Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова

— Да, Акулина… — любуясь кольцом и его обладательницей, только и произнёс Павел.

— Ну а опосля я тако притомилась, што спатки захотела. Мене Брун и повёл домой. И тогда ж яво какой-то злый дядько на улице бранить зачал.

— Откуда знаешь, что он бранил Брюно? Язык французский успела выучить, что ли?!

— Успела — не успела, но што добра Бруна бранят — поняла. Больно уж зло тот дядько зрил на няво. Да и на мене тож.

— Стало быть, как ты говоришь и елико я уразумел, тот злой дядька сержанта Брюно услал куда-то?

— Услал, услал, мене уж другой ихний гусар проводил.

— И до нас не довёл?!

— Яво в ворота не впускали, пропуск какой-та потребен был. Тогда ж он и спросил таво здоровушего Пьера, што при воротах стоял, мене довесть. Тока, покамест они меж собою балакали, я у ворот присела, да, видать, и сомлела. Солнышко сморило мене.

— Не солнышко тут виновато, а ликёр с коньяком, который тебе гусары усердно в чай подливали, а ты выкушать изволила. Ведь так дело было, признавайся?!

— Ой, так, дядинько, так! Глытанула яво маленько! — принялась ластиться к Овчарову Акулина.

— Подобное боле учинять не смей! Глянь на Пахома, целый день искал тебя по всему Кремлю и едва не заболел от расстройства, — кивнул на возившегося возле чугунка мастерового Павел. — Да и я, когда вернулся… Мне-то, представь, каково было?!

— Прости мене, тятко, тока ликёр ихний очен уж вкусен был, — шептала она ему на ухо нежно-нежно… Овчаров не верил своим ушам и был на вершине счастья.

Утром первого октября выпал первый снег, а на следующий день из Москвы в сопровождении многочисленного конвоя, в который вошли и гвардейцы Брюно, отбыл поезд с ранеными генералами и штаб-офицерами Великой армии, о котором говорил Овчарову де Флао. Стараниями Павла и Сокольницкого Кшиштофский оказался среди них. Третьего октября столицу покинул ещё один транспорт с ранеными офицерами числом в полторы тысячи душ, а днём позже в Тарутино прибыл курьер от государя с высочайшим повелением о наступательных действиях против авангарда Мюрата.

Как ни хотел светлейший отсидеться в Леташёвке, напитываясь резервами и игнорируя побудительные порывы своих генералов немедленно атаковать находившегося в Воронове Мюрата, ослушаться царского приказа не посмел. Обвинения в бездействии и трусости главнокомандующего и его «вечном сне» начали доходить до Петербурга. К тому же третьего дня казаки доставили донесение Овчарова о скором выступлении из Москвы главной Наполеоновой армии. Стратегия измора сделала своё дело и теперь стремительно теряла актуальность в глазах изголодавшегося до побед и жаждущего славы генералитета. Кутузов был вынужден признать, что затягивать долее с наступательными действиями чревато для его репутации. Вызвав к себе Ермолова, фельдмаршал распорядился провести рекогносцировку и, составив диспозицию, решил ближайшими днями ударить по Мюрату, что и случилось на рассвете шестого октября.

Как и в прочие дни, шестого октября Наполеон присутствовал на разводе в Кремле. С посинелыми носами, согнувшиеся в дугу и танцующие на лёгком утреннем морозце солдаты, коих гораздые на прозвища москвичи окрестили зябликами, строились во фрунт, когда прибывший в Кремль гонец доложил императору, что русские атаковали Неаполитанского короля. Спустя пару часов новый гонец известил Наполеона, что Мюрат был вынужден отступить, неся ощутимые потери в людях и артиллерии. Это известие оказалось последней каплей в чаше сомнений Бонапарта. Последовал приказ к выступлению, и на следующий день, седьмого октября Великая армия оставила Москву. Полковник де Флао по старой дружбе предупредил Павла о готовившемся в штабе Бертье предписании, поэтому появление в Арсенале их куратора лейтенанта с требованием сдать печатный станок со всеми «аксессуарами» он встретил подготовленным.

