Проклятие рода

- Ева всегда должна быть на стороне Адама! – Или:

- Муж и жена едины!

Купеческие матроны, что прибыли со своими мужьями, были все как на подбор чопорны и молчаливы. Их черные одеяния скорее походили на траурные одежды, но никак не на праздничные наряды. Лишь у некоторых, на облегающих голову чепчиках, поблескивала пара-тройка жемчужин. Пили совсем немного – в купеческой среде пьянство осуждалось. Любава запомнила чей-то рассказ о некоем богатом купце, что приходился братом одной из присутствующих жен, который пьянствовал несколько дней, пил испанское вино, потом пиво, вышел на воздух, уснул, простудился и умер. Та, о чьем брате шла речь, скромно опустила глаза и несколько раз быстро перекрестилась.

В остальном сетовали на падение нынешних нравов. Пастор Веттерман рассказал, как в Бергене, молодой священник напился так, что спалил полгорода, а многие прихожане позволяют себе являться в церковь тоже навеселе. Время тянулось медленно и скучно. Наконец, все разом собрались уходить. Мужчины нахлобучили на головы свои суконные шляпы, попрощались с хозяином, не обращая ровно никакого внимания на его молодую жену, и отправились восвояси. Жены посеменили за ними. Любава вздохнула про себя:

- Слава Богу, все закончилось!

Один Веттерман задержался. Втроем посидели. Пастор вдруг заговорил взволнованно:

- Счастья хочу вам пожелать! Не знаю и не хочу знать лишнего, что свело вас в этой жизни, видно Господу нашему угодно так. Берегите друг друга, цените, уважайте.

Любава осмелела и, подняв на Веттермана свои чистые глаза, спросила простодушно:

- Что ж вы то, преподобный, не женаты? Ведь вера разрешает вам…

Замолчал пастор… Всего то сорок с небольшим ему было. Потер подбородок тщательно выбритый, подумал, ответил не сразу:

- Я в Кальмаре служил… Свен знает… - Купец наклонил голову. – По католическому обряду жениться запрещалось – целибат… но, был грех… встретил девушку… полюбил ее, хотя может она того и не заслуживала… Нет, - мотнул головой решительно, - любви заслуживает любой человек, не вправе мы судить, лишь Господь – владыка наш. Мария Магдалина тоже была блудницей, но Христос запретил… Кто без греха, спросил сын Божий?

- Она была грешницей? – тихо спросила Любава.

Преподобный не ответил, лишь покачал головой.

- Вы любили ее?

- Да! И мой грех состоит в том, что я нарушил каноны, нарушил свой целибат и вступил с ней в связь любовную.

- Вы же не монах были, правда?

- Это не важно, дитя моё… Дело в другом… Я чувствовал грядущие перемены, которые проникали к нам в Швецию с моей родины. Уже Лютер опубликовал свои знаменитые тезисы. Многие священники и монахи стали отходить от римской церкви, отказываться от целибата, обзаводиться семьями… Вот и я хотел… тем более у нас родился сын…

- И что помешало? – искренне удивилась девушка.

- Господь наказал меня… сбежала вместе с ребенком… - Священник опустил голову.

- Но почему? Вы же любили ее? – Не понимала Любава.

- Любил…

- В чем же причина?

- Причина здесь проста и стара, как мир… - В разговор вмешался Свен. – Вы не сказали главного, пастор… Сколько она взяла у вас денег перед тем, как сбежать? Она была блудница и ее интересовали только деньги преподобного. А католическая церковь была достаточно богата.

- Она ограбила церковь? – Изумилась Любава. – Пресвятая Богородица, грех-то какой!

- Можно сказать и так! – Кивнул Свен.

- Не совсем… - Возразил Веттерман. - Она взяла лишь то, что принадлежало лично мне.

