Скандинав

— Вот и я у себя спрашиваю — человек ли тот, кто себя Мирославом называет? Был бы человек, так последнее и чужое у людей на грани голода не ел. А этот не леший даже…

— А кто?

— Кто такой будешь нечистый?

— Признавайся!

— Зачем к нам в лес пришёл?

Я сам невольно по-тихоньку втягиваю голову в плечи от сыплющихся на Мирослава обвинений и дурацких вопросов. И главное Доброжир все это подначивает и раскручивает, по серьезке верит что ли? Но главный вопрос звучит от того самого сельского мужичка, который ранее первым обвинил Мирослава в нечистости. Низкорослый крепко сбитый брюнет с паклей волос на голове и фингалом под правым глазом, даже шагнул в центр круга, выкрикивая.

— Это из-за него у нас урожай не случился!

— Во-о-о! — Доброжир, заслышав эти слова поднимает руку с вытянутым верхним пальцем. — А вы меня, голову своего в неурожае обвиняли! Я же говорил, что нет в неурожаем моей вины!

— Какой там тебя!

— Никто тебе не винил Доброжир!

— Здесь без нечистой силы не обошлось, теперь мы это понимаем.

Я наблюдаю за стремительно развивающимися событиями с широко раскрытыми глазами, малость оторопев от нового неожиданного поворота — неплохо так дреговичи все с ног на голову перевернули. Еще чуть-чуть и вовсе выяснится, что перед ними сам черт из табакерки вылез, а не перепуганный и обессиленный Мирослав, который то на ногах едва держится. И Доброжир… ну даёт — лихо и мастерски в свою пользу ситуацию разворачивает. Если селяне действительно обвиняли в неурожае своего голову (чего я признаться не знал), то у Доброжира появился крайне удачный повод съехать от вменяемой ему ответственности. Похоже, что «съезжать от ответственности» чиновники умели еще в девятом веке, это способность переходило из столетия в столетие, по-другому и не скажу. По крайней мере, в «нечистое» происхождение Мирослава голова уцепился обеими руками и теперь станет разыгрывать партию до конца. Мирослав теперь — как соломинка, за которую он хочет ухватиться.

Что сельчане — им только повод дай. Дреговичи тут же начинают набрасывать новые варианты происхождения Мирослава, перебирая вслух различных представителей нечистой силы.

— Вурдалак он! — кричит один.

— Водяной! — уверяет второй.

— Да это ведьма, зуб даю, — прилетает третье утверждение, еще более оригинальное, чем два остальных.

— Во-о-о! — Доброжир снова поднимает руку с указательным пальцем, а заодно пресекает волнения и призывая собравшихся замолчать. — Давайте ка мои дорогие селяне не будем шуметь, а у него самого все спросим! Прошу тишины!

Когда возгласы в толпе постепенно стихают, голова обращается к близнецу снова, щурясь на один глаз, смотря на Мирослава тем взглядом, с которым я успел хорошо познакомиться. Когда Доброжир смотрит так — значит уцепился, жилу почувствовал.

— Может расскажешь, кхе… Мирослав, так сказать… как тебе губы наши есть удосужилось? — спрашивает, намеренно запинаясь на имени близнеца. — Или кто тебя на это удосужил? Кто подтолкнул?

У самого Мирослава глаза навыкат от таких вот гипотез. Если он сперва голову в плечи втягивал, то теперь места себе не находит. Раньше то ему грибоедство вменяли, а тут черт пойми что вырисовывается. Я теперь и сам понимаю, что розгами и под зад ногой мой давний знакомый уже не отделается. Но Мирослав тоже «красавец» — нет бы на хер старосту послать, сказать, что никакой он не леший и не вурдалак или кого там еще ему приписывают. Так нет! Мирослав с дуру падает на колени и оправдываться начинает. Пытается зачем-то на жалость давить и пощады у Доброжира просит за то, чего не делал.