— Ежели дозволите, господин лейтенант, — обратился к нему Овчаров с уже припасённой отговоркой, — мы разберём машину и отдадим её вам чуть позже. В собранном виде станок трудно транспортировать, разве что уничтожить. А сейчас возьмите гравировальные доски и бумагу с краской, — с подкупающим прямодушием отвечал он.

— Хорошо, месьё Офшарофф, я зайду к вам после, часу в девятом, — забирая бумагу с краской и убранные в материю клише для изготовления сторублёвок, те самые негодные формы, кои они получили ещё в Смоленске. — Подвода для вас, мадемуазель Акюлин и месьё Пакома будет выделена. Надеюсь, о тёплых вещах вы позаботились?

— Не извольте беспокоиться, господин лейтенант, — бодро отвечал Павел, показывая рукой на огромную лисью шубу — подарок сержанта Брюно и пару медвежьих шкур, которые уступил ему за несколько золотых Пьер, тот самый гренадер, в караульне которого он нашёл Акулину.

— Что ж, превосходно. О пайке для всех вас я распоряжусь.

— Премного благодарен, господин лейтенант, — поклонился Овчаров и с облегчением выпроводил ставшего раздражать своей нефранцузской педантичностью куратора.

— До чего ж приставуч, однако! — запирая засов, в сердцах бросил он. — Собираем манатки и сматываемся отсюда! Французы вскорости заявятся за машиной!

— Ваше высокоблагородие желает взять с собою машину?!

— Нужные нам гравировальные доски, краску и бумагу я тоже не желаю отдавать, а то, что забрал лейтенант, нам уж не пригодится. Слава Богу, бумагой и краской полковник де Флао обеспечил нас с избытком.

— Значит, предполагаете печатать ассигнации и далее?! — не переставал сокрушаться мастеровой.

— Не задавай лишних вопросов, а лучше подсоби с разборкой сего славного механизма, а то и вправду опоздаем, — наседал на гравёра Павел.

— Акулина, мы уходим, быстро собирай вещи и пакуй их в узел! — бросил он отрез полотна девочке.

В отличие от Пахома, та всё ловила слёту.

— Идите, тятко, идите, разбирайте свою машину, а я здеся похлопочу! — заверила она Павла.

Спустя час станок был разобран и перетащен в подвал, туда же переехали сундук с краской, бумагой и досками, а также узлы с провизией и вещами. Лисью шубу, шкуры и заряженные пистолеты Пахом спрятал на чердаке. Там же схоронились Акулина с Овчаровым. Павел посчитал, что, используя круто стоявшую крышу здания и многочисленные оконца в ней, будет сподручнее наблюдать за ретирующимся неприятелем. Пришедший в урочный час лейтенант был немало удивлён исчезновением русских умельцев и станка, однако чрезвычайных мер по поиску беглецов не предпринял. О том, чтобы спуститься в подвал или заглянуть на чердак, никто и не помыслил. Накануне выступления французам было не до них, как и не до печатавшей русские ассигнации машины.

— Гляньте, тятко, гляньте, скока жидов понаехало! — возбуждённо указывала Акулина на характерно выглядевших мужчин, запрудивших Кремль своими кибитками и бричками.

«Что за звериное чутьё у сучьего племени!» — дивился бойкой торговле Овчаров. Как он успел заметить, евреев интересовали ценные предметы, кои вдосталь награбил за время пребывания в Москве неприятель, тогда как сами они предлагали тёплые вещи и провиант. Картины в золочёных рамах, скульптура, бронза, фарфор с хрусталём, иные «объёмные» раритеты обменивались на домотканые меховые порты, варежки, полушубки или говяжьи стяги с бочонками чёрных ржаных сухарей и солониной, которой поначалу французы брезговали.

