Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола

Глава восьмая Орлы без корон

Эти голоса я все еще слышу, направляясь к Дворцовой площади и уже издали угадывая: силуэт ангела с крестом, барельефы с четырех сторон основания, шлемы, щиты, венки, античные фигуры – Александровская колонна. Да, ее поставил здесь Николай I в память о царственном брате – с этой мыслью я приближаюсь к колонне, долго стою и смотрю, и свидание с ней, как свидание с самим Александром. Александром – Феодором Козьмичом.

Но при этом – и свидание с Николаем. Ведь он же знал! Знал и поэтому старательно уничтожал письма, дневники и прочие документы, содержавшие хотя бы намек на династийную тайну – уход Александра. И в то же время сам выдал эту тайну, водрузив в самом центре столицы, на Дворцовой площади, памятник живому царю, которого не изваяли в виде статуи, а представили аллегорически – ангелом, несущим крест. И вся символическая атрибутика колонны указывала на добровольный отказ от власти – поэтому и двуглавые орлы без корон, хотя во всех других случаях они изображаются с коронами.

Корона – символ царской власти, державного величия. И, снимая короны с голов орла, Николай как бы соблюдал тот же самый династийный этикет, который не позволял мириться с тем, чтобы в императорской усыпальнице лежали останки постороннего человека, похороненного вместо Александра: поэтому и могила в Петропавловской крепости оказалась пустой. Пустой, как утверждают очевидцы, присутствовавшие при ее вскрытии, – их свидетельства приводит в одной из своих работ Н.Я. Эйдельман. Вскрытие состоялось в первые годы после октябрьского переворота, а до этого при регулярном осмотре императорской усыпальницы могила Александра I никогда не вскрывалась и не осматривалась. Специальная комиссия по ревизии царских гробниц «молча и не задерживаясь проходила мимо этой гробницы. Это указывало, что комиссия подчинялась некоей инструкции свыше. Никому и в голову не приходило вносить поправку в такое упущение, так как знали, что осматривать нечего – гроб пустой. Какими-то путями было известно, что еще в начале царствования императора Николая Первого по его личному приказанию гробница его умершего брата не открывалась и вообще доступ к ней для осмотра был воспрещен», – рассказывает вдова прокурора петроградской судебной палаты Ольга Николаевна Альбова, чье свидетельство записано С. В. Байкаловым-Латышевым и опубликовано в журнале «Имперский вестник».

Усыпальница без праха, двуглавые орлы без корон – вот тема для разговора между людьми, испытывающими склонность к мистическим загадкам и некое непреодолимое влечение ко всему странному, необъяснимому и таинственному. Людьми того особого склада, который позволяет, потеряв счет времени… забыв обо всем на свете… взахлеб, перебивая друг друга… Признаться, был и у меня такой упоительный разговор. Еще в Москве я узнал, что в Петербурге есть человек, занимающийся Александром I и Феодором Козьмичом, – один из сотрудников Эрмитажа. И даже, кажется, была передача по петербургскому телевидению, в которой он участвовал, промелькнул сюжет – о мнимой смерти в Таганроге, двенадцатилетнем затворе и появлении в Сибири под именем старца Феодора Козьмича. Кажется… как мне говорили… сам же я, московский сиделец, передачи не видел, но зато у меня в книжечке было записано имя – Анатолий Федорович Хрипанков, и теперь я без труда разыскал его в Эрмитаже. Это оказался именно тот человек… способный часами… забыв обо всем на свете… И вот мы устроились в прокуренном служебном коридоре, где толпились командированные, стрекотала пишущая машинка и без конца звонил телефон, и начался наш упоительный, восторженный, сумбурный разговор.

Начался с Александровской колонны, которую мой собеседник изучил во всех подробностях (орлы без корон!), а затем перекинулся на самого Александра и причины его ухода. Тут обнаружилось, что в трактовке этого вопроса я все-таки больший мистик, чем Анатолий Федорович. Я искал причины в душе, жаждущей искупления, ее бездонных глубинах и возвышенных порывах, – душе Александра, «чьи нравственные силы и дух превосходили всех остальных». Хрипанков же особенно напирал на социально-экономическую сторону, связывая уход императора с неудачей его либеральных реформ, заговором будущих декабристов и прочим. При этом Анатолий Федорович убежденно доказывал, что после Таганрога Александр затворничал, скрывался под Тобольском, в Иоанно-Предтечьевском монастыре, что вместо него был похоронен фельдъегерь Масков, чьи останки затем извлекли из императорской гробницы и спрятали под полом Чесменской церкви, что Дибича убрали как человека, который слишком много знал и не умел молчать…

Позднее, через много лет, в сборнике «Ангел царя Александра» я прочел большую статью Анатолия Федоровича – итог его многолетних размышлений и поисков, обстоятельно, в деталях прослеживаемая история создания Александрийской колонны. Создания – кем? Монферраном? Нет, Николаем I. Да, самое поразительное, что показывает статья и в чем она убеждает на основании документальных данных, анализа закладных медальонов и наградных медалей: подлинным автором памятника был именно Николай Павлович. Николай Павлович, сумевший внушить свою волю Монферрану, не посвящая его в истинный замысел – воздвигнуть памятник живому, и провести именитого скульптора от первоначального проекта до самого окончательного так, чтобы тот ничего не заподозрил.

Первый проект был таков: на вершине колонны – православный, осьмиконечный крест. Затем: крест общехристианский, четырехконечный. И наконец – ангел с крестом. Смотрите, как исподволь, как деликатно, ненавязчиво, тонко… вот и ангел появился словно бы сам собой (на то он и ангел!), с неба слетел на колонну. Теперь задача, как расположить этого ангела на вершине колонны. А так, чтобы он указывал на крест, ведь ангел должен указывать на крест, но при этом – соотносить его неким образом с самим собой уже не как с ангелом, а – человеком.

