Корсары Леванта

— Только вот не уверен, что поспеем, — сказал прапорщик Лабахос.

Он показал пустой стакан в надежде, что Урдемалас кликнет юнгу и велит налить еще, однако командир сделал вид, что не заметил.

— Ветер благоприятствует нам, да и потом у нас есть весла. Турок тяжел и грузен, идет под парусами против ветра, а самое большее, чем может помочь галера — взять его на буксир при полном штиле. Кроме того, свежеет, и пока усиление ветра нам на руку. Флагманский штурман считает, что мы сможем начать охоту на траверзе Патмоса или островов Хорна. Прочие капитаны и штурманы с ним согласны. Я верно говорю, Бракос?

Грек молча кивнул, подтверждая, и продолжал скручивать карту в рулон. Кемадо спросил, что думают обо всем этом мальтийцы, и Урдемалас пояснил:

— А этим отчаюгам все едино — два турецких корабля или полсотни, жену кипрского паши они везут или саму султаншу. Одно знают — унюхать, почуять, догнать и впиться клыками в загривок. Больше турок — больше добычи.

— Что на них за капитаны? — поинтересовался сержант.

— Про француза ничего не могу сказать. На борту — дворяне и солдаты из числа его соотечественников, есть итальянцы, испанцы и даже, кажется, один немец затесался. Народ, надо думать, неробкий. А вот командира «Крус де Родас» знаю лично.

— Фрай Фулько Мунтанер, — вставил комит.

— Тот, что был при Симбало и Сарагосе?

— Тот самый.

Кое-кто из присутствующих поднял брови, кое-кто закивал. Алатристе и сам слышал от Алонсо де Контрераса об этом испанском рыцаре-иоанните. Когда близ Симбало шторм разметал мальтийские галеры, он с уцелевшими после кораблекрушения занял оборону на острове и как лев отбивался от полчищ бизертских мавров, высадившихся там. Удивляться, впрочем, нечему: даже самый наивный и с упованием глядящий в будущее мальтийский рыцарь не станет ждать от мусульман пощады. Не по этой ли причине в битве при Лепанто, когда отбили флагманскую орденскую галеру, взятую на абордаж галерами турецкими, в живых на ней оставалось всего трое израненных рыцарей, а палуба была завалена трупами врагов — насчитали более трехсот. Подобное же повторилось и в двадцать пятом году уже нашего века, при сицилийской Сарагосе — Сиракузах, по-местному — когда после кровопролитного боя четырех мальтийских галер с шестью берберийскими все тот же Мунтанер, старик лет под шестьдесят, оказался одним из восемнадцати уцелевших на флагманской галере. И если иоанниты, внушавшие ужас и ненависть врагам, по справедливости считались самыми свирепыми и умелыми корсарами, то наиотчаяннейшим был среди них брат Фулько Мунтанер. Во время этого похода Алатристе не раз видел его: лысый, с длинной седой бородой, весь в рубцах да шрамах, стоит на мостике «Крус де Родас» и громовым голосом отдает на своем майоркском наречии приказания.

Примета подтвердилась: днем пошел дождь, а к вечеру задуло так, что разыгрался шторм, хоть и не слишком сильный, и в итоге, несмотря на зажженные на корме фонари, пять галер потеряли друг друга из виду. Зато очень быстро одолели сорок миль, отделявших нас от острова Никалия, хоть и досталось в эту ночь всем: покуда матросы управлялись с парусами, остальные, включая и гребцов, сгрудились на палубе, положительно помирая от холода и кутаясь кто во что мог. Но попутный ветер гнал нас вперед, так что утро, выдавшееся ясным и погожим: дождевые тучи отодвинулись и нависли над высокими скалистыми берегами острова, — застало нас у мыса Папы: две галеры из нашего конвоя уже стояли там, а две другие благополучно подошли к полудню. Никалия — или Икария, как еще называют этот остров, в воды которого рухнул, не долетев до солнца, злосчастный сын Дедала, — берега имеет скалистые, течение возле них сильное, гавани же нету никакой, но мы, пользуясь штилем и отличной видимостью, сумели все же высадиться и наполнить доверху все наши бочки и бочонки. Когда на галерах такая прорва народу, надобность в пресной воде постоянная и расход ее велик.