- Имущество священника и есть имущество церкви! – Не согласился Нильссон. – В любом случае воровство один из страшных грехов. В своей жизни она нарушила почти все заповеди Моисеевы. И Господь наказал ее тем, что отвел от праведного человека, а пастора спас, избавив от ехидны…

- Не знаю, не знаю… - Покачал головой священник. – Мне не хотелось и не хочется думать о том, что все это она совершила обдуманно…

- А куда она сбежала? Да еще с ребенком? – спросила девушка.

- Представь, дитя моё, - ответил за него купец, - она была родом из Далекарлии, как и я. – Отвернулся в сторону, насупился, может сестру свою с племянницей беспутной вспомнил.

- Да! – Подтвердил Веттерман. – Из тех краев…

- И вы ничего не знаете о ребенке?

- Нет! – Снова сокрушенно пастор покачал головой. - Ну ладно, друзья мои, мне надо прощаться. Засиделся. Заглядывайте ко мне почаще. Всегда рад вас видеть. Дай вам Бог и Пресвятая дева Мария благополучия, счастья и всего того, что сопутствовать должно хорошей и доброй семье. – Веттерман заспешил откланяться.

Так они и продолжили жить дальше, девушка в своей светелке, Нильсон в своей, которая ему служила одновременно и кабинетом. Только теперь Любава днем все чаще засиживалась у мужа, вникала в нехитрые расчеты, начинала сама, что-то вписывать, выходила во двор, да на склады, пересчитывала товары, сообщала Нильсону, разобралась с ценами, точнее с правилами мены, деньги мало были в ходу, ходила к другим купцам, они сперва недоверчиво смотрели на девушку, но привыкли быстро. Кто-то даже припомнил одну вдову, что пережила мужа на целых 60 лет, научилась за него торговать, давала деньги под заклад драгоценностей, подняла детей, но, главное, приумножила состояние.

В начале лета, они с мужем уехали в Стокгольм, вырученное пристроить, да новых товаров набрать. Шведская столица не произвела особого впечатления на Любаву. Камень повсюду. Дома, узкие улочки, мощенные тем же камнем, в отличие от Москвы или Новгорода, где застилали деревянными плахами, давили своей тяжестью. Из-за скученности, дома тянулись вверх, закрывая собой небо, синевшее узкой полоской. Лишь площади открывали какое-то пространство, но над ними серой громадой нависали другие здания – выше, мощнее…

- Это монастырь Черных братьев, их церковь, это ратуша, - пояснял ей Свен, - это Стура Чуркан, городская церковь Святого Николая, нашего покровителя… а вот, - он показал рукой еще на одно черневшее невдалеке мощнейшее каменное сооружение, - это королевский замок. Но к нему приближаться не стоит… видишь сколько солдат и у ворот, и у на стенах. Там живет наш король Густав из рода Ваза.

- Зачем ему столько охраны? – хмыкнула Любава. – Он что так опасается за свою жизнь?

- Сейчас сложное время, дочка… - Нильсон и после свадьбы продолжал ее так называть. – Король изгнал датчан, мои земляки – далекарлийцы его поддержали в этом и чересчур возгордились. А гордыня к добру не приводит. Они восстали против Густава, посчитав, что он им должен пожаловать особые привилегии. А королю на войну с датчанами нужны были деньги. Он их нашел, но в Ганзе. А наш брат купец, ничего так просто не делает. А только с выгодой для себя. Ганза дала денег и Густаву и его противнику Кристиану. Когда пришло время возвращать, то где брать деньги если казна пуста?

- Ну и где? – поинтересовалась Любава, без особого интереса рассматривая одинаковые каменные строения, тянувшиеся повсеместно.

- За счет увеличения налогов. Вот далекарлийцы и восстали, считая, что своей помощью королю они навечно от них освободились.

- А это кто такие? Почему они так странно одеты? – Любава вдруг заметила на площади возле ратуши, где Свен собирался повернуть направо, вооруженных людей, своим внешним видом сильно выделяющихся среди остальных, как горожан, так и солдат. На них, как на женщинах, были одеты клетчатые коричневые юбки до колена, сверху накинуты серые плащи, скрывавшие металл доспехов, в руках они держали круглые небольшие щиты, а оставшаяся свободная рука, обнаженная до локтя покоилась на рукояти широкого, но не очень длинного меча.

