Молчание старца, или Как Александр I ушел с престола

Так распалась коалиция и заключен был тайный договор трех против одной: Англии, Австрии и Пруссии – против России, – тот самый договор, который Наполеон, бежавший с Эльбы, обнаружил во дворце Тюильри и, довольный своей находкой, послал Александру. Талейран своего добился: это была блестящая дипломатическая победа, о чем он с гордостью и удовлетворенным тщеславием писал Людовику XVIII. Александр, еще не зная о тайном сговоре, чувствовал противодействие всем своим начинаниям, всем своим планам. Не получалось так, как он наметил: «Будет только справедливо вознаградить моих подданных за все принесенные ими жертвы». Никто не думал о справедливости, и все сразу забыли о чужих жертвах, лишь только понадобилось защищать свои интересы.

В перерывах между совещаниями устраивали балы, танцевали, веселились, пили шампанское, закусывали изысканными паштетами и экзотическими фруктами, флиртовали и шпионили. «Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцессы и торговцы. В городе невозможно найти свободную комнату. Посол каждой страны держит целый штат осведомителей и осведомительниц, главная обязанность которых – наблюдать за другими нациями. Шпионы по случаю дополняют армию шпионов австрийской полиции. Тайные донесения скапливаются в кабинетах. Каждый праздник вызывает поток доносов. Самые очаровательные женщины пытаются, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и альковах, между двумя улыбками или двумя объятьями соревнуются в добывании секретов. По сравнению с этими отрядами добровольных соглядатаев любимая племянница Талейрана Доротея, герцогиня Курляндская, и ее сестра, герцогиня Саганская, действуют как профессионалки».

Ах, милый герцогини, могу представить, как вы притворно жеманитесь, млеете, закрываете прелестные личики китайским веером, а сами держите ухо востро, действуете как профессионалки! Во всяком случае, так пишет современник (возможно, ваш недоброжелатель), а я, сопространственник, вновь пытаюсь соединить прочитанное с увиденным, прошлое с настоящим, иллюзию, причудливый мираж – с действительностью. И в этом соединении прошлое из того, что некогда было, превращается в то, что есть, а сам я, нынешний, настоящий, становлюсь тем, бывшим, танцующим мазурку на балу, а герцогиня Курляндская и герцогиня Саганская с непринужденной легкостью, напускной невинностью и простодушием выведывают у меня дипломатические секреты…

«28.04. 14 часов 14 минут. Едем в Верону на поезде, который идет в Мюнхен. Величественный Duomo в Падуе, палаццо, узкие улочки, руины Arena roma. 14 часов 28 минут. Остановка в Vicenza. На перроне монашка, стайка студенток».

Монахиня пожилая, полная, грузная, вся в черном, с четками в руках. Ну, вот и Виченца – значит, скоро Верона, куда Александр отправился на конгресс осенью 1822 года – улаживать испанские дела, да и греческое восстание против турок требовало неотложных мер, вызывало столько тревог и мучительных сомнений. Вот и совещались, выясняли позиции, спорили, упрямились в главном и уступали в мелочах…

Ноябрь в Вероне выдался очень холодный, совсем зимний: мороз доходил до минус десяти. Итальянцы к такому не привыкли, прятались по домам, но Александр все равно совершал прогулки верхом – по тем самым улицам, по которым мы идем. Да, узкие, пустынные, зимние улицы, стук копыт по мощеным мостовым и удаляющаяся фигура царя в седле: сейчас он скроется за поворотом, а затем неожиданно появится с другой стороны. Вот и Пьяцца делле Эрбе, которую он особенно любил: здесь некогда был римский форум, а теперь нечто вроде рынка, прилавки под круглыми зонтиками, как и во времена Александра. Вот церковь Санта Мария Антика, в которую он часто наведывался, а вот другая, тоже полюбившаяся ему, в готическом духе, – Сан-Фермо-Маджоре. Откроем дверь, заглянем вовнутрь: вот он присел на скамью, потирая озябшие руки, нахмуренный, озабоченный, уставший от словесных баталий, близорукие глаза чуть слезятся, и редеющие волосы зачесаны на лоб. Сквозь прорези окон льет тусклый зимний свет, и пар от дыхания рассеивается в воздухе…

О чем он думает? Не о том ли, о чем там же, в Вероне, говорил Шатобриану? «Не может быть более политики английской, французской, русской, австрийской; существует только одна политика – общая, которая должна быть принята и народами и государями для общего счастья. Я первый должен показать верность принципам, на которых я основал союз. Представилось испытание – восстание Греции; религиозная война против Турции была в моих интересах, в интересах моего народа, требовалась общественным мнением моей страны. Но в волнениях Пелопоннеза мне показались признаки революционные, и я удержался. Чего только ни делали, чтоб разорвать союз! Старались внушить мне предубеждения, уязвить мое самолюбие – меня открыто оскорбляли. Очень дурно меня знали, если думали, что мои принципы проистекали из тщеславия, могли уступить желанию мщения. Нет, я никогда не отделюсь от монархов, с которыми нахожусь в союзе. Должно позволить государям заключать явные союзы для защиты от тайных обществ. На какую приманку я могу пойти? Нуждаюсь ли я в увеличении моей империи? Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия, но чтоб я покровительствовал религии, нравственности и правосудию; чтоб дал господство этим началам порядка, на которых зиждется общество человеческое».

В этих словах – итог. Нет, не итог всей жизни Александра, а итог его деятельности как императора, оценка себя и других, выражение своей политической воли, стремлений и принципов. Мы слышим здесь отголоски его ранней концепции осчастливления народов, замечаем следы былых раздумий о Наполеоне («Провидение дало в мое распоряжение 800 000 солдат не для удовлетворения моего честолюбия»), но это не только взгляд в прошлое, а предвидение будущего. Показались признаки революционные! Да, показались признаки революционные! Здесь речь идет не французской, а о новых революциях, пламя которых перекинется в двадцатый век. И как это символично: Александр уйдет – придут декабристы, затем – народовольцы, а затем – большевики! От религии, нравственности, правосудия, которым он покровительствовал, ничего не останется. Поэтому он уносит их с собой – уносит в затвор, чтобы сберечь и передать будущей, духовно обновленной России.

12 февраля 2007