Скандинав

Дело остаётся за малым — «помочь» кораблям оказаться на суше. Находясь в воде, катки все еще не соприкасаются с поверхностью полностью и вытянуть ладью за канат не представляется возможным. Начнешь тянуть и колесики увязнут в ил, чего следует избежать. Выход — приподнять корабль и протащить несколько метров вперед. Как раз для этого и требуется вся мужская сила экипажа и подключенных рабов.

— Чего встал, потащили, — из мыслей меня вырывает один из полян, уже схватившихся за судно.

Мужчины заходят по пояс в воду, берутся за ладью. Берусь я, но аккуратненько, чтобы рана не разошлась.

— На счет три! — распоряжается Шишак, единственный, кто не тащит судно. То ли по статусу не положено, то ли возраст уже не позволяет. — Раз, два… три!

Ладью с трудом, но поднимаем.

— Уф…

— Ух…

Я тоже че то мычу, изображая физическую нагрузку. Прям охренеть как тяжело.

Вода идет пузырями… Медленно тащим ладью к берегу, где толстяк совершает совершенно ненужные и нелепые манипуляции с канатом, толком даже не натягивая его.

— Идем, аккуратно! — гавчет, раскомандовался.

Понимаю, что это мой шанс. Если бежать, то сейчас, дальше такой возможности уже не будет. Решение принято! Делаю еще несколько шагов, вроде как неся тяжеленую ладью, дожидаюсь, когда мы ступим на берег.

— Опуска…

Толстяк, выступивший бригадиром не договаривает, а только выпучив глаза наблюдает за тем, что происходит дальше. Судно действительно пора опускать на колеса — мы вышли на сушу, дело сделано, но именно в этот момент я отпускаю ладью, ничуть не заботясь, что моя часть нагрузки теперь выпадет на других. Следом хватаю один из передних катков и дергаю на себя, снимая с оси. Каток падает на берег и катится по песку, угодив в воду, где подхваченный течением медленно плывет вниз по реке. Понимая, что поляне, державшие ладью не могут в один миг бросить ее, дабы не сломать судно, бросаюсь на утек. Голыми ступнями, вгрызаясь во влажный песок, улепётываю.

— Чего ты творишь! А ну стоять!

Дорогу мне преграждает Шишак. Глаза на выкат, слюна летит в разные стороны. Я лечу на полянина, не замедляя шаг, как бык на красную тряпку. Но надо отдать должное толстяку, тот не ретируется, даже расставляет руки.

— Стоять, — вопит он. — Убью!

— Съебался в ужасе! — не удерживаюсь.

Понимая, что я не собираюсь останавливаться, а уж тем более слушать команды, Шишак тянется к кинжалу. Похоже, что толстяк скверно обращается с оружием и редко применяет его — зачем, если рядом с тобой всегда найдутся головорезы, которые всегда придут на выручку и охотно обнажат свои клинки. Вот только незадача, прямо сейчас псов рядом нет. Дрожащими руками он таки достаёт кинжал, но роняет оружие на землю. Расстояние между нами стремительно сокращается, потому толстяк не предпринимает попытки нагнуться, чтобы подобрать свой кинжал.

Я снова выкрикиваю свое предложение, уже потом понимая, что толстяк не понимает сказанного. Он так и стоит безоружный, раскрывая как рыба свой рот, что-то пытаясь вымолвить, когда я на всем ходу бью Шишак кулаком в нос.

Щелчок.

Бить голым кулаком кость в кость то еще удовольствие, руку можно повредить так, что мама не горюй. Нос толстяка превращается в сплошное кровавое месиво, а Шишак падает, как подкошенный, не сумев устоять на ногах. Верещит, как баба, хватаясь за лицо обеими руками. Теперь толстяк в позе жопой кверху и я не выдержав, отвешиваю ему подсрачник, приложившись смачно, с хлопком.

Хлобысь!

Появляется приятное удовлетворение. Вот теперь бежать! На все сто отработать имеющуюся фору. Пока псы Шишака поставят корабль, я сумею оторваться. Одна проблема — рана, даже после суток относительного покоя на трюме корабля, она все еще беспокоит меня… Однако, несмотря ни на что, я, стиснув зубы, бегу. За спиной слышатся крики и угрозы.