- А…, эти… это шотландцы. – Пояснил Нильсон. – Наемники нашего короля. У него три таких отряда – немцы, шотландцы и англичане. Вот куда уходят деньги Ганзы.

- Что за люди такие? Почему так одеты?

- Их национальная одежда. Они живут вместе с англичанами на одном острове. Только в горах, а те на равнине. Видно в юбках им сподручнее карабкаться по кручам. Ненавидят друг друга! Поэтому Густав и взял их на службу. И тех и других.

- Зачем? – Не поняла Любава.

- Наш король очень подозрителен. Не верит никому. Англичане следят за шотландцами, те за англичанами, все вместе за шведами, а шведы за ними. И потом, топить в крови собственных крестьян, когда они восстают, как моих земляков, сподручнее чужими руками. – Пожал плечами купец.

- Почти как у нас… татар напускают… - Прошептала девушка, провожая взглядом странный отряд солдат в юбках.

- У нас татарами цыган называют. – Усмехнулся Свен.

- Почему? – Удивилась девушка.

- Кочуют из страны в страну. До недавнего времени их и не видели в Швеции. – Пояснил старик.

- Странно, как все…

- Вот мы и дома! – Показал Нильсон на ничем не приметный серый дом, стиснутый такими же каменными ульями. – Наша улица называется Чёпмангатан – Купеческая. Выходит она на восток, так и улица называется Эстерлонггатан – Восточная, прямо на Рыбную площадь – Фискаторъет, а за ней уже и берег.

Вздохнула Любава грустно, но делать нечего, надо обживаться.

Глава 15. Родила опальная княгиня!

Понесла Соломония… Как уж обрадовалась опальная княгиня, сперва не верилось, мало ли что, но на второй месяц все ей ясно стало…

- Ну что, Василий… кто из нас виновен? – Зло по ночам думалось. – За свою хворобу жену верную изничтожить решил? Господь и Пресвятая Богородица отомстит тебе за меня! Не будет наследника роду твоему проклятому, а ежели и будет, так не твой! Но уродиться чудище, от которого содрогнется земля русская, слезами, да кровью исходить будет, все за грех твой страшный, Василий!

Таилась Соломония, ныне сестра София… От всех пряталась, а более от наперстницы своей, что в келью игуменья ей подселила. Ох и пронырлива была черница Марфа. Толста, неуклюжа, нос, как обух у топора, но хитра, говорлива, суетлива. Как колобок все крутится, вертится вокруг, да около. И не поверишь, что толстая баба может быть такой проворной. Глаза и уши самой Ульяны в келье поселились! Но и Соломония не промах, каждый месяц, в дни положенные резала себе руку, локтя чуть выше, чтоб из-под рукава рясы не видно было, кровянила тряпку, да на видном месте, будто случайно, оставляла. Видела, как взглядом ухватывала Марфа лоскутки кровавые, исчезала сразу из кельи:

- В храм сбегаю, там помолюсь, сестричка моя во Христе… - лепетала что-то.

- К игуменье помчалась… - понимала Соломония.

И везло-то ей, живот рос, но совсем незаметно, лишь поясок на рясе распустила пошире. Одно беспокоило пока опальную княгиню – монастырь ведь, кормят сытно, но постная вся еда. И так старалась побольше себе положить. Да понимала на двоих-то недостаточно.

- Ну дай Бог, выношу!

Игуменья Ульяна успокоилась со временем. Шигона приезжал – страху-то нагнал на нее. Кричал так, что в ушах звенело, плеткой своей страшной грозил, самым дальним монастырем пугал. Стражникам и близко подходить к сестре Софии воспрещено было. Как Марфа прибегала, о лоскутках кровавых доносила, Ульяна тут же садилась на Москву писать – Поджогину.