Кир Великий

КАК УМЕР ЦАРЬ КИР

Весну царь проводил в цветущих Сузах, на лето перебирался в более прохладный Эктабан, а зимой предпочитал прогуливаться в чудесных висячих садах Вавилона, где в это время собирались торговцы, путешественники, прорицатели и мудрецы со всего света. Так и провел он почти десяток лет, будто небесное светило, в мерном движении по кругу, при благополучии и процветании, царивших в его державе, и при всеобщей любви и благоговении, которые питали к нему подданные. Никто той всеобщей любви не отрицает и поныне, спустя многие годы после смерти властителя, что случается крайне редко.

Захватив Вавилон, Кир мог бы немедля двинуть мощное войско на Запад и, полагаю, без особого труда покорить Фракию, Элладу и Эпир. Если бы он захотел, то присоединил бы новые земли к своему царству.

Кир мог бы двинуться на Египет. Стоило ему только захотеть, как Египет подчинился бы.

Пока Кир был жив, в персидской державе не случалось никаких мятежей. Десять лет он не желал ни с кем воевать. И никто не собирался затевать войну с ним самим.

На исходе десятого года спокойствия и благополучия царь Кир внезапно собрал большое войско и направился в голые и бесплодные пустыни, где в краткой и совершенно бесполезной войне со скифами-масагетами погубил и себя, и свое грозное войско.

Нелепый замысел. Нелепый поход. Нелепый поворот судьбы. «Разве не так?» — мог бы спросить сам Кир, как любил он спрашивать своих советников.

Немало стратегов и просто рассудительных людей пытались понять причину, побудившую Кира двинуться на кочевников и совершить в своих военных действиях несколько очень грубых ошибок.

Некоторые утверждают, что персидский царь никогда не был силен в военном деле. Может, и так. Однако он держал прекрасных военачальников и, как никто иной среди властителей, умел прислушиваться к дельным советам.

Иные убеждены, что Кир долго собирался захватить Египет и наконец собрался, а для войны на Западе ему нужно было обезопасить восточные пределы от вторжения степных варваров. Я всегда спрашивал этих «мудрецов»; «Неужто Киру надо было дожидаться старости, чтобы у него возникло желание обладать дряхлым Египтом?» Умники не могут ответить на мой вопрос, и тогда я задаю им еще два: «Не легче ли было Киру победить кочевников, когда он только что вступил в Вавилон и во все стороны света волнами растеклись слухи о нем как о непобедимом двуликом великане с золотой головой? И не проще ли было ему, бывалому охотнику, заманить дикие табуны в пределы Парфии и там обуздать их, нежели гоняться за ними по голым землям?» Ведь так поступил некогда со скифами мидийский царь Киаксар, избежавший потерь в своем войске, и вы не найдете и не вспомните ни одного властителя, кто более Пастыря старался беречь своих воинов. Умники только разводят руками.

Третьи упрямо повторяют: «Кир хотел завоевать весь мир и покорить все народы, вот и дошел черед до массагетов». Этим я вовсе не задаю никаких вопросов, а только вспоминаю про себя слова моего друга Гераклита: «Того, кто хочет обладать всем миром, всегда губит спешка, ибо его союзником может стать только вечность». Напомню, что царю Киру в год захвата Вавилона шел уже пятьдесят четвертый год.

Спросят меня самого: «Так, значит, только ты, Кратон, знаешь, почему царь Кир пошел войной на массагетов и нелепо погубил в битве и свое войско, и самого себя?»

Я много думал об этом и пришел к выводу, что вовсе ответа не знаю и потому мне предпочтительно молчать. Однако таинственный посланник Азелек рьяно утверждал, что лишь мне одному доступна правда о смерти царя Кира. Поэтому на пергаменте, который он принес мне, я все же осмелюсь описать последние события из жизни царя таким образом, как если бы знал ясный ответ на этот вопрос.

