Проклятие рода

Как придворный маршалок Глинский участвовал в обеих коронациях и подавал, как положено меч, вступающему сначала на литовский, а затем и на польский престол, новому королю. Но это было начало конца…

Уже в январе 1507 года, сразу после коронации в Кракове, главный противник Глинского Заберзинский открыто обвинил князя в измене и потребовал суда над ним. Михаил добивался того же, но Сигизмунд медлил, а пока что Глинскому воспретили свободный вход в королевские покои. Это было уже оскорблением.

- Проклятый Забержинский! – даже сейчас, спустя много лет после того, как он отомстил заклятому врагу, князь Михаил не мог забыть то унижение, что испытал, когда сверкающие латами жолнеры скрестили перед ним свои копья, а начальник королевской охраны, с чуть заметной усмешкой в серых глазах, бесстрастно бросил в лицо заслуженному воину. – Вам воспрещается входить в покои его величества!

Кровь снова ударила в голову и взбешенный князь схватил глиняный кувшин с водой, что стоял перед ним в темнице, и запустил в стену. Грохот осколков нарушил тишину узилища, а Глинский схватился руками за голову и завыл от бессильной злобы.

С братьями они тотчас покинули Вильно и укрылись в своей вотчине, в Турове. Михаил еще пытался что-то предпринять – писал вдовой королеве Елене, слал письма венгерскому королю Владиславу, знавшему его лично. Все напрасно. Сестра великого князя московского Василия была отрешена от всех дел, а Владислав просто уклонился, не желая вмешиваться.

Тогда и прибыл к нему московский дьяк Губа Моклоков. Заманивал посулами:

- Великий князь московский обещает тебя беречь от короля вашего, и вотчины ваши сохранит, да мало того, те города литовские, что возьмешь с братьями, на них и сидеть будешь!

Приезжали гонцы от крымского хана, битого Михаилом под Клецком, к себе звали. Волошский князь Стефан приглашал… Думал Глинский… Чью сторону принять?

Вспомнил князь, как сидел в пьяном угаре, медами тяжелыми опившись, смотрел на свою шляхту притихшую, как выскочил перед ним Федька Коллонтай, сорвал шапку меховую на пол, с размаху будто хлестанул, сам за ней повалился в ноги, заорал благим матом:

- Сам слыхал, как на сейме нас мают в веру ляхскую окрестить! Спасай, князь! Веди нас! - Как встали все, шапки посрывали, покидали на пол, как заголосили дружно. – Веди нас, князь!

И восстал тогда Михаил против своего короля. Союз заключил и с великим князем московским, и с крымским ханом, и с волошским господарем. Почувствовал вдруг себя единовластным. Первым делом сам повел отряд в семьсот всадников в Гродно – в гнездо его врага ярого Заберзинского. Когда принесли ему отрезанную голову противника, с радостью схватил рукой за седые кудри, плюнул в потухшие глаза:

- Не ты ли грозился со мной сотворить тоже самое? – Выкрикнул в ярости, отшвырнул в сторону и проследил взглядом, как покатилась она.

Поманил Глинского великий князь московский Василий, да обещания лишь обещаниями остались. Помощи войском от русских не было, и пришлось бежать ему с братьями от королевских войск. Встретил Василий приветливо, Медынь с Ярославцем посулил, сестра родная Елена, королева вдовая, за Глинского просила, да только определили их служилыми князьями в Московском государстве, и имения те были не родовыми, а жалованными. А в России, что в Польше – местничество, все по родовитости определяется, все должности из поколения в поколение передаются. Кому он тут, выскочка, нужен. Бояре московские еще хуже своей шляхты, зашипели тут же в спину, да оттирать начали. Хотя, поначалу, показалось князю Михаилу, что карьера сложится. Василий послал его с посольством к Максимилиану , императору Священной Римской империи, потом предложил Смоленск завоевать, вновь, теперь уж точно, княжение обещав.

