Случилось нечто невиданное

2

— Нет, сударь, не могу я вам дать лошадей. И ночлега предоставить не могу. Видите, что здесь происходит.

— Но мне необходимо срочно догнать свою часть.

— Понимаю, но не могу. Такие дела.

— Но ведь у вас есть и лошади, и места для ночлега…

— На станции есть военный комендант. Обратитесь к нему.

— Но это ваша обязанность — предоставлять смену лошадей. Для того вас здесь и поставили.

— Вы же не фельдъегерь с особыми поручениями?

— Нет.

— Вот видите? Не фельдъегерь. А я именно для них придерживаю лошадей.

— А комнаты?

— И с теми та же история, сударь. Проезжают полковники, генералы…

Феликс Петрович слушал этот нервозный разговор сначала рассеянно, а потом со злорадным удовольствием. Он также прошел через разговор с усатым краснощеким станционным цербером, и не получил ни лошадей, ни комнаты. Этого путника ожидала та же судьба, хотя на внешность тот был настоящим Голиафом.

Феликс Петрович поднялся со стула, чтобы лучше рассмотреть новоприбывшего. То был молодой человек, может быть, его сверстник, но сущий исполин. Огромный плащ еще увеличивал его размеры. И этот Илья Муромец стоял беспомощно перед станционным смотрителем маленького роста, но с громадными — «для авторитета» — усищами. Феликс подошел к великану.

— Нет смысла спорить с этим человеком, сударь. Все равно ничего не выйдет.

— Тогда у коменданта…

Феликс Петрович посоветовал не тратить напрасно время, так как сам уже прошел по этому пути. А так как одному было скучно, он позвал молодого человека к столу, где он сидел, подал руку и представился.

— Антон Антонович не ваш ли отец? — заинтересовался новоприбывший, услышав фамилию Феликса.

— Нет, это мой дядя. Он ожидает меня на следующей станции.

— Меня зовут Андрей Николаевич Муравьев, — в свою очередь представился молодец и усмехнулся добродушно. — Назначен служить в канцелярии вашего дяди.

Два молодых человека сразу же почувствовали взаимную симпатию и сели за стол. Их ожидали манерка вина, куски успевшего зачерстветь хлеба, сало и остатки домашнего пирога.

— Выходит, что нам предстоит и ехать вместе, и работать вместе, — сказал Феликс Петрович и подал манерку своему новому знакомцу. Утолив голод, он решил утолить и любопытство, для чего стал расспрашивать Андрея.

— А какую специальность вы имеете?

— Специальность? Никакой не имею. Готовился к военной службе, хотел стать офицером, — говорил Муравьев, поглощая огромные куски хлеба с салом. — Но из этого ничего не вышло. Началась война, и недоучившиеся офицеры никому не нужны. А после войны и смысла нет становиться офицером. Знаете, меня очень интересуют история и география. Привлекают путешествия… Наконец восток… Сдается мне, что в конце концов я подамся в священники.

«Ну и попутчик попался», — подумал развеселившийся Феликс Петрович. — «Офицер, священник, путешественник… в настоящем член дипломатической миссии при штаб-квартире главнокомандующего. И при всем том настоящий библейский Голиаф. Этот без труда вытащит повозку из грязи».

Под влиянием этой мысли он сказал:

— По нашим дорогам трудно путешествовать. То еще занятие… Последние пятнадцать верст проехали за пятнадцать часов. Верста в час. Повозка постоянно утопает в грязи, а сверху все льет и льет. — Феликс Петрович вздохнул. — Второй день без остановки. Мой Иван только и делает, что отыскивает окрестных мужиков. Соберет десяток, и хоть платим им, но все равно толку мало. Плохо дело, брат, плохо!

— В одном американском журнале я читал про строительство железных дорог, — подхватил Муравьев. — По ним будут двигаться паровозы. А у нас… господи… или глубокая грязь, или огромный слой песка, или непроходимые сугробы.