Однажды царь Кир вышел к своим подданным в белых траурных одеждах, и великий плач разнесся по всему царству. Умерла его супруга Кассандана, которую он очень любил и которую никто, кроме него, не видел.

В тот год, после смерти Кассанданы, он подолгу стоял на стенах Вавилона, обратив свой взор в сторону скифских пустынь. В тот год, я полагаю, он и задумал двинуться на скифов.

Кир никогда не приближал меня к себе, однако всегда заботился о моей судьбе. Когда в Вавилоне я поднялся на ноги и вновь смог крепко держать правой рукой поводья или оружие, царь отправил меня не в Ионию, а на другой край своей державы — в Бактрию: в помощь Гистаспу (на самом же деле — для того, чтобы сообщать о действиях и настроениях своего брата). Так он спас меня от убийственного пьянства, поскольку знать и чиновники в Бактрии вели куда более умеренную жизнь.

В те годы я достаточно близко сошелся с Гистаспом. Этот спокойный и мудрый человек, не любящий славы и лишних волнений, верно, проживет до ста лет. И странное дело: его сын Дарий по внешности и характеру всегда более походил на Кира, своего дядю, нежели на своего отца.

Нам хватало на вечер всего одного кувшина сладкого согдианского вина, гревшего кровь и смягчавшего чувства. Как последователь Зороастра, брат персидского царя любил повествовать о великой войне Света против Тьмы, Добра против Зла, справедливого бога Ахурамазды и его чистых духов против лживого Аримана и его демонов. «Когда-нибудь очистительный огонь испепелит вселенную, проникнутую Злом,— говорил он,— а затем Ахурамазда воссоздаст справедливый мир, в котором уже не будет ни лжи, ни смерти, и пошлет души праведников населить новую землю под новыми небесами».

Жители Бактрии всегда считали степных варваров воплощением злобных стихий. Даже тех скифов, с которыми мирно торговали. Так говорил о них и Гистасп: «Эти скифы не построили ни одного города и не вспахали ни одной борозды. От них можно ждать только разрушения и смерти. Временами злые духи вселяются в них, и тогда их орды гибельным вихрем проносятся по цветущим странам».

Я вспоминал Азелек. Тогда странное, противоречивое чувство охватывало мою душу и заставляло тяжело вздохнуть.

В ту пору массагетами повелевала царица Томирис. В восточных сатрапиях державы это имя знали все. Меньшее число людей знало, что у Томирис есть младшая сестра, которую зовут Азелек. Совсем немногие знали, что у Азелек есть дочь, Сартис. Всего четверым было известно, кто отец этой девушки.

И вот однажды, подобно стойкому западному ветру, в Бактрию потянулись вести о том, что Кир, царь Вавилона, царь стран, собирает большое войско, чтобы двинуться на скифов и завоевать кочевых варваров вместе с их бескрайними пустынями.

— Полагаю, что мой брат исполняет волю Ахурамазды,— сказал Гистасп после долгих раздумий.

— Значит, по наущению Ахурамазды царь упреждает тот день, когда темные духи сойдут на землю и вселятся в скифов? — спросил я Гистаспа.

— Это было бы лучшим объяснением желаний моего брата,— сказал Гистасп.

«Во всяком случае, настало время, когда царь начал опасаться за жизнь своей дочери,— подумал я.— Опасения оправданны, если он все больше сомневается в своем сыне».

Чем ближе подходил Кир со своим великим войском к пределам Бактрии и Согдианы, тем большее воодушевление поднималось среди жителей этих стран. Все принимали персидского царя за посланца Ахурамазды, которому надлежит покорить всех кочевников и навсегда избавить мир от губительного вихря пустынь. Даже осторожный Гистасп впервые начал считать войну делом совершенно необходимым и неизбежным.

Меня же впервые обуревали недобрые предчувствия.