— Пощади голова! — вопит, слезы по щекам текут двумя ручейками, не остановить. — Я голодный был, чуть не умер от голода, вот глупостей и наворотил, губы ваши поедал. Да и не знал я, что они у вас последние, как мог я об этом знать…

— А что же ты губы сырыми ел? — напирает Доброжир. — Чего костер не развел, губы не пожарил?

— Да то и не развел костер, что от пламени шугается, — бурчит князь, тоже верящий в разыгрываемый спектакль.

— Но ведь рожь я вашу пальцем не трогал… — продолжает вопить Мирослав. — Мне даже неведомо, где вы ее посеяли!

— А это мы сейчас как раз проверим, тем более ты сознался, что губы у нас по лесам подъедал! — Доброжир, не скрывая удовлетворения, трет ладонями. — И по остальному тоже сознаешься, падлюка.

Голова обводит взглядом толпу собравшихся, и меня в их числе, продолжает:

— Давайте решать братья дреговичи, что с ним дальше по уму будем делать? — спрашивает.

— Не виноват я ни в чем, есть хотелось, совсем плохой был… — снова заводит шарманку Мирослав.

— У нас, напоминаю, помимо прочего свидетель есть, который обвинение подтвердит! — не дает сказать близнецу Доброжир. — Скажи князь, ел он грибы?

— Ел, — кивает князь.

— Без огня, сырыми вкушал? — развивает голова.

Князь снова кивает.

— А ржи посевы ты почему попортил? — Доброжир сверкает глазами. — Тоже есть хотелось, небось, да нечистый? Или специально нас, дреговичей, погубить собака хотел?

Мирослав молчит, видимо смекнул, что сам себя загнал в тупик воплями и оправданиями. Но теперь-то поздно, когда слова сказаны — как говориться, «слово не воробей…».

— На костёр! — снова задает направление суду брюнет с фингалом.

— Там нечистая сила быстро сознается!

— Заговорит!

Князь смотрит на голову, тот коротко кивает. Следует короткий приказ и дружинники хватают несчастного Мирослава под руки, с колен поднимают. Дреговичи из кольца уже разводят костер. Лихо так — вот ничего не было, а вот уже хвороста и бревен понатаскали…

Я понимаю, что пора вмешаться, иначе быть беде. Никто моего голоса спрашивать не собирается и вообще никакого прилюдного голосования сегодня, похоже, не намечается. Поэтому пора заканчивать этот цирк.

— Эй, аля улю гони гусей! — я выхожу вперед, размахивая руками над головой и привлекая к себе внимание дреговичей. — Погодите вы, стойте, невинного на костер отправляете!

Все замирают, на меня переключаются.

— Чего ты сказал Дрочень? — удивленно смотрит на меня голова, судя по выражению лица, не понимает, что со мной и с моим заявлением делать.

Однако едва заметным жестом останавливает княжеских дружинников, которые уже стоят с Мирославом у разгорающегося костра.

— Невинный говоришь? — сквозь зубы говорит голова. — Ты уверен, что нечистый вины за собой не имеет?

— Я знаю этого человека, Доброжир, никакой он не леший и к нечистой силе отношения не имеет, — ответственно заявляю.

— Уверен? — спрашивает голова, также сквозь зубы, я понимаю, чего он изводится — я порчу ему всю малину, которую он уже организовал и как барон Мюнхаузен сам вытащил себя за волосы из проблем.

— Не говорил бы без уверенности, — подтверждаю.

— И давно ты его знаешь?

— Я с ним землю от Ладоги топтал до самого Новгорода, когда наш город атаковали, а там наши пути разошлись, — про упирема я благоразумно умалчиваю. — Вот скажи, голова, будь он нечистый, так был бы у него брат? Была бы семья? А если он не был бы человеком торговым и уважаемым, разве его в Новгороде кто-то ждал бы?

— И что у него семья есть, в Новгороде его кто-то ждал? — выкрикивает за моей спиной брюнет с фингалом.

— Есть! — уверенно утвержда.

