Поручик Ржевский и дама с солонкой

Глава восьмая, в которой герой полностью вовлекается в расследование, но приходит к мысли, что крутить романы – интереснее, чем расследовать преступления

Рано поутру, в половине восьмого, на улице перед дверями губернской гостиницы стояли двое саней.

Одни – большие, с двумя скамейками – принадлежали Тайницкому, а точнее были даны ему для разъездов по делам службы. Однако, несмотря на бурную деятельность, которую этот чиновник развил в Твери за последние несколько дней, местным обывателям его сани не запомнились.

Зато вторые сани – небольшие, но запряжённые прекрасным во всех отношениях серым в яблоках рысаком – уже были хорошо известны в городе как собственность поручика Ржевского.

Кони, запряжённые в большие сани, вели себя спокойно, как старые солдаты, которым совершенно некуда торопиться. Стоишь ты или бежишь – служба всё равно идёт. А вот рысак проявлял нетерпение, переступал с ноги на ногу. Со скуки он даже поприветствовал пробегавшую мимо извозчичью кобылку, но тут же забыл амурные дела, когда в дверях гостиницы показался Ржевский.

Поручик зевал и зябко кутался в шубу, а вслед за ним на улицу бодрой поступью вышел Тайницкий.

– И зачем же в такую рань, Иван Иванович? – спросил чиновника Ржевский.

– Во-первых, мы договорились, что я буду заниматься вашим делом только во внеслужебное время, – ответил Тайницкий. – К десяти часам я должен быть у себя в кабинете.

– Ну, опоздали бы на полчасика… – пробормотал поручик, ещё сильнее зевая.

– А во-вторых, – не слушая его, продолжал чиновник, – в такое ранее время у нас гораздо больше надежды застать господина Башмачкина на квартире. Мы не знаем его род занятий, а сегодня четверг, день непраздничный, поэтому господин Башмачкин может уйти весьма рано и вернуться только к вечеру, а я не хотел бы разыскивать его по всему городу. У меня своя служба.

Тайницкий и Ржевский расселись по саням и каждый отдал распоряжения своему вознице.

Чиновник отъехал от гостиницы первым, а поручик, который точно не знал, куда они держат путь, велел Ваньке ехать следом, но чем дольше они ехали, тем больше поручику казалось, что места знакомые.

«Э! – воскликнул он про себя. – Да тут же эта… ну… задница города!»

Большой пустырь, на краю которого растянулись непонятные здания с высокими трубами – как будто заводы. С того же краю, недалеко от заводов, виднелась церковь с кладбищем.

Вот возница Тайницкого остановился, чтобы спросить у прохожего:

– Эй, мил человек! Как проехать на Подьяческую улицу?

«Налево», – подумал Ржевский и то же ответил прохожий:

– Налево, вдоль реки.

Оказавшись на Подьяческой улице, они ещё некоторое время искали дом полковницы Пузобрюхиной, а когда наконец нашли, то и дом – деревянный двухэтажный – показался поручику смутно знакомым.

Тайницкий и Ржевский подошли к дверям. Чиновник позвонил в колокольчик; открыла упитанная служанка неопределённого возраста в пёстрой косынке и таком же пёстром сарафане.

– Доброго утра, господа. Вам кого? – спросила служанка.

– Башмачкин здесь живёт? – спросил Тайницкий.

– Здесь, – кивнула служанка. – Во втором этаже комнату снимает. Вроде, на службу ещё не ушёл.

– Проводи нас, – велел Тайницкий.

Несмотря на то, что снаружи дом казался знакомым, внутри поручик точно не бывал, поэтому не пытался вспомнить ни скрипучую лесенку, ни тёмный узкий коридор, по которым пришлось пробираться.

Тайницкий постучал в указанную служанкой дверь. Дверь содрогнулась и открылась сама. Посреди комнаты, в которой размещались лишь печка, узкая кровать, стол и шкаф, стоял рябоватый молодой человек в салопе, то есть почему-то в женской накидке, а не в шинели. На голове, несмотря на зимнее время, был летний картуз. Молодой человек изумлённо глядел на посетителей, одной рукой прижимая к груди старый, очень потёртый кожаный портфель, а в другой руке держа ключ.

