Проклятие рода

Приближались… Еще пять осталось, четыре, три … Захарьин, чувствуя напряженность, ускорил шаг, стал заходить вперед и вдруг встал, как вкопанный… Василий с размаху уперся в него и поднял глаза…

Перед ним стояла красавица, черноокая, почти черноволосая, но с рыжиной, одетая, не как все в сарафаны, а платье покроя иноземного, зато грудь крепкая обозначена ясно … кожа бледная, но белил густых не видно, румянец свой, от смущения, а вот губы яркие, полные, сочные, так и манят к себе… Что-то вспомнилось князю… Опять Соломония… что-то было в ней от прежней жены… Не отводил глаз, а скромница не смела взглянуть на государя, но нет, нет… задрожали, затрепетали реснички пушистые, порозовели сильней щечки, лишь на мгновение приподнялась завеса и обожгло князя… в самое сердце.

- Кто? – хрипло спросил. Захарьин откликнулся:

- Елена князя Василия дочь Глинская. – И не удержался, прошептал, но так что слышал Василий. – Хо-ро-ша-а-а…

Государь пошел было дальше, но вдруг остановился и еще раз посмотрел на Елену. Поджогин переглянулся с Захарьиным. Тот кивнул чуть заметно. Свершилось!

Глава 13. Царская свадьба.

Мы не будем утомлять читателя описанием свадьбы великокняжеской. Скажем одно – гулять начали в пятом часу дня 21 января, а завершили через неделю, почитай весь мясоед праздновали. Очаровала юная невеста Василия, и манерами европейскими, и рассуждениями умными, а все боле красотой своей. Помолодел великий князь, будто и не было двух десятков лет прежней жизни, а как преподнесла ему Елена книгу об охоте псиной, что взяла из библиотеки дядиной, да уселась читать вместе, тут и вовсе растаял грозный государь. Уж больно охоч он был до сего предмета. Ведь первый он на Руси, кто положил начало забаве этой. А тут и жена все понимает, будто дьяк ученый. В угоду любимой даже бороду обрил князь. Бояре промолчали изумленно, лишь митрополит Даниил поддакнул тут же:

- Только царям подобает обновляться и украшаться всячески… - И затих сконфуженно.

Поджогин переглянулся с Захарьиным, руку поднял, рот прикрывая – борода-то жидкая, ухмылку не спрячешь. Михаил Юрьевич в ответ лишь глаза опустил. Пока все по-ихнему выходило.

Одно беспокоило государя. То осуждение, что прочел он в глазах духовника своего Вассиана Патрикеева. Еще когда решился Василий Соломонию заточить в Суздале, спросил, смущаясь о том старца.

- Ты даешь мне недостойному такое вопрошение, какого я нигде в Священном писании не встречал, кроме вопрошения Иродиады о главе Иоанна Крестителя! – И громыхнув посохом удалился Вассиан, даже не дождавшись позволения великокняжеского.

Задумался великий князь. Что тем самым подразумевал Патрикеев…? Вспоминал мучительно…

- Иродиада вступила в кровосмесительный брак сначала с одним своим дядей, затем с другим… ее дочь Саломея… Соломония, при чем тут Соломония… танцовщица та была… Ирод поклялся любую прихоть ее исполнить и по просьбе женщин обезглавил самого Иоанна Крестителя. - Догадка озарила. – Так старец сравнил его вопрос с кощунством иудейской царицы, осмелившейся добиться казни святого! Но Саломея… Соломония… ведь это она же исполнила волю матери… Нет, Вассиан… тут ты не прав! Я и сослал Соломонию, ибо она греховна в том, что понести не могла столь долгие годы. Она виновна, а не я! Не предавал я святых отцов! - Успокоил себя государь, а мысли сами к Елене прекрасной вернулись…

Ох и целовал же ее Василий… Как земля полуденная зноем иссушенная вбирает дождь благодатный, так и он пил сладостный сок с губ любимых. Закрывала глаза Елена, принимала ласки государевы, высоко вздымалась грудь ее страстью наполнена, а за ресницами пушистыми одна лишь картина стояла – молодец пригожий, Ванечка любимый, лобзаниями ее тешит, кудри его лицо щекотят, а оторвется от губ горячих, взглянет, словно жемчуга посыплются. Приоткроет Елена глазок, самую щелочку, ан нет, то Василий, государь и князь великий с ней…

Зато мрачно было на душе у Овчины Телепьева, когда стоял он средь толпы праздничной, гульбы всеобщей. Мысли черные метались лисицей юркой, ревность дикая нутро выжигала:

- Солнышком красным величал, камешком самоцветным, лучиком лазоревым… а где она теперича… вон!