— Может и позднее, но и здесь появятся такие дороги, — ответил Феликс Петрович. — Какие чудесные люди есть у нас. Огонь! Например, барон Шиллинг. Славный человек! Служит в нашем министерстве. Слышали о нем? — И не дожидаясь ответа, продолжил: — Настоящий изобретатель! В этой войне он будет взрывать крепости с помощью электричества. Наверняка вам, как и мне, собственно, слово «электричество» ни о чем не говорит. Для меня это темный лес, но для барона нет. Скажу вам, я верю в человеческий прогресс, но сейчас нам придется ехать до Одессы на моей повозке по разбитым дорогам.

Со двора донеслись возгласы и ржание лошадей — верные признаки прибытия экипажа с важным начальством. Станционный смотритель вылетел как стрела, и через некоторое время в задымленный и душный зал станции — бывшего постоялого двора — вошел генерал в сопровождении адъютанта и ординарцев. Смотритель кланялся до земли нахмуренному генералу и бегом побежал по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, где предложил генералу отдельную комнату, деревянную кровать с соломенным тюфяком и компанией хорошо откормленных клопов. Феликс Петрович узнал генерала и внезапно покраснел. Адъютант на мгновение замер, окинул опытным взглядом столы и лавки и, увидев Феликса Петровича, махнул ему рукой.

— Какая приятная встреча! Скучать сегодня не придется. Устрою его превосходительство и вернусь. Вижу, карт у вас нет. Вот мои, — сказал он и, вытащив из кармана колоду, швырнул ее на стол и поспешил вслед за генералом.

— Кто это? — спросил Муравьев.

— Ленька Егоров, — неохотно ответил Феликс Петрович. Ему не хотелось объяснять Муравьеву, что за птица этот Егоров. Наглец, кутила, опытный картежник и известный дуэлянт. При этом адъютант генерала А. Б., супруга Сирены.

— Красавец, — вздохнул Муравьев. — И форма ему к лицу.

Феликс Петрович вяло усмехнулся на эти слова. Ему не по душе была встреча с обоими — и генералом, и адъютантом. Тем более ему не хотелось провести ночь в карточной игре. Но человек не властен над обстоятельствами. С возвращением Егорова сразу началась игра в вист. Но другого выбора и не было. Дождь стучал по крыше, барабанил в окна, ночь была темна, и если двинуться в путь, то непременно увязнешь в глубоком липком черноземе. Уж лучше за партией в вист в компании Егорова, хоть и неприятен тот Феликсу Петровичу.

Егоров раздал карты. Феликс Петрович и Муравьев сначала ставили понемногу, но когда им стало везти, повысили ставки. Банк держал Егоров. Его ловкие руки быстро и сноровисто управлялись с деньгами и картами, и в то же время он успевал отпускать остроты в адрес того или другого. Время шло. Кое-кто из присутствовавших засыпал сидя, начинал храпеть и встряхивался, потом засыпал снова. За другими столами также спокойно играли в карты — благо, что большое начальство давно почивало наверху. Пахло обувью, потом, влажной одеждой и еще черти чем, но Феликс Петрович и Муравьев увлеклись игрой. Они выигрывали, но это не отражалось на хорошем настроении адъютанта. После полуночи, однако, счастье переметнулось на другую сторону. Но это не повлияло на молодых людей — они продолжали делать ставки. Егоров, со своей стороны, угощал их хорошим вином (вероятно, из генеральских запасов), подшучивал над ними, а руки его, работая как будто сами по себе, действовали безошибочно, прибирая деньги, производя расчеты, раздавая карты… Почти одновременно кошельки Феликса Петровича и Муравьева оказались пустыми. На подзуживания Егорова продолжать делать ставки они только беспомощно пожимали плечами. Егоров зевнул, собрал колоду карт (деньги он перед тем спрятал поглубже — они ему в Одессе пригодятся) и сказал:

— Что поделаешь, господа. Когда везет, а когда нет. Кому не везет в карты, тому повезет в любви.