Очевидно, обитатель комнаты собрался на службу, отпер дверь и уже хотел выйти, когда на пороге появились гости.

– Господин Башмачкин? – строго спросил Тайницкий.

– Да-с, – растерянно пробормотал молодой человек.

И вот тут Ржевский вспомнил. И то, при каких обстоятельствах бывал в Задницкой, то есть Затмацкой части города. Вспомнил Подьяческую улицу. И дом на ней. И даже припомнилось объяснение, почему этот молодой человек не может пошить себе шинель, а ходит в салопе своей матушки.

– Акакий! – воскликнул поручик. – Вот так встреча! А я всё думаю, отчего мне эта часть города знакома.

* * *

Тайницкий резко обернулся к Ржевскому, а на лице отразилось что-то вроде досады. Поручик даже начал подозревать, что своим неожиданным признанием испортил начало допроса, то есть свёл на нет эффект внезапности. Как видно, Тайницкий рассчитывал, что Акакий с перепугу расскажет сразу всё.

Однако Ржевский, зная Акакия, был уверен, что тот и в спокойном состоянии всё расскажет. Особенно если налить водки, которую Акакий по соображениям бережливости пил чрезвычайно редко, и потому хмелел быстро.

– Значит, вы знакомы? – спросил Тайницкий.

– Ну да, – ответил поручик.

– Да-с, – ответил Акакий Башмачкин, судя по всему, решив, что вопрос обращён и к нему тоже.

– При каких обстоятельствах познакомились? – продолжал спрашивать Тайницкий.

– Самых что ни на есть пикантных, – ответил Ржевский. – Акакий – это ж та самая дама, которая оказалась не дамой. Её… то есть его… на тёмном пустыре поймали грабители и начали раздевать. Ну, я вам рассказывал.

– Вы подробностей не сообщали, – возразил Тайницкий.

Акакий взволнованно сглотнул и прерывающимся голосом произнёс:

– Я возвращался вечером домой, а на пустыре меня остановили двое мужиков и того…

– Салоп хотели отнять, – пояснил поручик.

– А тут господин Ржевский ехал, – продолжал Акакий, – из пистолета выстрелил, и они убежали. А после господин Ржевский меня подобрал и до дому помог добраться, а после мы того…

– Пили в трактире, – пояснил Ржевский.

– А под конец господин Ржевский сделал мне непристойное предложение, что б мы того… – зардевшись, добавил Акакий.

– Отправились вместе к проституткам, но из этого ничего не вышло, – пояснил поручик, и тут на него нахлынула очередная волна воспоминаний: – А когда мы в трактире пили, Акакий мне рассказал о своём начальнике, господине Тутышкине.

– О! – воскликнул Тайницкий. – А где вы служите, господин Башмачкин?

– В соляном отделении казённой палаты, – сказал тот.

– Так-так… – пробормотал Тайницкий.

Все трое по-прежнему стояли в дверях, поэтому Ржевский предложил:

– Господа, а может, мы все вместе того?..

– То есть? – спросил Тайницкий, который не понимал того особого языка, на котором говорили Акакий Башмачкин и Ржевский.

– В трактир, – пояснил поручик. – Там и разговаривать удобнее.

– Я не могу, – сказал Акакий. – Мне на службу.

– Мне тоже, – сказал Тайницкий, – поэтому позвольте, господин Башмачкин, задержать вас всего на полчаса, а затем господин Ржевский сам довезёт вас, чтобы вы не опоздали. Да, господин Ржевский? – спросил чиновник, лёгким движением вталкивая поручика в комнату и плотно закрывая дверь.

Стульев в комнате не было, поэтому Тайницкий и Башмачкин уселись на застеленной кровати, а Ржевский прислонился к печке, уже почти остывшей, но всё же дававшей некоторое тепло.

Тайницкий расспрашивал Акакия Башмачкина о том и о сём, но в чём состоит конечная цель этих расспросов, поручик не мог понять.

Временами разговор был очень похож на тот, который состоялся в трактире не так давно.