И поднимал он очи черные, злобой налитые, словно в пустоту смотрел, а все вокруг веселились, плясали, любовались на гульбу великокняжескую, всяк посмотреть хотел, как шла пара венценосная, по соболям раскиданным, как хмель осыпался на их головы. Подал митрополит князю Василию склянку с вином фряжским, отпил тот немного, да с размаху о ступени каменные. И разлетелись осколки вместе с целомудрием девичьим, влагой мужской обрызганной… Отвели молодых в спальню, а Овчине горше всех роль выпала. Как конюший государев всю ночь теперь он должен был по двору взад вперед ездить с мечом обнаженным. Какого ему ездить и знать, что с его любушкой старый князь забавляется… А ночь-то зимняя, длинная, конца и края нет ей… Уж под утро услыхал окошко скрипнуло. Поднял очи и увидел. Сперва мелькнула белая ручка, затем лицо женское и пал на него взор ее ясных глаз. Лишь на мгновение, и пропала, но ручка, ручка оставалась, махнула раз, другой и спряталась.

- Она! Она! – забилось сердце. – Помнит, любит. – Сорвал Овчина с себя шапку, лоб вытер, что в миг испариной покрылся. – Эх! – И пустился в загул веселый, как только отпустили с часов. Хмельной, братался со всеми, пил за здоровье литовской княжны, а коли выкликали имя великокняжеское, так притворялся, что уронил под стол вещицу и, знай, ее ищет там.

В самый разгар веселья, третий день уж почитай буйствовали, примчался Охрюта взмыленный, и к хозяину в ноги.

- Чего ты, пес? – вздрогнул от неожиданности Шигона. – Случилось что?

- И да и нет! – Татарин все в ногах валялся.

- Да подымись ты! – Приказал дворецкий. – И толком объясни.

- Девку свез в Новогород, как ты велел. Продал купцу свейскому, но с острова Готланд. Вот купчая и деньги. – Протянул сверток. – Шигона развернул, прочел быстро. – Дальше сказывай! – Буркнул недовольно, видя, что мнется сотник. – Стряслося что?

- Да, Соломония… - тянул татарин.

- Что Соломония? – Со свистом вбирая воздух, прошипел Поджогин, яростью наливаясь, готовясь уже к худшему.

- Да Ульяна сказывала, будто спуталась княги.., - запнулся и поправился, - монашка София со стражником одним, Сенькой кличут…

- Ну и…? – Сверкал глазами страшными дворецкий.

- И ничего! – развел руками Охрюта. – Под лед спустил его я.

- Ну, дурак! – Выдохнул Шигона. – Зачем под лед?

Сотник виновато пожал плечами, чего, мол, с ним еще делать-то было

- Сюда волочь! На дыбу, со встряской, да на огонь медленный… чтоб все сказал, было – не было, а что теперь? Тьфу! Убирайся с глаз моих, чтоб я не видел твоей рожи басурманской. – Так захотелось пнуть, но удержался, только плюнул еще раз. Охрюта, как побитый потащился прочь.

- И там сидеть, в монастыре, и ни ногой… - Крикнул ему вслед Поджогин, а сам к Захарьину поспешил.

Тот выслушал молча, лишь брови сошлись круто у переносицы. Был краток:

- Удавить, коли родит!

Шигона замотал головой.

- Что? – вдруг повысив голос строго спросил Захарьин. – Крови испугался безвинной?

- Насчет крови, ты не прав, боярин. – мотнул головой дворецкий. – Не боялся я ее николе. Ты псов моих верных видел? То-то! На части порвут и не глазом моргнуть не успеешь… А вот безвинной… тут твоя правда.

