Пыль

Трудно сказать, зачем Волошина напоминала нам важнейшие стройки: мы знали их с букваря. Но в тот зимний день даже ее слова казались нам торжественными и важными. В этом коридоре с блестящим паркетным полом и торжественно неяркими люстрами словно стоял запах металла, шин и железнодорожного мазута: всего, чем жили все в то время. Напоследок поднялась наш завуч Вера Сергеевна и ласково объявила, что пионер — это первопроходец, а перед нашей молодой советской Родиной еще столько неизведанных путей. «И вам, именно вам, предстоит их проходить!» — с улыбкой закончила она.

Следующим утром мы все пришли в школу в красных галстуках, как на праздник. Однако тут сразу выяснилось, что праздник окончен: наступила проза жизни. Мишка сидел в соседнем ряду понурый без галстука. Затем в класс вбежала Волошина и сразу заявила, что юным пионерам надо срочно выбрать актив. С ней был невысокий белобрысый Андрей Сбоев из седьмого класса — председатель совета дружины, то есть руководитель пионеров школы. Волошина посмотрела на галстук Влада, а затем перевела взгляд на Мишку:

— Что, нравится, Иванов? — спросила она с долей сарказма. — Чтобы такой получить, надо быть таким, как Миронов и Суховский! — затем, помахав нам рукой, исчезла в дверях.

Влад что-то прошептал Маше Гордеевой, от чего та согласно кивнула. Ему, похоже, не понравились слова Волошиной о Мишке. Зато Вика повернулась к нашему ряду и насмешливо закатила глаза. У Миронова с Гришковой были странные отношения: все вокруг шептались, что они брат и сестра, хотя фамилии у них разные, да и относились друг к другу отнюдь не по семейному.

Меня самого терзали двоякие чувства. Конечно, было приятно, что меня ставят в пример другим ребятам. Но вместе с тем, было ужасно жаль Мишку. Получалось, что как-будто мы с Владом отняли у него пионерский галстук. Да и сам Иванов сидел, уткнувшись в парту. Хорошо, хоть Настя Майорова не оставляла его в беде. Мы бы тоже охотно его поддержали, но общаться он хотел только с ней.

Затем взяла слово Лидия Алексеевна. Сказав пару цветистых фраз о начале славного пути пионеров, она тотчас заявила, что лучший кандидат на должность председателя Совета отряда — это Ирина Аметистова. Отличница, активистка (делала стенгазету!), прекрасная подруга… Сбоев кивал в такт ее речи. Затем поднялась сама Ирка и, смущенно улыбаясь, сообщила, что рада стараться и оправдает высокое доверие. Все проголосовали «за»: кроме Маши, которая открыто сообщила, что Ирка слабая и нерешительная. На это Лидия Алексеевна с улыбкой ответила, что Аметистова несомненно усилит волевые качества.

Счастливая Ирка тотчас выбрала себе актив. Влад стал ее заместителем по организационным, я — по политическим, а Женька — по культурным вопросам. Ирка, конечно, мечтала назначить Антона, чтобы свалить на него основную работу, но не вышло. Лидия Алексеевна сходила в учительскую и, вернувшись побледневшей, сказала, что это невозможно. Аметистова смирилась и сразу выбрала Влада. А вот Соня Петренко возглавила наш «живой уголок», в котором сразу появились хомяк, морская свинка и пара щеглов. Я иногда подтрунивал над Сонькой, что неплохо бы завести еще и волнистого попугая, но бодро отвечала, что непременно заведет и назовет его «Алексом».

Мы с удовольствием включились в работу. Моей задачей помимо политинформации стала организация политических выставок. Дело было несложным, но интересным: клеить на листы ватмана вырезки из газет и журналов на определенные темы. Выручало мамино «Юманите». Сначала я сделал в классе стенды о борьбе китайских коммунистов с японцами, а затем — «Двурушничество Лиги наций». В центре висел плакат с выступлением лорда Литтона по китайскому вопросу. Ирка по моей просьбе поставила вверху надпись: «Лорд Литтон — пособник японских милитаристов». Смотреть нашу выставку ходили даже ребята из других классов, и Волошина ужасно хвалила мою затею.