– Как вы живёте на двадцать четыре рубля в год? – спрашивал Тайницкий. – Наверное, владеете искусством занимать деньги и не отдавать долги?

– Да, долги у меня того, – согласился Акакий. – Я сапожнику Семёну уже полгода копейку должен, с тех пор как сапоги у него смазывал. Но может, он уже и того…

– Умер? – не понял Тайницкий.

– Забыл про мою копейку. А ещё я прачке Агафье не доплатил десять копеек ещё с того месяца. А цирюльнику Тихону я уже три месяца должен. Он меня в долг постриг, а скоро мне снова стричься. Вот я и думаю: есть у меня бритвочка, которой щёки брею, так чтобы долг не платить, я того…

– Тихона бритвой по горлу? – опять не понял Тайницкий.

– Нет! Как можно! Я думал голову тоже побрить, а волоса скоро отрастут и будут ровные, как будто у цирюльника был. Сорок копеек выгода!

Тайницкий понимающе кивнул, а Акакий меж тем продолжал рассказывать ему то же, что недавно рассказывал Ржевскому:

– Зато я за комнату деньги вношу исправно: хозяйка довольна. Только вот она хочет на пять копеек цену поднять. Говорит, что рубль двадцать пять в месяц – больно дёшево. А я думаю: если на пять копеек больше, это ж прям того! Я уж и так не того. У меня даже топор есть.

– Чтоб этим топором – хозяйку? – снова не понял Тайницкий.

– Нет! Чтоб за дрова не платить. Я дрова не покупаю, а как вижу деревяшку или палочку на улице, так подберу её – и дома в печку.

– Неужели вы не можете найти более доходное место службы? Ведь двадцать четыре рубля…

– Это совсем того, – подхватил Акакий. – А заработок есть. Я не только для соляного отделения пишу. Я и для частных лиц переписываю, если наймут. Вот недавно был у поэта, который хотел набело свои вирши переписать. Я как раз от него возвращался, когда на меня на пустыре напали.

– И сколько вы заработали?

– Пока нисколько. Поэт говорит, что деньги после. Сейчас у него нету, а будут, когда он вирши свои в журнал отправит.

– Боюсь, он вам не заплатит, – сказал Тайницкий. – Поэты сами вечно нуждаются.

– Заплатит, – уверенно возразил Акакий. – Денег получит и заплатит.

– А если вирши в журнал не возьмут?

– Возьмут, – так же уверенно заявил Акакий. – Тот поэт сам мне сказал, что такие хорошие стихи в любом журнале примут. Поэтому он мне их не дал с собой, чтоб я дома переписывал. «При мне, – говорит, – переписывай. А то возьмёшь, – говорит, – и от своего имени в журнал».

– И оттого вы так поздно домой возвращались?

– Да.

– Тогда хорошо, что у вас при себе не было денег, а то бы их отняли. С вашими-то доходами вам можно самому выходить грабить прохожих.

– Нет. Никак не можно! – в который раз возразил Акакий.

Ржевский так и не понял, к чему все эти разговоры. Не понял даже тогда, когда Тайницкий завёл речь о Тутышкине и спросил Акакия, много ли воровства в соляном отделении.

Акакий поначалу смутился, но Тайницкий заверил его:

– Я не сомневаюсь, что вы – человек честный, потому что живёте очень скромно. Но, кажется, вас окружают воры.

Акакий, как и в трактире, принялся рассказывать, что Тутышкин, возглавляя соляное отделение казённой палаты, ворует тысячами, потому что должен содержать жену, а она на одно платье тратит двести пятьдесят рублей. Тайницкий спросил, как именно происходит воровство, и Акакий пустился в объяснения, из которых Ржевский, как и в прошлый раз, уловил мало чего.

Поручик, конечно, вспомнил, что добыча и оптовая продажа соли – это монополия государства, то есть руководят этим всем чиновники. И даже получилось сообразить, и что начальнику соляного отделения (то есть лицу, ведающему подсчётом доходов от продажи соли в губернии) удобнее всего воровать, если взять в сообщники соляного пристава (то есть лицо, заведующее соляным складом и продающее с него соль купцам оптовыми партиями).