Второго Рима день последний

– Нет, я не устала,– ответила она. – Расскажи, как ты остался жив.

– Я был сыном слепого грека, чужаком. Поэтому никто не стал меня защищать. Но епископ узнал о трёх тысячах дукатов и потребовал, чтобы меня судил церковный трибунал. Формальной причиной послужили видения, возникавшие у меня во время избиений. От боли я бредил об ангелах, словно малый ребёнок. В мирском суде эта теологическая сторона дела была обойдена довольно быстро. Лишь в протоколе записали, что я душевно больной. Мирские судьи посчитали, что, приковав меня к стене башни и избивая ежедневно, они сами успешно смогут выгнать из меня нечистого, прежде чем я буду казнён. Но деньги запутали дело, и процесс против меня перерос в спор между властями церковными и светскими за право судить меня, вынести мне приговор и конфисковать деньги отца.

– Но как ты, всё-таки, спасся?– торопила она.

– Не знаю,– признался я. – Не могу утверждать, что это мой ангел спас меня, но однажды меня расковали, не объясняя причин, а на следующий день рано утром я обнаружил, что дверь моей башни не заперта. Я вышел во двор. После долгого заточения в темноте дневной свет ослепил меня. Возле западных ворот города я встретил бродячего старьёвщика, который спросил, не желаю ли я составить ему компанию. Кажется, он ждал меня, потому что знал, кто я и тут же стал задавать вопросы о моих видениях. Когда мы вошли в лес, он отыскал среди своего старья книгу на французском языке. Это были четыре евангелия, переведённые на французский. Он попросил почитать ему вслух. Так я стал членом братства Вольного Духа. Вероятно, именно члены этого братства освободили меня, ведь среди них много влиятельных и могущественных людей.

– Братство Вольного Духа?– удивилась она. – Кто они такие?

– Не хочу тебя утомлять,– ответил я уклончиво. – Расскажу об этом как-нибудь в следующий раз.

– Почему ты думаешь, что мы ещё когда-нибудь встретимся?– спросила она. – Мне было очень нелегко организовать наше свидание. Труднее, чем ты, привыкший к свободным обычаям Запада, можешь себе представить. Даже с турецкой женщиной, судя по турецким сказкам, легче встретиться, чем с гречанкой.

– В турецких сказках хитрость женщины всегда побеждает,– ответил я. – Перечитай их внимательно. Может, они тебя чему-нибудь научат.

– Ты…,– она искала слова. – Ты, конечно, уже достаточно учёный.

– Не будь ревнива. В серале султана мне приходилось заниматься совсем другими делами.

– Я ревнива? Ты слишком много себе вообразил,– воскликнула она и покраснела от злости. – И откуда мне знать, что ты не обычный соблазнитель, как другие франки? Может, ты хочешь воспользоваться знакомством с интересной женщиной, чтобы потом, как и они, бахвалиться своей победой на корабле или в шинках?

– У тебя богатый опыт,– сказал я и сжал ей локоть. – Значит, таких знакомых ты имела среди франков? И сама ты такого же рода женщина? Не бойся, я никому об этом не скажу. Вот только ошибся я в тебе. И поэтому нам лучше больше не встречаться. Найдёшь себе в приятели вместо меня какого-нибудь капитана или латинского офицера.

Она вырвала руку и растёрла локоть.

– Да! Действительно, нам лучше больше не встречаться,– сказала она, тяжело дыша и глядя на меня потемневшими глазами. – Возвращайся в порт. Там много доступных женщин. Они вполне достойны тебя. Пей, затевай скандалы, драки, как это обычно делают франки. Найдёшь себе какую-нибудь утешительницу. Да и бог с тобой.

– И с тобой!– ответил я, закипая гневом.