Дон Агустин Пиментель, дабы удостовериться в своем предположении, что из-за встречного северного ветра турки все еще недалеко отошли от Родоса, приказал четырем галерам перекрыть пролив между Никалией и Самосом, а пятой — отойти к югу и выведать, что да как, справедливо рассудив, что один испанский корабль привлечет к себе меньше внимания, нежели целая флотилия, подобно стае хищных птиц, ищущая себе поживу. Кроме того, греки, населявшие эти острова, едва ли были лучше оттоманов: все как подбор — люди невежественные, ибо школ там отродясь не было, и дикие, тяжко страдающие от гнета магометан, а потому в любую минуту готовые продать им кого угодно, чтобы снискать их благоволение. Выполнить это задание поручили «Мулатке», так что мы легли на курс и к концу второй вахты, то есть на рассвете, входили в глубокую и защищенную бухту Патмоса — лучшую из тех трех или четырех гаваней на острове, служащем подножьем для хорошо укрепленной обители христианских монахов, которая, выражаясь военным языком, господствует над местностью. Там, в бухте, мы простояли все утро: на берег сошел один Урдемалас, взяв с собой Бракоса — они не только собирали сведения, но и договаривались с братией о выкупе пленных иудеев, что сидели у нас на веслах — под этим предлогом, кстати, мы и зашли на Патмос, — однако не знаю уж, какие резоны привели наш капитан и штурман, но освободить иудеев пообещали попозже, высадив их в Икарии. Таким вот образом мне и не довелось вступить в пределы легендарного острова, где Иоанн Богослов, сосланный сюда императором Домицианом, продиктовал своему ученику Прохору знаменитое Откровение — «Апокалипсис», последнюю из книг Нового Завета. Ну, упомянувши книги, скажу, что капитан Алатристе просидел весь день у борта, читая присланный ему в Неаполь доном Франсиско де Кеведо сборник «Сновидения», который, будучи напечатан in octavo, то есть небольшого размера, легко помещался в кармане. Улучив момент, когда капитан, отлучившись по какой-то надобности на корму, оставил томик на палубе, я взял и быстро пролистал его, обнаружив на заложенной странице такие вот слова:

Явились некогда на землю Истина и Справедливость искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей наготы, а Справедливость — из-за своей суровости. Долгое время проблуждали они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым. Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но, видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы угнетать людей, решила скрыться на небо….[29]

Ну, и там, на Патмосе, употребили мы часть дня, чтобы отдохнуть, истребить друг у друга вшей, а также отведать похлебки из турецкого гороха с кусочком трески, поскольку день был постный, пятница: это — что касается нас, команды и солдат, гребцы же довольствовались своими сухарями, разлегшись под навесом, закрывающим куршею, ибо солнце шпарило вовсю, устроив нам такое поистине адово пекло, что даже смола плавилась да подкапывала. После полудня воротились Урдемалас со штурманом, и вид у обоих был весьма веселый, ибо они отлично отобедали с братией в трапезной и отведали тамошнего монастырского вина с медом и цитроном — Господи, сделай так, чтобы их пронесло с того вина! — но веселье объяснялось не этим, а известием, что турки мимо пока еще не проходили. Сообщили им также, что видели, как корабль, по-прежнему эскортируемый галерой, огибал с востока остров Лонгос и, будучи весьма тяжеловесен и грузен, еле полз из-за встречного ветра. После чего и скорей, чем это можно было бы передать словами, был снят навес, поднят якорь, и мы во всю прыть наших гребцов устремились на соединение с главными силами.