Налюбовавшись на импровизированное торжище, Овчаров с Пахомом покойно разлеглись на медвежьих шкурах и, укутав Акулину в шубу, дружно предались сну. Гром барабанов и играющая музыка разбудили их. Из Кремля выходила гвардия. Вид у солдат был угрюмый и, невзирая на бодрящий звон литавр, победное настроение, казалось, навсегда покинуло их. В полдень из Кремля выступила блестящая кавалькада маршалов и генералов императорской свиты. В шитых золотом и серебром мундирах, шляпах с разноцветными султанами и плюмажами и медных касках на головах, в молчаливой сосредоточенности проезжали они площадь и, миновав Арсенал, бесследно исчезали в воротах. Наполеон находился среди них…

Три дня они коротали на чердаке, один Пахом спускался в подвал за едой. Девятого октября в Кремль вошли сапёры Молодой гвардии с шанцевым инструментом, фитилями и пороховыми зарядами с проводниками и приступили к рытью подкопов. «Вскорости взрывать зачнут», — следя за манипуляциями гвардейцев, подумал Овчаров и подозвал Пахома.

— Как стемнеет, надобно разведку произвесть.

— Хранцуз-то што удумал! Ужель красоту неземную извести хочет?! — попеременно смотря на споро орудующих лопатами гвардейцев и поднимая взгляд на дворцы и соборы Кремля, в великом укоре качал головою мастер.

С наступлением темноты Пахом с Павлом вышли из Арсенала, наказав Акулине ни под каким видом не отлучаться с чердака. В темноте слышался скрежет цеплявших камни и кирпичи лопат.

— Неприятель за ночь отроет подкопы, а утром взорвёт Кремль, — поделился своими соображениями Павел, приближаясь к Троицким воротам. — Караулы, однако, на месте! — живо подаваясь назад, с досадой воскликнул он.

Несмотря на гвардейскую форму, он не отважился проходить вооружённый до зубов пикет, да ещё в компании с Пахом.

— Стало быть, сделаем проход в башенных воротах Арсенала? — намекая на заваленные камнями ворота Надвратной Арсенальной башни, предложил мастер.

— Попробуем! Лопат, кирок и ломов во дворе предостаточно.

Вооружившись потребным инструментом, шаг за шагом они подбирались к воротам, разгребая горы битого кирпича, песка и щебня. Проход в воротах французы завалили крупными камнями, а сами двери заколотили изнутри и снаружи досками, коих не пожалели. Обвалив несколько камней, Овчаров взобрался по ним на рукотворную гору и, ловко орудуя ломом, отодрал крепившие двери доски, после чего просунул меж ними лом, чтобы действовать им как рычагом. В это время Пахом обваливал и убирал камни, расчищая пространство перед дверьми.

— Пахом, поднимись-ка сюда с лопатой! — крикнул Павел, навалившись на лом тяжестью всего тела и оттягивая одну из дверей на себя.

Вставив в образовавшуюся щель лопату, теперь уже оба они что есть силы навалились на лом и сделали проём настолько широким, что вместе с гвоздями от дверей отошли прибитые снаружи доски. Рискуя поломать себе шеи, они выпрыгнули наружу, при этом Павел сильно расшиб колено. Прошагав вперёд саженей семьдесят вдоль внешней стороны стены, они замерли на месте. Характерное клацанье и звук отбрасываемой земли насторожили их.

— Глядите, ваше высокоблагородие, они прямо под нас копают! — не то с испугом, не то с возмущением воскликнул Пахом, указывая на горевшие факелы и копошившихся возле Угловой Арсенальной башни неприятелей.

— Пора съезжать отсюда, а то взлетим на воздух почём зря! — провозгласил Овчаров, потирая ушибленное колено. — Может, французы и вправду Кремль заминировали. А посему где нам хорониться? — в растерянности рассуждал вслух Павел.

— А ежели переночуем на старом месте, а опосля поглядим? — неуверенно предложил Пахом.