Она повернулась и быстрыми шагами пошла прочь по гладкому как стекло мраморному полу. Походка у неё была красивой. Сглотнув слюну, я почувствовал вкус крови: так сильно закусил губу, чтобы не позвать её. У двери она, всё же, замедлила шаг, обернулась, а когда увидела, что я стою на прежнем месте и не делаю ни малейшего движения в её сторону, то в гневе подбежала ко мне и сильно ударила по щеке. Пощёчина меня оглушила и обожгла, но сердце моё возликовало, ибо ударила она меня расчётливо: сначала глянула вокруг, никто ли на нас не смотрит.

Я спокойно стоял и молчал. Мгновение она колебалась, потом опять повернулась и пошла. А я опять стоял и смотрел её вслед. Посреди храма её решимость стала ослабевать. Она замедлила шаги, остановилась и снова вернулась ко мне. На её лице, в лучистых глазах была улыбка.

– Прости меня, дорогой,– сказала она. – Наверно, я плохо воспитана. Но теперь ты меня укротил и покорил. Увы! У меня нет ни одной книжки с турецкими сказками. Если у тебя есть, дай мне почитать. Я хочу знать, как хитрость женщины побеждает мудрость мужчины.

Она взяла мою руку, поцеловала её и прижала к своей щеке. – Ты чувствуешь, как горят мои щёки?

– Не делай так,– попросил я. – Впрочем, одна моя щека горячее, чем твои. И хитрости тебе учиться ни к чему. Не думаю, что в этом турки могут тебя чему-либо научить.

– Почему ты позволил мне уйти и не поспешил за мной?– спросила она. – Ты ранил моё самолюбие.

– Пока это всё игра,– сказал я и глаза мои, наверно, пылали. – Ты ещё можешь уйти. Я не принуждаю тебе и не пытаюсь вернуть Ты сама должна сделать свой выбор.

– Нет у меня уже никакого выбора,– сказала она. – Я сделала свой выбор, когда набросала те несколько слов на клочке бумаги. Я сделала свой выбор в ту минуту, когда подала тебе надежду в соборе Мудрости божьей. Я сделала свой выбор, наверно, ещё тогда, когда заглянула в твои глаза. И не могу уже отступить, даже если бы захотела. Но только ты сам не осложняй мне всё.

.Держась за руки, мы вышли из храма. Она испугалась, когда увидела, что уже темнеет.

– Нам надо расстаться. Немедленно.

– Позволь мне проводить тебя хоть немного,– попросил я, напрасно призывая себя к благоразумию.

Она не смогла мне отказать, хотя и с её стороны это было безрассудством. Мы шли дальше рука об руку, а сумерки опускались на зелёные купола церквей и зажигались фонари на главных улицах перед богатыми домами. За нами плёлся жёлтый худой пёс, который почему-то увязался за мной. Он сопровождал меня от дома до храма Апостолов и мёрз, ожидая, когда я выйду из него.

Она не повернула к Блахернам, как я предполагал, а направилась прямо в противоположную сторону. Мы шли мимо руин Ипподрома. На треках, которые в древности служили для состязания колесниц, теперь ежедневно молодые греки соревновались в стрельбе из луков или играли в мяч с коней при помощи палок. Разрушенные здания в вечернем свете выглядели ещё огромнее, чем были на самом деле. Громадный купол собора Мудрости Божьей – Святая София – темнел на фоне неба. Гигантская каменная громада древнего императорского дворца вырастала прямо перед нами. Ни одного огонька не горело во дворце: его пустые залы теперь редко использовались лишь для некоторых церемоний. Сумерки милосердно скрывали горькую правду, что идём мы через умирающий город. Его мраморные колонны пожелтели, стены потрескались, фонтаны не искрились, а поросшие мхом бассейны в заброшенных садах были наполнены увядшими листьями платанов. Словно сговорившись, мы замедлили шаги. Уже горела над горизонтом вечерняя звезда. Мы остановились в тени полуразрушенной колонны древнего дворца.

– Мне надо идти,– сказала она. – Дальше ты меня не провожай.

– Твой меховой плащ может привлечь грабителей или нищих,– протестовал я.

Она гордо подняла голову:

– В Константинополе нет ни грабителей, ни нищих. Возможно, они есть в порту или в Пера, но не в самом городе.