Доброжир задумывается, с князем переглядывается. Когда на меня взгляд возвращает, руки на груди скрещивает, как бы отгораживается. Ох как не нравится ему услышанное. Я прекрасно понимаю, как только выяснится, что Мирослав не портил посевов ржи, то в этом снова голову обвинять начнут. Вот так совершенно по-дурацки складывается, что я Доброжиру дорогу перехожу. Только ведь обо всем так удачно договорились…

Но что делать? Мирослав с братом мне в свое время крепко помогли, так вот настало время должок возвращать.

— А то, что этот Мирослав губы подъедал у нашего селения, и у меня на то свидетелей есть несколько, тебя не смущает? — говорит голова.

— Не смущает нисколечко, — отвечаю. — Ему что с голоду умирать было или на губах где отметина стоит, что они наши? Как он мог определить чьи губы ест? — специально делаю ударение на то, что грибы «наши» и я с некоторых пор вообще-то такой же полноправный селянин, как остальные, а значит не меньше возмущен происходящим. Просто справедливости прошу у селян. Голову за язык никто не тянул меня к дреговичам приписывать. Пусть теперь вот расхлебывает по полной такое приписывание.

— Хм… — хмыкает Доброжир, медленно касается рукой подбородка, задумывается, размышляет как ответить. — Ну знал, не знал, а вредительством занимался, за руку пойман был. У тебя если рубаху твою взять, так на ней тоже никаких отметин не стоит, что она с твоего плеча, но она ТВОЯ. И что будет с тем, кто ее себе присвоит, полагаю, нет смысла объяснять?

— Рубаха рубахой, — пожимаю плечами. — Но даже если губы он без спросу взял, то явно недоразумение какое происходит. Мы человека честного без суда на костер отправляем и за что⁈ Полагаю, что не так у дреговичей принято суд вершить? Доказательства предоставлять надо, когда людей обвиняем? И наказания соизмеримые выбирать? Съел губы — взбучку получил и под жопу мешалкой из селения, но не костер же сразу безо всякого суда! Давай голосовать!

— Как без суда? А то, что свидетелей у меня несколько, а не один, так это не доказательство разве… Тут и голосования не надо, — уверяет голова, растерявшись.

— Свидетелей чего? Что человек с голоду не хотел умирать, а от того губы подъел? — не отступаю. — Давай обстоятельства нашего дела тоже учитывать! Или за такое у дреговичей на костер отправляют? — повторно задаю вопрос.

— Не отправляют.

— Кто ж за губы на костер.

— Его на костер за другое собрались спроводить…

Получаю неожиданную поддержку от селян.

— Я то буду учитывать обстоятельства и учитываю… — Доброжир привычно краснеть начинает. — За губы его никто на костер и не собирался отправлять… а вот рожь? Зерно он тоже с голоду попортил, вот скажи Дрочень?

Я понимаю, что голова не хочет уступать позиции и сейчас следующие мои слова таки переведут цвет лица головы из «вареного рака» в «малиновое варенье». Говорю:

— На это у тебя тоже свидетели есть? Как Мирослав рожь портил? Кто видел и перед судом народным за это поручится?

Тут уже предсказуемо селяне напрягаются. Видимо мозги включили. Меня то они особо не знают, но не совсем же я дурак, чтобы сломя голову за незнакомца впрягаться — так и самому на костру недолго побывать. Поэтому дреговичи шушукаться начинают — мол, а действительно ли этот Мирослав рожь побил? Кто видел? Никто кроме предположений фактов не знает.

— Люди о том говорят, что он рожь побил, нечистый! — голова вспыхивает, на крик переходит. — А я людей своих всегда поддержу!

— Да не портил я рожь! — это Мирослав оживает, когда понимает, что у него вырисовывается шанс костра избежать. — И никакой я не нечистый, торговый человек я, из Ладоги!

Меня Мирослав узнает.

— Ты глазами своими видел, как он рожь бил? — спрашиваю смотря прямо в глаза Доброжиру.