— Молодец, Суховский! — ласково улыбнулась она мне. — Настоящий пионер-антифашист! Ты бы с товарищами взял шефство над Ивановым… Неладно с ним что-то.

— Он же как-будто отрекся от взглядов сестры? — удивился я.

— В тот-то и дело, что «как-будто», — в голубых глазах Марины появилась грусть. — Можно сказать, из него это почти силой вырвали. И увильнул от общей линейки школы… Только перед классом сказал, да и то походя, после урока. С чего бы?

— Можно его вовлечь в общественную работу! — предложил я. Мы подходили к учительской, и Вера Сергеевна помахала нам рукой.

— Можно… Он с тобой хорошо общается? — прищурилась Волошина.

— Нет, он только с Настей Майоровой дружит, — покачал я головой.

— Тоже подозрительно, правда? К чему такая скрытность перед товарищами? Майорова… Ладно, пока! — махнула она рукой.

Мое внимание, впрочем, занимал не Мишка, а отцовские часы… Часы… Редкий вечер я не рассматривал их перед сном, крутя в руках и изучая циферблат. В них, правда, оказался секрет, причем приятный: каждый полдень они исполняли «Шутку» Баха. Но сколько я не обследовал их, никакого тайника мне обнаружить в них не удалось.

Тогда я попробовал зайти с другой стороны. Я начал рыться в библиотеке, ища что-нибудь о часовых мастерах Нюрнберга. Мама иногда приносила мне книги из библиотеки про немецкое часовое дело. Потратив кучу времени, я выписал для себя названия немецких часовых фирм. К осени я был уже хорошо подкован в истории немецких часов, особенно нюрнбергских. Однако найти какую-то зацепку мне, к сожалению, так и не удалось.

«Но ведь загадка как-то решается!» — повторял я себе, снова и снова возвращаясь к часовому механизму. Главный вопрос, который не давал мне покоя — почему отец привез из Италии немецкие часы? Может, он привез их из Лозанны, а вовсе не Италии? Но мама была непреклонна: в двадцать втором году он был только в Италии. Значит, нужно узнать, каким образом там оказались немецкие часы. Вот только как это сделать, я не знал.

Настя

В начале четвертого класса у нас многое изменилось. Теперь мы ходили из кабинета в кабинет на каждый урок. Лидии Алексеевны с нами больше не было.

Нашей классной руководительницей стала Вера Сергеевна. Старшеклассники не врали, на уроках литературы действительно было очень интересно, с ней хотелось обсуждать любую книгу. В начале сентября она дала нам читать «Школу» Гайдара и задала написать сочинение о царской гимназии. Даже в коридорах мы продолжали спорить о том, виноват или не виноват был Борис в смерти Чубука. Вера Сергеевна даже организовала общий диспут, разбив нас на две команды. Сама он весело наблюдала за нами, подбрасывая как можно более каверзные вопросы и неожиданно подыгрывая то одной, то другой команде. Думаю, не трудно представить себе наше ликование, когда нам сообщили, что нашим классным руководителем будет именно Вера Сергеевна.

Единственным, что мне сразу бросилось в глаза, было странное отношение Веры Сергеевны к Леше Суховскому. Она часто хвалила его, но делал это с натянутой улыбкой и тихонько наблюдала за ним из-под круглых очков. Со стороны могло показаться, что он был ее любимцем, или что она недолюбливает его, но ни то, ни другое не было правдой. Вера Сергеевна словно знала о нем что-то такое, о чем не знал он сам и уж о чем точно не следовало бы говорить. Догадывался ли об этом сам Алекс — понятия не имею, но на уроках литературы он всегда был внимателен и мало болтал с Незнамом, словно ждал подвоха.