Это правда. В Константинополе даже нищие гордые. Их немного и сидят они возле храмов, глядя перед собой затуманенным взглядом, будто вглядываются в прошедшие тысячелетия. Когда они получают подаяние от какого-нибудь латинянина, то бормочут благословение, но лишь повернётся он к ним спиной, сплёвывают и трут монету о свои лохмотья, будто хотят стереть с неё нечистое прикосновение. Обедневшие мужчины и женщины чаще идут в монастырь, чем выбирают профессию нищего.

– Мне надо идти,– повторила она, но вдруг обняла меня и прижала свою голову к моей груди. В холодном воздухе плыл запах гиацинтов, которыми пахла её кожа. Я не искал её губ, щёк, не мог оскорбить её прикосновением тела.

– Когда мы встретимся снова?– спросил я. Мои губы пересохли, голос охрип.

– Не знаю. Я действительно не знаю. Никогда раньше со мной такого не случалось,– ответила она и в её голосе звучала растерянность.

– Ты не могла бы прийти ко мне домой? Тайком, чтобы тебя никто не увидел. У меня только один слуга Он за мной шпионит. Но я мог бы его куда-нибудь отослать. Я привык обходиться без слуг.

Она стояла и молчала так долго, что я испугался.

– Ты не обиделась? Кажется, мне можно доверять, ведь я не способен сделать тебе ничего плохого.

Наконец, она ответила:

– Не отсылай своего слугу. Это вызовет подозрения. Каждый чужеземец под подозрением. За тобой станут следить другим способом, может, ещё более неприятным. Я действительно не знаю, что нам делать.

– На Западе,– сказал я нерешительно,– женщина обычно имеет подругу и говорит, что хочет её навестить. При необходимости, подруга подтверждает, что так оно и было. Тогда она сама может рассчитывать на подобную услугу. Ещё в общественных банях и возле дома умирающего мужчина и женщина могут свободно встречаться и оставаться наедине.

– У меня нет никого, кому я могла бы доверять,– ответила она.

– Значит, ты не хочешь,– удручённо заключил я.

– Через восемь дней, считая день сегодняшний, я приду к тебе домой,– сказала она, поднимая голову. – Приду рано утром, если ты не возражаешь. Потеряю подругу на рынке или у венецианских лавок. Знаю, что поплачусь за это. Но приду. Со слугой поступай, как хочешь.

– Ты знаешь, где я живу?– спросил я поспешно. – Это обычный деревянный домик над портом за кварталом венециан. Ты узнаешь его по небольшому каменному льву над дверями.

– Да, да,– ответила она с улыбкой. – Я узнаю его по крошечному каменному львёнку над дверями. Ещё вчера, когда я делала покупки, то приказала нести себя мимо этого дома, чтобы хоть на мгновение увидеть тебя. Но я тебя не увидела. Пусть бог благословит твой дом.

Она повернулась и пошла быстрым шагом, исчезая в сумерках.

20 декабря 1452.

Сегодня я был в порту, когда уходил последний корабль в Венецию. Кесарь уполномочил капитана сообщить Сигнории о конфискации больших галер. Кроме того, кесарь Константин тайными путями отправил в Венгрию просьбу о помощи. Но регент Хунади полтора года назад целованием креста скрепил трёхлетний мир с Мехмедом. Под Варной в 1444 году и под Косово четыре года назад султан Мурад убедил его, что Венгрии слишком дорого обходится война с Турцией. Я не верю в помощь, которую нам может оказать христианский мир. Мехмед действует гораздо быстрее, чем христиане.

Прошлым летом я видел, как молодой султан, весь в известковой пыли, с перепачканными глиной руками работал при строительстве крепости над Босфором, чтобы собственным примером воодушевить людей на ещё большие усилия. Даже его пожилые визири должны были принимать участие в строительстве: таскать камни, мешать раствор. Мне кажется, такую мощную крепость ещё никогда не возводили в столь короткое время. Когда я покидал лагерь султана, не хватало лишь свинцовых крыш на башнях.