За два дня и две ночи ожидания, погасив все огни и зорко всматриваясь в темноту, мы, так сказать, до корня сгрызли ногти с досады. Свинцово-гладкое море и — ни дуновения, а значит — никого и ничего: ни турка, ни черта, ни дьявола. Но вот наконец юго-восточный ветерок слегка взъерошил водную гладь и вознаградил нас за долготерпение, ибо пришел приказ изготовить корабль к бою. Пять галер, держась друг от друга на пределе видимости и сообщаясь условными сигналами, растянулись на пространстве почти в двадцать миль, когда появились те, кого мы ждали. За нами был остров Хорна, и там, в южной его части, на вершину горы, откуда видно было далеко, мы посадили четырех наших, наказав им подать сигнал — развести костер — когда покажется парус. Остров, надо сказать, имел долгую и славную корсарскую историю, ибо и названием своим[30] обязан тем временам, когда турок Сигала пек там корабельные сухари для нужд своих галер. Изюминка же всей затеи состояла в том, что мы, дабы подобраться к неприятелю как можно ближе да при этом не подставить борт его мощным пушкам, решили прикинуться своими, то есть изменили силуэт наших галер, придав им больше сходства с турецкими — укоротили грот-мачты, реи сделали более толстыми и массивными, а впередсмотрящих на марсах посадили точно в такие же бочки, как у турок.

Завершили маскарад турецкие же флаги и вымпелы, которыми, как и флагами прочих наций, мы запаслись заранее именно для такого случая — противник поступал совершенно так же, рядясь под нас, — и даже турецкое платье, в которое переодели тех, кто мог быть замечен издали. Подобные фарсы были неотъемлемой частью той опасной игры, которую вели страны и народы, обитающие на этих древних берегах, ставших не то театральными подмостками, не то шахматной доской. Но когда восемь или десять жерл крупного калибра смотрят тебе прямо в душу, а тем более — когда садят в тебя с дальней дистанции, а ты только и можешь, что, стиснув зубы, грести изо всех сил, чтобы дожить до абордажа и тут уж сквитаться за свой страх и беспомощность, то выиграть время и подобраться как можно ближе — дело первостепенной важности. Дали бы Великой Армаде в Ла-Манше сойтись с англичанами грудь в грудь, как было при Лепанто, совсем иначе вспоминали бы нынче поход в Англию.

Это я все к тому веду, что по известной подлости судьбы и жребия наряжаться турком поначалу чуть было не выпало и мне. Но я-то, слава Всевышнему, сумел отбрехаться, но вот остальным — и Гурриато-мавру среди них, благо он очень подходил к сей роли всем своим обликом — пришлось натягивать длинные архалуки, которые в этих краях называются долиманами, и шаровары, а головы покрывать фесками, тафтяными чалмами или тюрбанами, и, обряженным таким манером, засиять многоцветно, что твоя радуга, и спасибо солнцу, под которым жарились мы столько дней, что и лица их смуглотой вполне могли бы сойти за турецкие. До того дошло, что один из наших расстелил свою ропилью заместо молитвенного коврика, стал на колени и принялся весьма бесстыдно взывать к Аллаху; но когда возроптали со своих банок возмущенные таким святотатством галерники-мусульмане, капитан Урдемалас выбранил шутника с большой суровостью, пригрозив, если не прекратит смущать гребную команду, ободрать его кнутом безжалостно.

— Навались, навались, дети мои! Все отдай, а улизнуть им не дай!

Когда Урдемалас обращался к каторжанам на своей галере «дети мои», это был верный признак того, что не у одного из них сегодня шкура слезет до мяса под ударами бичей. И примета подтвердилась. Следуя дьявольскому ритму, задаваемому свистками комита, хлопаньем бичей по голым плечам и звоном кандалов, галерники, дыша хрипло и натужно, как запаленные кони, снова и снова дружно вставали и рушились назад, на скамьи.