- Безвинной, говоришь… - прошипел Захарьин, так близко к Шигоне наклонился, глаза в глаза, что горячее дыхание опалило веки. – А бывает другая разве? Мало ли на Москве казнят кого? Много ли из них истинно виновных? А здесь кровь не безвинная! Есть у нее вина – только твоя, и псов твоих верных, что не доглядели за бабой! Думать о том раньше надобно было… Ладно, - добавил, остывая, - сперва убедиться надо, что брюхата. Ежели родит, тогда и думать будем! Сейчас другая забота – новая невеста понести должна от князя Василия.

- А ежели… - Шигона даже досказать не решился.

Захарьин вздохнул тяжело, распрямился, поясницу потер заболевшую:

- Не знаю! – буркнул, к небу глаза поднял, перекрестился. – Тогда на одного лишь Бога надежда! Что со всеми нами тогда будет… в Его только воле… Князь-то вона, глаз не сводит с Елены. Браду сбрил, на ляха стал похож… Старцы плюются по углам. Вассиан и вовсе от двора отошел… В спальню князь словно отрок младой… на крыльях летит… расплескать боится, - усмехнулся боярин, - только будет ли толк с того… Но любит… любит… И то хорошо, что невестой-то мы ему угодили с тобой… - зыркнул глазом задорно. – Пора и о дяде ее подумать. Притомился небось князь Михаил, сиделец наш…

- Уговорит Василия-то?

- Сам что ль не видишь, Шигона? – удивился Захарьин.

- Да, вижу, вижу. – Закивал дворецкий. – Но сильно зол был на него князь, за измену-то…

- Коль сильно зол был – давно б казнили, не мешкая… - глубокомысленно изрек боярин. – А так поразмыслить дал времечко…

- Одумаешься… за двенадцать лет-то…

- Года дело наживное… ума-разума понабрался… кому и как служить думаю понял, да и кому избавлением своим обязан тоже… На Литве сильно рады будут православные, Глинский для них словно стяг. А Сигизмунд польский опечалится, хоть и манил к себе князя, покуда у нас он обретался, да думаю, чтоб удавить его. Да, - вдруг неожиданно вспомнил Захарьин, - девка, что была неотлучно при Соломонии? С ней-то что?

- Вот память! – подивился Шигона, но вслух сказал, головой мотнув в сторону:

- Продали ее! Вот купчая! – достал из-за отворота шубы. Показал.

- Продали… - протянул задумчиво Захарьин. – И куда? Кому? Что за купец на сей товар сыскался?

- В Новгород. Купец свейский. Имя его… - Поджогин развернул грамотку, вгляделся, - Нильс Свен… Свенсон.

- Свейский, говоришь… - Захарьин обдумывал что-то. – Значит, помиловал ты девку, Иван Юрьевич? – посмотрел с хитрецой на Шигону.

Тот неопределенно покрутил головой, купчую убрал за пазуху.

- Да не хочешь, не отвечай! – Согласился Захарьин. – Может и к добру все это… Ныне свеи вновь от датчан отделились, короля себе выбрали, Густавом кличут. Рода вроде б и не знатного, да нам без разницы. Датчане себе волосья рвут, да кровушку пускают, два короля у них теперича. Не до свеев им ныне. А нам - торговля дело выгодное, что с датчанами, что с немцами свейскими, что с Ганзой… Ныне Густав ихний посла принять просит, договоры старые подправить – печатник Третьяков сказывал. Надобно знать нам что там в Стекольне их, да почем… Рыбаков наших, что на Каяново море промышлять ходят, по-прежнему свеи обижают. Мир с ними на 60 годков подписан, да вот с границами все незадача выходит. Ты, Иван Юрьевич, уточни у наместника князя Оболенского, что за купец девку нашу приобрел, да и проследить ее надобно. Может и сгодиться…

- Согласиться ли… - неуверенно произнес Шигона.

- С подходцем надо, дворецкий, не с наскока… - усмехнулся боярин. – Ты ж от смерти неминуемой ее спас, жизнь подарил… помнят такое…

- Ей жизнь и не мила была, смерть принять хотела за княгиню свою.