Математику вела рыжая невысокая Любовь Ивановна. Хоть и строгая, она всегда относилась к нам справедливо. Учителем биологии стал темноволосый Александр Андреевич. Этот интеллигентный и в меру строгий мужчина лет тридцати пяти оказался отличным педагогом: мог и похвалить, и тактично пожурить, когда необходимо, и мягко указать на ошибки. К тому же он знал, как объяснить материал, чтобы все без исключения поняли, в то время как в учебнике всё слишком занаученное. Что-что, а биологию я посещала с удовольствием.

А вот положение Миши Иванова оставляло желать лучшего. Я от всей души хотела, чтобы наглую Маринку сняли, наконец, с должности. Ей будто было мало.

— Что это значит, не успел? Ты что, отвечаешь за Магнитку, Иванов? — спрашивала Волошина, узнавая на линейке, подтянул ли он «хвост» по математике или биологии.

Хуже того: ей на помощь пришла Ирка Аметистова:

— Иванов, не забывай, что ты на испытательном сроке! — периодически напоминала ему Ира.

Вовке Солнцеву это, видимо, нравилось, судя по его усмешке. Зато меня Ирка в последнее время начала раздражать. Как случится у человека что-то плохое — так не отстанет никогда, будет напоминать раз за разом! А ведь не так давно мы были c Аметистовой чуть ли не лучшими подругами. Странно, что человек так резко изменился всего за какой-то там год. И далеко не в лучшую сторону. Хотя, может быть, я просто плохо ее знала…

— А если бы ты была в мишкином положении и тебе бы об этом говорили каждый день — приятно было бы? — холодно спросила я.

— Я председатель совета отряда, — отозвалась Аметистова. — И должна следить за порядком.

— Так следи, — проворчала я. Меня трудно было разозлить, но за своих друзей я всегда заступалась хоть перед председателем, хоть перед кем-нибудь еще. — Что случилось, Ир? — спросили я ее тепло. — Ты изменилась!

— Со мной — ничего, — фыркнула Ирина. — А вот ты лучше бы поменьше с Ивановым общалась. Не стоит, — заговорщицки шепнула она мне.

Такое ощущение, будто у Аметистовой есть сестра-близнец, которая иногда приходит под видом нашей прежней Иры. Мое настроение было окончательно испорчено. Кое-как досидев урок биологии, где мы изучали инфузорий, я побыстрее собрала портфель и нагнала Мишку на нашей узкой лестнице.

— Ты не должна была заступаться за меня, — сказал Мишка, когда мы спускались по лестнице, идя домой. Погода сегодня была на удивление теплой для осени, даже ветра не было!

— Не грусти. Давай бегать наперегонки, как в старые времена, — хотелось хоть как-то его развеселить. Тем более, такая хорошая осенняя погода.

— Знаешь, не хочется, — протянул в ответ Миша. Он всегда со странной интонацией немного «в нос», отчего многие считали его высокомерным.

— Тогда пошли так, — пожала я плечами.

Сначала мы шли, словно не зная, о чем говорить. Между нами стояла странная неловкость, словно мне было немного неудобно от того, что у меня все хорошо, а он, Мишка, чувствует себя почти изгоем. Прозрачный осенний день бодрил холодком и окутанным дымкой небом. Мимо нас торопились служащие в черных плащах, готовые в любую минуту раскрыть зонты, и галдела очередь у табачного ларька. Должно быть я сама не очень понимала, зачем иду с ним — скорее, из старой дружбы, чем ожидая чего-то определенного. Однако у самого подъезда Мишка пригласил меня в гости, и я не отказалась. Я первый раз заходила домой к Мише, и я сгорала от любопытства.

В прихожей было скромно. У входа висело большое зеркало без оправы; напротив стояла низкая черная галошница, которые мама иногда звала «гробами». Затем шел большой дубовый шифоньер из шлифованного дерева. Внутри, как оказалось, было так много одежды и коробок, что они мешали дверкам закрываться. Напротив на табурете стояла коробка с твердыми осенними яблоками. Я быстро повесила пальто и побежала на кухню.