Ведьмины камни

* * *

Утром, еще в темноте отправившись доить коз, Хельга все еще была хмурой и растерянной. Она очень хотела сказать Эскилю, чтобы он больше не обращался к ней, но для этого нужно, чтобы никто другой не мог их слышать, а это невозможно в гриднице, всегда полной людей. Если она попросит передать это кого-то другого – Хедина, Бериславу, Альдис, – то тем самым выдаст, что «между ними что-то есть». Особенно тщательно «это, чего нет», нужно оберегать от Хедина. Видимир вчера повел себя, как глупый ребенок, но Хедин – другое дело. Он может говорить с Эскилем на равных, и если заподозрит, что чести рода нанесен урон, все это может кончиться очень плохо. Даже если все останутся живы, они с Хедином покажут себя плохими гостями госпожи Сванхейд, да и отношений между Ингваром и Эйриком этот раздор не улучшит.

Служанки болтали, загоняя на доильные скамьи одну козу за другой; одна держала козу за рога, другая доила. Хельга следила, чтобы они не ленились обмывать вымя теплой водой и насухо вытирать, чтобы сдаивали все до конца – иначе остатки молока перегорят и удой будет уменьшаться. Работа не мешала Хельге думать о своем; топот и меканье коз, скрип деревянных загородок, болтовня служанок, шорох тонких струек, падающих в подойник и взбивающих пышную молочную пену – все это она слушала каждое утро уже лет десять, с тех пор как довольно подросла, чтобы таскаться по утрам вслед за матерью.

Задумавшись, Хельга не сразу заметила, что болтовня как-то притихла. Разогнувшись от очередной выдоенной козы, она вдруг увидела рядом кого-то огромного, темного…

– О боги! – Хельга всплеснула руками. – Что ты здесь делаешь! Ты – Тень, но ты ведь не моя тень!

– Я был бы не прочь стать твоей тенью. – Эскиль улыбнулся. – Всякой тени приятно, когда у нее такая красивая хозяйка!

– Тебя опыт ничему не учит! – в негодовании обрушилась на него Хельга. – Вчера…

– Дорогая! – Эскиль попытался взять ее за руку, но она попятилась и спрятала руку за спину. – Ты же не думаешь, что я…

Осознав, что десять служанок и сорок коз пялят на них глаза вместо дойки, Хельга сделала Эскилю знак следовать за ней и отошла к двери. Выйти наружу она не решилась – во дворе их кто угодно может увидеть, – и остановилась в густой тьме у входа в хлев.

– Если кто-то тебя здесь увидит, то скажет, что Видимир правильно сказал: ты вечно трешься возле служанок! Еще скажет, что ты по утрам ходишь доить коз!

– Ты же не думаешь, что меня задевает писк этого недоноска. Не беспокойся, конунг будет на нашей стороне. Хоть этот дурачок ему и племянник, он понимает, кто чего заслуживает. Да и сам дурачок, я вижу, понимает.

– Он думал, это ты подарил мне то ожерелье! Вот и разозлился, хотя уже знал, что это ваша госпожа.

– Хорошее ожерелье, я вчера заметил. На тебе оно еще красивее смотрится. Но ему одиноко. Не хотела бы ты дать ему в пару, скажем, вот это?

Эскиль все же сумел завладеть ее рукой и вложил в ладонь что-то маленькое и твердое. Хельга развернулась к свету факела на столбе, раскрыла ладонь.

Там лежал тот перстень, который она заметила еще несколько дней назад – золотой, с зеленовато-голубым камнем, а вокруг него и по золотому ободку – крошечные жемчужины. Хельга даже задохнулась от неожиданности. Это золото, самоцвет, жемчуг! Даже нельзя сказать, сколько стоит – при покупке за такие вещи дают, сколько могут, лишь бы согласился продавец. Это ведь не шерсть и не ячмень, на такие вещи не существует общепризнанных цен.

– Нет, я не возьму! – Хельга протянула перстень обратно Эскилю с такой поспешностью, как будто ей дали раскаленный уголь. – Ты мне даже не родич… Мне нечем отдариться, и если мужчина дарит женщине перстень… такую дорогую вещь… Нет, я не могу взять!

– Почему бы тебе не взять? – Эскиль поймал ее руку с перстнем и сжал в своей ладони. – Кто может тебе помешать? Не этот же младенец, что вчера в гриднице так обделался при всех.

Почувствовав тепло его руки, Хельга в какой-то мере ощутила себя в его власти и замерла.