Взял Михаил Смоленск, да толку-то… Не для того князья московские с уделами боролись, чтобы новые плодить. Когда понял это, написал Сигизмунду, прощения попросил, да не дремали бояре, следили за каждым шагом пришлого князя. Гонца перехватили, письма нашли. Глинский и не отпирался, вслух говорил об обидах нанесенных ему Василием. Казнить не казнили, а в мешок этот каменный швырнули. Двенадцатый год пошел…

Дверь в темницу открылась бесшумно и кто-то вошел. Князь Михаил даже не повернулся - наверно тюремщик принес очередную миску с едой. За долгие годы заточения узник привык к тому, что тяжеленная, обитая железом дверь открывается без единого скрипа. Когда-то давно, он каждый раз вздрагивал поначалу от неожиданности появления стражников, но со временем привык и перестал обращать на них внимание. Однако, на этот раз он услышал глухое покашливание за спиной и старческий голос произнес:

- Будь здрав, князь Михаил!

Захарьин, перешагнув порог, поискал привычно глазами икону, и даже правая рука потянулась было ко лбу сотворить крестное знамение, но до него дошло, что в этом помещении не сыщешь лик Господень, он медленно опустил ее и просто поздоровался.

Михаил повернулся к вошедшему и пристально всматривался, стараясь припомнить кто это. Цепкая память постаревшего полководца выхватила из своих хитросплетений нужный узелок и он узнал Захарьина, что ходил вместе с русским войском к Смоленску, где тогда был и сам Глинский – несостоявшийся удельный князь.

- И тебе того же, окольничий! – хрипло бросил в ответ Михаил, припомнив даже чин нежданного гостя. – С чем пожаловал?

- Боярин я ныне, князь… - неторопливо и тягуче поправил его Захарьин.

Михаил усмехнулся в густую бороду и не ответил, отвернувшись в сторону, поднял глаза к небольшому оконцу под самым сводом, сквозь которое вдруг проглянул луч солнца – единственная отрада обитателю узилища, что иногда проникала сюда помимо стражников. В такие минуты темница словно освещалась изнутри, вспыхнув искорками инея на стенах, и с одной стороны это действительно радовало узника, но тут же будило второе чувство – собственной обреченности, замкнутости, вечности пребывания здесь, в каменном мешке.

Захарьин проследил за взглядом опального вельможи и тоже усмехнулся:

- Вот и солнышко, князь, к тебе пожаловало. То добрый знак!

- Откуда здесь могут быть добрые знаки, боярин? – глухо бросил Михаил, по-прежнему не поворачивая головы. – Или помер князь Василий? – Вырвалось неожиданно.

- Жив, слава Богу, наш государь. – смиренно отвечал Захарьин. Прошел в глубину темницы, уселся на тяжелую скамью напротив Глинского, предварительно сметя с нее рукавом осколки кувшина, разлетевшиеся повсюду после удара о стену.

- Нечто я вновь ему зачем-то потребен? – Князь, наконец, повернулся к гостю и в упор посмотрел на Захарьина.

- Ты и тогда ему был вельми потребен. – Все также спокойно и неторопливо продолжил боярин. – Разбили нас крепко поляки под Оршей, после того, как увезли тебя в кандалах.

- Поделом! – Буркнул Михаил, вспомнив сразу все обиды.

- Поделом что? Ты про поляков или про свою измену, князь? – неожиданно быстро произнес Захарьин. – Али не было измены? Али не целовал ты крест на верность великому князю московскому? Али не писал письма Сигизмунду? Али не желал переметнуться? – Посыпались вопросы, и каждый из них впивался в Глинского раскаленным гвоздем. Все было правдой! Как и то, что обманул его великий князь. А Захарьин словно читал его мысли:

- Обиду держишь на Василия? Напрасно! На себя обижайся, князь! Награду обещанную не получил? Думал Смоленск взяли и сразу всё тебе? Не для того и Иван Великий и сын его Василий уделы уничтожали, чтоб плодить новые! Или ты не понял этого? Дали два города тебе, сделали служивым князем – дальше жди и служи верно государю! За Богом вера, а за великим князем – служба! Воин ты знатный, воюем вечно, то с басурманами, то со свеями, то с Литвой твоей, вот и награда не заставила бы ждать долго. И родовитые бы пододвинулись. А то думал они тебе простят взлет стремительный. У нас все по месту, по родству привыкли. Высиживая и передавая от отца к сыну. Здесь Шуйские, там Воротынские, а там и Рюриковичи прямые – сродственники самого князя. А держава одна! И растащить ее не позволим! Ныне Москва Византии преемница, третьим Римом стала, как изрек митрополит покойный Зосима. А ты захотел сразу? Ан нет! Чуть не по тебе, и переметнулся! Гордыня то, князь мой! – на одном дыхании боярин произнес речь, и запыхавшись, замолчал, в стену уставившись.

- Стыдить меня пришел? – огрызнулся Михаил, хотя понимал – все верно говорит Захарьин.

- Да не стыдить! – Поморщился боярин. – Совет держать.

- С кем совет? Со мной? Здесь? – Глинский обвел руками вокруг. – В мешке каменном? Много я насоветую… я уж и позабыл, как оно там, за стенами… второй десяток лет гнию… по воле князя Василия вашего!

- А ты не собачься! – спокойно взглянул на него Захарьин. – Воля княжеская сегодня одна, завтра - другая.

- Так ты от него пришел? – затеплилось вдруг что-то в груди.

- Пока что сам по себе. – Мотнул головой боярин.

- И что мне с этого? – тепло сменилось холодком разочарования.

- А то, что скоро государь наш жениться будет.

- Овдовел?

- Можно и так сказать… - кивнул Захарьин.

- Чем я-то пособлю? Дочерей на выданье нет у меня! – Глинский не понимал куда клонит хитрый боярин.

- Дочерей нет… это точно… - согласился с ним Захарьин, - а вот племянница есть!

Князь Михаил быстро поднял голову и посмотрел в глаза боярину. Захарьин едва заметно улыбался.

- Елена?

Захарьин кивнул. Задумался князь. Сколько лет-то прошло… родилась она в 1508 году, значит восемнадцатый идет девке… Вспомнил, когда в железо его заковывали лет шесть ей было, хорошенькая такая, хохотунья… Да осиротела рано, отец-то ее, старший брат Михаила Василий слаб здоровьем был, сперва слепнуть начал, отчего Темным его прозвали, а потом и вовсе скончался, правда, это уже без него было…

- Заместо отца ты ей теперь, князь… - отчетливо произнес Захарьин. – Коли государев выбор на нее падет, так и тестем великокняжеским станешь. Кто ж тебя в остроге держать будет? И почести вернешь, и имения…

- От меня, что ли, зависит выбор князя Василия? – насмешливо спросил Михаил.

- Не от тебя. – Согласился боярин смиренно. – А вот отеческое благословение, да наставления правильные, когда все свершится, потребны будут.

- С чего ты взял, что девка меня слушать будет?

- С того, что во всем вашем роду ты был главным, и тебя все слушали. Нечто племянница, которой дядя заместо отца, поперек всей родни пойдет? Ну так я передам весточку?

Думал и молчал Глинский, лихорадочно перебирая в уме, что сулит нежданное замужество племянницы. Да и Захарьин не торопил, лишь шубу соболиную плотнее запахнул – мерзли старые кости в темнице каменной.

Это был случай… тот самый, о котором мечталось иногда ночами бесконечными… гнал от себя это наваждение Глинский, да возвращалось оно надеждой… Тряхнул седой головой князь:

- Передавай!

- Ну и договорились! – Захарьин быстро поднялся со скамьи – холод донимал уже. – Думаю, князь, не за горами твоя свобода. Ежели все по-нашему свершится, встретимся на воле уже.