И вот однажды ночью мне приснилось, будто я сам охочусь на огромного вепря и загоняю зверя в ущелье, откуда тому нет никакого выхода. Попав в ловушку и уперевшись в каменную стену, вепрь поворачивается ко мне, а я вдруг осознаю, что преследовал его, не имея при себе никакого оружия. Однако при этом чувствую, что за мной по пятам следует Азелек. Отступать стыдно. Я спускаюсь с коня и, как некогда Кир, медленно иду навстречу вепрю, веря в то, что, как только зверь бросится на меня, Азелек спустит тетиву и стрела, попав вепрю точно в глаз, поразит его насмерть. И вот когда до вепря, оскалившего пасть, остается всего несколько шагов, я невольно оборачиваюсь и замечаю, что в ущелье пусто. Я один. Нет Азелек. И значит, нет ни помощи, ни спасения.

Я очнулся в холодном поту и услышал, что кто-то в ночи крадется вдоль стены дома.

Тот Кратон, который успел поседеть на службе у персидского царя, безнадежно отстал от того юного, полного сил Кратона, который некогда отправился убивать персидского царя. Второй уже прыгнул бы на голову ночному охотнику, а первый, потея впопыхах, еще только спускался во двор, поскольку уже опасался выскакивать из высокого окна.

В ту ночь на чистом небе светила полная луна. Я решил дождаться гостя в тени, замер в углу дворика и напряг слух. Чужак, обходя дом, бросил через ограду камешек, проверяя, нет ли собаки. Потом долго стоял без движения. Он был опытным охотником. Затаив дыхание, я подождал, пока он снова двинется с места, и, осторожно смочив полотенце в бадье, у колодца, обернул мокрой материей нижнюю часть лица. Ведь как тут было не вспомнить травку Цирцеи.

И вот охотник появился. Он легко взобрался на глинобитную ограду моего скромного бактрийского дома и почти бесшумно спрыгнул во двор.

Сердце мое едва не разорвалось!

— Азелек! — глухо выдохнул я в повязку и невольно вышел из тени.

Прекрасный «скиф» застыл посреди дворика в лунном свете. И никакого лука не было у него в руках.

Сорвав с лица повязку и подставив лицо луне, я глубоко вздохнул и вновь, теперь уже с неописуемым наслаждением повторил это варварское имя:

— Азелек!

Хрупкая фигурка не двинулась с места. И вдруг до меня донесся тихий голос юной девушки:

— Ты Кратон?

Я похолодел: не иначе как тень Азелек явилась ко мне лунной ночью из Царства мертвых. Ведь не могла же помолодеть скифская царевна на двадцать лет!

— Кратон,— еле выговорил я онемевшим языком.

— Ты стар. Моя мать видела другого Кратона,— произнесла девушка на ломаном персидском.

Кровь ударила мне в голову.

Азелек прислала ко мне свою дочь. Дочь царя Кира!

— Зато Кратон видел точно такую же Азелек много-много лет назад,— ответил я ей.— Ты и твоя мать похожи, как два жаворонка, поющих высоко в небе.

Я поднял руки и сделал шаг ей навстречу. Она же отступила на шаг.

— Сартис! Во имя твоих богов приглашаю тебя в свой дом разделить со мной трапезу,— сказал я ей,— Очень хочу посмотреть на тебя при свете живого огня.

Девушка, не ответив ни слова, бросила что-то мне под ноги.

Я нагнулся. На камнях блестела половинка золотого медальона. Подняв тайный знак, я сказал:

— Сартис! Мне нечего показать тебе. Вторую половину забрали у меня твои соплеменники на невольничьем рынке в Нисе.

Фигурка дрогнула.

— Ты Кратон,— с облегчением вздохнула Сартис.

— Неужели мы всю ночь так и простоим в темном дворе? — с улыбкой спросил я.

— Ты должен сказать царю,— твердым голосом повелела мне дочь Азелек.— Твоему царю нельзя воевать с нами. Он не знает нашего закона. Он не помнит нашего договора.

Вот откуда взялось мое дурное предчувствие!

— Сартис, ты когда-нибудь видела своего отца? — почувствовав тяжесть на сердце, спросил я.