При этом он так посмотрел на Феликса Петровича, что молодого человека пробрала дрожь от злого холодного взгляда. Что хотели сказать эти глаза, Феликс не разобрал, но в них было столько недоброжелательства и явной ненависти, что даже Муравьев это заметил. Ясно было, что Егоров сводил личные счеты.

— Да-а… Список отпадает, — произнес Муравьев, провожая взглядом удалявшегося Егорова.

— Что за список?

— Да я наметил купить кое-что в Одессе.

Феликс Петрович печально улыбнулся:

— Не беспокойтесь. Уверяю вас, мой дядя нас профинансирует. Он чудесный человек, вот увидите.

Приближался рассвет, дождь прекратился, их больше ничего не задерживало. Восход солнца застал их уже в степи. Давно потерявший связь с природой (он был городским мальчиком) Феликс Петрович задыхался от волнения. Никогда раньше он не встречал восхода солнца в степи. Ему показалось это великим таинством. Он попытался разбудить Муравьева, но не смог. Тот спокойно спал в повозке, забыв про недавнее невезение. Феликс пробовал поговорить с Иваном, но говорливый по природе казак сейчас не имел настроения. Он только пробормотал, что солнце каждый день всходит одинаково, и продолжал полусонно править повозкой. А Феликс Петрович не успокаивался. В его привычках было делиться своими радостями и тревогами. Он собрался написать хотя бы одно письмо, в котором можно было бы дать описание великолепия восхода солнца. Кому оно будет отправлено — Сирене, приятелю Кривцову в Берлин или поэту Дельвигу, Феликс еще не решил, но уже составлял в уме текст этого поэтичного послания. Солнце — главное божество для всякой жизни на свете. Он согласился с фараоном Эхнатоном, который пытался ввести культ Солнца, и сравнил степь с морем. Но потом он решил, что такое сравнение слабо и нужно сравнивать степь с океаном, что небо горит пожаром на утренней заре, и даже попытался изложить эти мысли в стихотворной форме, но не заметил, как задремал на неудобном сидении вопреки немилосердной тряске.

Наконец 14 апреля 1828 года повозка с двумя молодыми стажерами-дипломатами, утомленно скрипя после тысячеверстной дороги, въехала на улицы Одессы. Город, переполненный частями Второй армии, волновался и шумел. Поплутав изрядно, Феликс Петрович и Муравьев нашли дипломатическую миссию и представились Антону Антоновичу, которого они так и не смогли догнать в пути.

В тот же самый день 14 апреля в Петербурге императорская канцелярия выпустила в свет долгожданный манифест о начале войны. Правительственные фельдъегеря повезли манифест в Николаев, штаб Черноморского флота, командующему Кавказским фронтом и в Одессу, где уже находилась штаб-квартира Второй армии. Вместе с манифестом император подписал и разослал всем европейским посольствам в столице еще один документ: декларацию правительствам европейских держав. Австрия и Англия в последнее время явно и недвусмысленно выражали свое враждебное отношение к России и зорко следили за каждым ее шагом во внешней политике. Чтобы уберечь себя от новых противников (вполне хватало Турции), Россия предложила вниманию европейцев эту декларацию, в которой разъясняла им свои намерения. В ней говорилось, что война ведется для уточнения русско-турецкой границы в районе Дуная, за восстановление нарушенных статей Бухарестского мирного договора, за восстановление автономий княжеств Валахия, Молдавия и Сербия, за свободу судоходства через проливы Босфор и Дарданеллы, за умиротворение положения на Балканском полуострове, за предоставление автономии многострадальной окровавленной Греции, которая уже семь лет вела борьбу за свою свободу. Россия объявляла о своих претензиях на крепости Анапа и Поти и заявляла, что не имеет никаких других целей.