшего. Атаман не удержался и потрогал нательный образок.

Казачата, бежавшие по обе стороны деда Трохима, тянули за рукава его старого бешмета и что-то бойко выкрикивали, перебивая друг друга. Старик отбивался от них, как от назойливых мух.

– Цыц, бисовы диты. Нэ лизьтэ попэрэд батька у пэкло, нэхай вин попэрэд попробуе. Разумили?

– От галчата, – прошептал атаман. – Достали старого.

– Цыц, кому кажу! – сердился не на шутку дед Трохим и бил клюкой пылюку, готовый огреть чью-нибудь задницу поближе.

Далековато было, и до атамана доносились лишь отдельные фразы. Но по мере приближения процессии картина происходящего стало мало-мальски складываться в одно целое.

– Дидо Трохим, дидо Трохим, – не унимались малые, – мы хотим казаты. Нас дядько Иван послав!

– А ну цыц менэ! – уже сердито прикрикнул на казачат дед Трохим. – Шоб боле пары из рота нэ пускать. На вэрби груши! Шоб курячьи ноги атаману доклад робылы?! Цыц, не то батюгом угощу! Яки скаженны!

Поняв, что дед Трохим не шутит, малые угомонились, хотя и было обидно, что не они расскажут станичному о том, с каким поручением послал их Иван Колбаса. Уважение старшего – один из главных обычаев казаков. Таков первый неписаный закон любой станицы.

Отдавая дань уважения к прожитым годам, перенесенным невзгодам казачьей доли, наступающей немочи и неспособности постоять за себя, казаки всегда помнили слова Священного Писания:

– Перед лицом седого вставай, почитай лицо старца и бойся Бога своего – я господь Бог ваш.

Дед Трохим, пославший подпарубка на пост, после того, как раздался выстрел с той стороны, не находил себе места. Словно вожжа попала под гузню. Подогреваемый любопытством, он настропалил стоявших рядом с ним стариков, и все вместе направились к хате атамана.