– Если кто-то его у меня увидит…

– Если кто-то его у тебя увидит, то люди поймут: ты предпочла истинно смелого и удачливого человека, а он – тебя. В этом нет ничего бесчестного. Пусть нам все завидуют. У кого еще есть такие перстни, кроме, может, матери конунга?

– Но если увидят Несвет и Видимир…

– Они поймут, что им, рохлям, нечего делать возле тебя, что они не соперники настоящим мужчинам. Они поймут, что ты уже выбрала и лучше им убраться отсюда, не позориться больше…

– Я ничего не выбрала! – Хельга отшатнулась, высвободив руку. – То есть я решила кое-что. Я хотела тебе сказать: не ходи за мной! Даже в поварне нас видят люди, и даже здесь! – Она кивнула на служанок и коз, которые по-прежнему таращились на нее, но Хельга не могла сейчас отвлекаться на то, чтобы призвать их к порядку. – Весь Хольмгард скоро узнает. Ты не должен так явно…

– Я что-нибудь придумаю, чтобы нам видеться наедине… – зашептал Эскиль, опять подавшись к ней. – Я хочу никогда больше с тобой не расставаться, это можно устроить.

– Если мой брат узнает, это плохо кончится!

– Конунг будет на нашей стороне, клянусь тебе. Ты только должна решиться, и тогда он сам поможет нам.

– Кто поможет?

– Конунг. Ингвар. Уже через пару дней мы уезжаем, и ты поедешь с нами. А в Кёнугарде мы справим свадьбу. У меня есть не только это, – Эскиль показал на цепь с перстнями, – но и еще втрое больше. Я поставлю в Кёнугарде двор, у тебя будут свои козы и служанки.

– Ты сумасшедший! Что ты такое говоришь!

– Я говорю правду! Только скажи да, и уже через три дня я увезу тебя на юг.

– Не желаю об этом слышать! – Хельга решительно придвинулась к Эскилю и засунула перстень с жемчужинами ему в разрез сорочки на груди. От прикосновения к его горячей коже ее пробрал трепет. – И не ходи за мной, иначе в дело вмешается мой брат, а от него ты не отделаешься насмешками!

С этими словами она бегом пустилась прочь из хлева; она мчалась через двор, будто за ней гонится волк, и не остановилась, пока не заскочила в избу Бериславы и не захлопнула дверь. Сюда же он не ворвется, как волк в овчарню! Не снимая кожуха, Хельга села на скамью и стиснула руки на коленях. Ее сотрясала дрожь – от негодования, волнения, тревоги. Но через все это прибивалось какое-то неизъяснимо сладкое, манящее чувство. Образ Эскиля заполнил ее всю, не осталось ни одного уголка в душе, где бы он не отражался. Он хочет увезти ее в Кёнугард! Страшно было даже думать о таком – и в то же время притягательно. Ее переполняла невольная гордость, что он выбрал ее, – один из лучших людей в дружине Ингвара, тот, кого две сотни наемников признают вожаком. И при этом он еще так молод, и так статен… Да будь он знатного рода, был бы похож на бога! Он так опытен в любом деле, ловок и смел в сражении и на охоте, так силен, так хорошо владеет собой и не лезет за словом за пазуху! Наверное, он и правда из потомков Рагнара Меховые Штаны – не может такой человек не иметь крови конунгов. И он на глазах у всего Хольмгарда отличает ее – не дает проходу. Хочет взять в жены и увезти с собой в Кёнугард…

На миг Хельга представила, что вся ее судьба будет связана с Эскилем, и голова закружилась. Жизнь всякой девушки есть ожидание будущего мужа; когда он появляется, даже разумным разум отказывает, уступая власть неодолимому влечению к свершению судьбы. Оно неотвратимо и прочно, как влечение малой реки к большой, одолевающей все преграды ради своей единственной цели. Невидящим взглядом глядя перед собой, Хельга ощущала, как всем ее существом завладела воля гораздо больше ее собственной; это была воля не Эскиля, а воля самой Фрейи, неизменно живущая в крови всякой девы и жены. Тот, в ком девушка видит «жениха», может и не иметь никаких достоинств – она сама наделит его ими. Хельга пыталась себе напомнить, до чего все это безрассудно, сколько зла такое ее решение принесло бы всем – в Хольмгарде и в Мерямаа. Но эта внешняя воля отметала доводы, будто стирала следы на сухом песке: это все неважно! Всякая жилка в ней горела и трепетала. Хельга не могла ни поддаться этому влечению души и тела, ни подавить его, и сидела, как между двух разинувших пасти змеев, застыв и не решаясь пошевелиться.

Единственная внятная мысль билась в ее голове.

«О боги, зачем я только сюда приехала!»