А ну-ка постарайся, Монферран, найди решение. И решение найдено: ангел указывает на крест как на символ своего крестного пути, своей судьбы, и при этом ангелу приданы черты Александра…

Читая статью, я словно бы вновь слышу глуховатый голос Анатолия Федоровича, и продолжается наш давний разговор: «Композиция на капители – как бы воскресение Александра к новой жизни. Как Христос после своего Воскресения обращался к апостолам, так и Александр обращается к людям земли, указывая на свой крест как на результат совершившегося в нем собственного воскресения путем «отшествия из сего мира», говоря словами Витберга о третьем храме (в проекте Храма Христа Спасителя. – Л.Б. ). Возможность такой интерпретации нельзя исключить, когда смотришь на очертания этого сооружения. Трагический ореол окружает этот светлый в своей возвышенной простоте монумент. Трагизм состоит в том, что он сооружен бывшему Царю – помазаннику Божьему, еще пребывающему среди своих сограждан – уже простым смертным и даже бродягой, человеку, не будучи физически казненному, но тем не менее нравственно распятому современниками за то, что вознамерился быть пророком в своем Отечестве».

Да, Анатолий Федорович, все это так – уж мы-то с вами знаем, для нас это истина, хотя для многих – всего лишь гипотеза…

А теперь вспомним другую колонну – колонну со статуей Наполеона на Вандомской площади в Париже. Обе колонны возведены при жизни тех, кому они посвящены (Наполеон потом жалел, что, поддавшись уговорам, согласился на статую при жизни), но какая меж ними глубокая разница: победоносный воитель, земной кумир на вершине своего могущества и славы и кроткий ангел с крестом! Наполеон победил Александра под Аустерлицем (колонна отлита из захваченного там и переплавленного оружия), но окончательную победу все-таки одержал Александр – не только как герой войны 1812 года, но и как сибирский старец, вступивший на путь искупления, переплавивший жаром своих молитв оружие Наполеона…

После разговора с Анатолием Федоровичем Хрипанковым я еду в Александро-Невскую лавру, где император Александр отстоял не одну службу, где были похоронены его дочери и где он молился за два дня до отъезда в Таганрог. Молился, затем позавтракал у митрополита Серафима и удивил его, человека робкого, мнительного и опасливого, странной просьбой – отслужить для него одного панихиду. «Панихиду?» – спросил митрополит и посмотрел на государя с тем выражением, с каким смотрят на людей, перед которыми преклоняются, но чьим словам отказываются верить. «Да, – ответил Александр и вздохнул, как бы отдавая себе отчет в необычности своей просьбы и приписывая ее тем сокровенным чувствам, которыми он не хотел бы делиться с окружающими. – Отправляясь куда-либо, я обыкновенно приношу молитву в Казанском соборе, но настоящее мое путешествие не похоже на прежние… И к тому же здесь почивают мои малолетние дочери и вблизи отсюда столь же дорогая мне… Да будет мой путь под покровом этих ангелов».

Итак, панихида по живому и здравствующему… Действительно «настоящее путешествие не похоже на прежние» – не похоже настолько, что даже у осторожного и уклончивого Н.К. Шильдера, автора официальной истории царствования Александра I, возникает «загадочный вопрос», не свидетельствует ли его поведение о твердой решимости не возвращаться более императором.

А вот как описывает Шильдер сам отъезд из Петербурга:

«В 4 часа с четвертью пополуночи коляска, запряженная тройкой, остановилась у монастырских ворот Невской лавры. Здесь ожидали Государя, предупрежденные о его посещении, митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и вся братия. Александр в фуражке, шинели и сюртуке, без шпаги, поспешно вышел из коляски, приложился к кресту, был окроплен святою водою, принял благословение от митрополита и, приказав затворить за собою ворота, направился в соборную церковь. Монашествующие пели тропарь «Спаси, Господи, люди Твоя». Войдя в собор, Государь остановился перед ракою святого Александра Невского, и началось молебствие…

Когда наступило время чтения Св. Евангелия, император, приблизившись к митрополиту, сказал: «Положите мне Евангелие на голову» – и с сими словами стал на колени под Евангелие.

По окончании молебна Государь возложил три земных поклона перед мощами благоверного князя, приложился к его образу и раскланялся с бывшими при молебствии».

Здесь мы прервемся, чтобы получше запомнить все связанное с соборной церковью и ракой Александра Невского, которую нам предстоит увидеть: остановился перед… возложил три земных поклона… приложился к образу… Затем Шильдер приводит снова митрополита: «Ваше величество, не угодно ли пожаловать ко мне в келью?» И ответ императора: «Очень хорошо, только ненадолго; я уже и так полчаса по маршруту промешкал». Ответ, в котором сквозит, проглядывает нечто неуловимо александровское, некая присущая только ему словесная пластика, некое непередаваемое выражение речи, особенно в словах «по маршруту промешкал». Сразу представляешь, как он торопился, как взволнован, каким охвачен нетерпением: скорей бы! Как будто его что-то гонит из Петербурга – и гонит именно привязанность к нему, невозможность с ним расстаться… Далее у Шильдера следует сцена посещения схимника – «достопочтенного отца Алексея», который приглашает императора в свою келью. Сцена, исполненная мрачной символики, отбрасывающая отсвет на все последующие события, поэтому постараемся пересказать ее, сохранив наиболее важные подробности.