Август Октавиан

I

Письмо: Атия и Марций Филипп — Октавию (апрель, 44 год до Р. Х.)

Ко времени получения этого письма, сын мой, ты уже будешь в Брундизии и узнаешь новость. Случилось то, чего я так боялась: завещание обнародовано и ты назван сыном и наследником Цезаря. Я знаю: первым твоим порывом будет принять как имя, так и завещанное тебе состояние, но мать твоя умоляет тебя — не торопись, подумай хорошенько и попробуй понять, в какой мир ввергает тебя последняя воля твоего дяди. Помни — это не наивный провинциальный мир Велитр, где ты провел свое детство, не уютный домашний мирок наставников и нянек, в окружении которых прошло твое отрочество, и не мир манускриптов и философских бесед твоей юности, и даже не такой простой и понятный мир военных походов, в который Цезарь вопреки моей воле вовлек тебя. Тебя ждет Рим, где никто не знает, кто ему друг, а кто враг; где распущенность нравов ценится выше, чем добродетель, и где принципы — лишь служанки собственной корысти.

Умоляю тебя, послушай свою мать — откажись от завещанного; этим ты не уронишь имени своего дяди, и никто не посмеет подумать о тебе плохо. Но если согласишься, то неминуемо навлечешь на себя ненависть как тех, кто покусился на Цезаря, так и тех, кто дорожит его памятью. Лишь отребье будет любить тебя, как любило оно Цезаря, но этого оказалось недостаточно, чтобы спасти его от уготованного ему удела.

Я молю богов, чтобы ты получил это письмо прежде, чем решишься на опрометчивый шаг. Мы не стали искушать судьбу, оставаясь в Риме, и собираемся пожить здесь, в Путеолах, в имении твоего отчима пока хаос не уступит место хоть какому-то, но порядку. Если ты не примешь условий завещания, то сможешь, ничего не страшась, приехать сюда к нам. Ведь можно оставаться порядочным человеком, храня свои чувства и мысли при себе. А теперь твой отчим хотел бы добавить кое-что от себя.

Устами твоей матери говорит любовь, живущая в ее сердце; я же, притом что тоже люблю тебя, обращаюсь к тебе, исходя из практического знания жизни, и в частности событий последних дней.

Тебе известны мои взгляды, и ты знаешь, что в прошлом я не всегда соглашался с политикой, проводимой твоим дядей. Более того, время от времени я считал нужным, как и наш общий друг Цицерон, выразить свое несогласие в стенах сената. Пойми, я говорю об этом лишь затем, чтобы уверить тебя, что призываю последовать совету твоей матери вовсе не из политических, а из чисто прагматических соображений.

Я отнюдь не одобряю политического убийства, и обратись заговорщики ко мне за советом, я бы отвернулся от них с чувством отвращения и ужаса, таким образом поставив под угрозу собственную жизнь. Однако ты должен понимать, что среди тираноубийц, как они себя называют, имеется немало весьма уважаемых и почтенных римлян. Они пользуются поддержкой большинства в сенате, где им противостоит одно лишь отребье; со многими из них я дружен. В любом случае, как бы ни были опрометчивы их действия, они остаются достойными людьми и патриотами. Даже Марк Антоний, не перестающий сеять смуту, и тот не стал выступать против них, да и не станет, ибо он тоже прагматик.

При всех его достоинствах твой дядя довел Рим до такого плачевного состояния, от которого он еще не скоро оправится. Все так шатко: враги Цезаря могущественны, но пребывают в замешательстве, друзья же продажны и не заслуживают доверия. Если ты примешь имя и наследство, тебя покинут все, кто для тебя что-то значит; ты обретешь имя, которое мало что тебе даст, богатство, в котором ты не нуждаешься, — и одиночество.

Приезжай к нам в Путеолы; не ввязывайся в дело, исход которого не принесет тебе никакой выгоды, держись от этого всего подальше — тебе будет гораздо спокойнее в окружении любящих тебя людей.