Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола

Про себя же наверняка подумал: эге, дядя, а ты, видать, не из простых… Ну и решил доложить куда следует.

Может быть, не раз уже докладывал о всяких подобных случаях и даже числился по некоему секретному ведомству – такое предположение высказал Анатолий Федорович Хрипанков, мой петербургский собеседник, хорошо знакомый с этой историей. Надо заметить, весьма обоснованное предположение, без которого весь эпизод выглядит несколько странно: мало ли у кого какая лошадь и кто во что одет, не каждого же сдавать в участок! А тут задержали и отправили в город – явно неспроста. Возможно, некий тусклый, невзрачный господин с бритым лицом надоумил: вы тут, братки, приглядывайте и если что… Возможно, и предписание имелось, некая инструкция, циркуляр… Может быть, Николай I специально расставил посты, чтобы его брат тайно не проник в Москву, Петербург, Киев и прочие административные центры: дело-то государственное. Феодор Козьмич же своим поведением как бы говорил: пожалуйста, согласен и на Сибирь, и на иные забытые Богом места…

Главное, что он вышел из затвора, а где после этого жить – особого значения не имело…

Красноуфимский земский суд приговорил его к наказанию плетьми и к отдаче в солдаты, в случае же негодности – к отсылке в Херсонскую крепость, за неспособностью же к работам – к ссылке «прямо в Сибирь на поселение». Зачитанным приговором Феодор Козьмич «остался доволен», но сам расписываться не стал, остерегся – доверил мещанину Григорию Шпыневу. Решение суда отослали по инстанциям, но вскоре оно было возвращено пермским губернатором, – возвращено со следующим предписанием: «Федора Козьмина, как имеющего 65 лет от роду и, следовательно, не способного ни к военной службе, ни к крепостным работам, сослать в Сибирь на поселение», что и было в точности исполнено.

12 октября Феодор Козьмич получил двадцать ударов плетьми, и на следующий день его отправили по этапу в Тюмень, а оттуда в Томскую губернию. Такова последовательность событий в Красноуфимске: факты, имена, даты. К этому же времени относится и рассказ крестьянки Феклы Степановны Коробейниковой, слышанный ею от самого Феодора Козьмича: «По какому-то случаю дано было знать императору Николаю Павловичу, и по распоряжению его величества был прислан великий князь Михаил Павлович. Он по приезде своем в город прямо явился в острог и первого посетил старца Федора Кузьмича и сильно оскорбился на начальствующих, хотел их привлечь к суду, но старец уговорил великого князя оставить все в забвении. Просил также, чтобы его осудили на поселение в Сибирь…»

Одним словом, вот что происходило там, где мне вскоре предстоит побывать. Происходило – и я снова буду охотиться за тенью этих событий, как будто они еще не отошли, не отлетели и возвещают о себе неким тихим печальным гулом. Печальным, ровным, далеким, – главное, его услышать, различить в слитном шуме улицы, угадать в шелесте, шорохах, скрипах. И тогда события оживут и я, их зачарованный свидетель, перенесусь туда, где ушедшее время совпадает с окружающим меня пространством.

Так оно и случается: поезд замедляет ход, и я спрыгиваю с подножки на низкую платформу. Прячу в камеру хранения чемодан и, не дожидаясь праздного автобуса, пешком отправляюсь в… город, если называть этим словом не грязно-серые бетонные коробки, уныло-однообразными рядами поставленные вдоль улицы, а нечто неуловимо-ускользающе-затаенно-живое, чем обладают старинные домики, церкви, деревья. Вот они показались вдали за поворотом дороги, и я понимаю, что передо мною уцелевший островок настоящего Красноуфимска, того самого, куда доставили на телеге Феодора Козьмича и где он стоял перед судьями, зачитывавшими приговор, и где его как бродягу наказывали плетьми. А затем – сто семнадцатым по счету – он шагал в колонне ссыльных из сорок четвертой партии.

Да, да, именно здесь, он, победитель Наполеона… И я брожу вдоль черных бревенчатых домов, накрытых шапками сирени, разглядываю резные тесовые ворота, вдыхаю запах мокрых опилок, сырых поленьев, долетающий из дворов, и все пытаюсь уяснить, осмыслить, донести до своего сознания: именно здесь… победитель…

Выбираюсь на высокий берег Уфы – передо мной холмистые дали, туман, леса. Внизу, у берега, склонившиеся к воде ивы, полузатонувшие лодки. Запахло дымком: мальчишки жгут костер, и вот он уже стелется над водой, этот прозрачный дым, словно обхватывая ее руками… Красиво, но во всем что-то холодное, уральское… И как не похоже на знакомый и близкий ему Петербург, арки, проспекты с наряженными дамами, набережную Невы, мосты над каналами… Не похоже и странно, насмешливо, грубо отчужденно: ты теперь не там, а здесь. Попробуй привыкни к этому, залетный воробышек, царский властелин, как ты сам себя величаешь… Попробуй, когда дохнет в лицо угрюмой, безнадежной, холодной, как уральский чугун, тоской и вспомнится то прежнее, чему не будет возврата.

Да, не будет Петербурга, Невы, мостов над каналами, а будет глухая Сибирь… Сибирь, батюшка, Томская губерния, куда доставят тебя по этапу. И заживешь ты там, сам себе удивляясь, и в этом удивлении скажешь однажды: «Я родился в древах, если бы эти древа на меня посмотрели, то без ветра бы вершинами покачали».