Ярмарка тщеславия [англ. и рус. параллельные тексты]

Здесь для Эмми был неисчерпаемый источник радости, здесь впервые ей открылись чудеса Моцарта и Чимарозы.

The Major's musical taste has been before alluded to, and his performances on the flute commended.

О музыкальных вкусах майора мы уже упоминали и одобряли его игру на флейте.

But perhaps the chief pleasure he had in these operas was in watching Emmy's rapture while listening to them.

Но, быть может, больше всего удовольствия во время исполнения этих опер ему доставляло созерцание восхищенной Эмми.

A new world of love and beauty broke upon her when she was introduced to those divine compositions; this lady had the keenest and finest sensibility, and how could she be indifferent when she heard Mozart?

Эти божественные музыкальные произведения явились для нее новым миром любви и красоты. Эмилия обладала тончайшей чувствительностью, - могла ли она оставаться равнодушной, слушая Моцарта?

The tender parts of "Don Juan" awakened in her raptures so exquisite that she would ask herself when she went to say her prayers of a night whether it was not wicked to feel so much delight as that with which "Vedrai Carino" and "Batti Batti" filled her gentle little bosom?

Нежные арии Дон-Жуана пробуждали в ней столь дивные восторги, что она, становясь на молитву перед отходом ко сну, задавалась вопросом: не грех ли чувствовать такое упоение, каким переполнялось ее кроткое сердечко, когда она слушала "Vedrai Carino" или "Balti Batti"?

But the Major, whom she consulted upon this head, as her theological adviser (and who himself had a pious and reverent soul), said that for his part, every beauty of art or nature made him thankful as well as happy, and that the pleasure to be had in listening to fine music, as in looking at the stars in the sky, or at a beautiful landscape or picture, was a benefit for which we might thank Heaven as sincerely as for any other worldly blessing.

Но майор, к которому обратилась она по этому поводу, как к своему советнику по богословским вопросам (сам он был человеком благочестивым и набожным), сказал Эмилии, что его лично всякая красота в искусстве и в природе исполняет не только счастья, но и благодарности и что удовольствие, получаемое от прекрасной музыки, как и при созерцании звезд на небе или красивого пейзажа и картины, составляет благо, за которое мы должны благодарить небо столь же искренне, как и за всякие иные земные дары.

And in reply to some faint objections of Mrs. Amelia's (taken from certain theological works like the Washerwoman of Finchley Common and others of that school, with which Mrs. Osborne had been furnished during her life at Brompton) he told her an Eastern fable of the Owl who thought that the sunshine was unbearable for the eyes and that the Nightingale was a most overrated bird.

И в ответ на кое-какие слабые возражения миссис Эмилии (почерпнутые из теологических трудов, вроде "Прачки Финчлейской общины" и других произведений той же школы, каковыми миссис Осборн снабжали во время ее жизни в Бромптоне) Доббин рассказал ей восточную басню о филине, который считал, что солнечный свет невыносим для глаз и что соловья сильно переоценивают.

"It is one's nature to sing and the other's to hoot," he said, laughing, "and with such a sweet voice as you have yourself, you must belong to the Bulbul faction."

- Одним свойственно петь, другим ухать, - сказал он, смеясь, - но вам с таким сладким голоском, конечно, подобает быть среди соловьев!

I like to dwell upon this period of her life and to think that she was cheerful and happy.

Я с удовольствием останавливаюсь на этой поре ее жизни, и мне приятно думать, что Эмми была весела и довольна.

You see, she has not had too much of that sort of existence as yet, and has not fallen in the way of means to educate her tastes or her intelligence.

Ведь до сих пор ей почти не приходилось вести такую жизнь, а окружавшая ее обстановка мало содействовала развитию в ней ума и вкуса.

She has been domineered over hitherto by vulgar intellects.

До последнего времени ее подавляли вульгарные умы.

It is the lot of many a woman.

Таков жребий многих женщин.

And as every one of the dear sex is the rival of the rest of her kind, timidity passes for folly in their charitable judgments; and gentleness for dulness; and silence--which is but timid denial of the unwelcome assertion of ruling folks, and tacit protestantism--above all, finds no mercy at the hands of the female Inquisition.

И так как каждая особа прекрасного пола -соперница всех других себе подобных, то в их милостивом суждении робость выдается за недомыслие, а доброта за тупость: суровее же всего инквизиторши осуждают молчание, которое есть не что иное, как безмолвный протест, робкое отрицание несносного апломба власть имущих.

Thus, my dear and civilized reader, if you and I were to find ourselves this evening in a society of greengrocers, let us say, it is probable that our conversation would not be brilliant; if, on the other hand, a greengrocer should find himself at your refined and polite tea-table, where everybody was saying witty things, and everybody of fashion and repute tearing her friends to pieces in the most delightful manner, it is possible that the stranger would not be very talkative and by no means interesting or interested.

Точно так же, мой дорогой и образованный читатель, окажись мы с вами сегодня вечером, скажем, в обществе зеленщиков, едва ли наша беседа блистала бы остроумием. И с другой стороны, окажись зеленщик за вашим изысканным и просвещенным чайным столом, где каждый говорит умные вещи, а каждая светская и именитая дама грациозно обливает грязью своих подруг, возможно, что этот чужак также не отличался бы особой разговорчивостью и никого не заинтересовал бы, да и сам никем бы не заинтересовался.

And it must be remembered that this poor lady had never met a gentleman in her life until this present moment.

Кроме того, надо вспомнить, что бедняжка Эмилия до сих пор не встречалась с настоящими джентльменами.

Perhaps these are rarer personages than some of us think for.

Может быть, эта разновидность человеческого рода попадается реже, чем кажется на первый взгляд.

Which of us can point out many such in his circle--men whose aims are generous, whose truth is constant, and not only constant in its kind but elevated in its degree; whose want of meanness makes them simple; who can look the world honestly in the face with an equal manly sympathy for the great and the small?

Кто из нас найдет среди своих знакомых много людей, чьи цели благородны, чья честность неизменна, и не только неизменна в себе самой, но и является честностью высшего порядка; людей, которых отсутствие подлости делает простыми; людей, которые могут прямо смотреть в лицо всем, с одинаковой мужественной приязнью к великим и к малым?

We all know a hundred whose coats are very well made, and a score who have excellent manners, and one or two happy beings who are what they call in the inner circles, and have shot into the very centre and bull's-eye of the fashion; but of gentlemen how many?

Все мы знаем сотни людей, у которых отлично сшиты сюртуки, десятка два, обладающих отличными манерами, и одного или двух счастливцев, которые вращаются, так сказать, в избранных кругах и сумели оказаться в самом центре фешенебельного мира, - но сколько в их числе настоящих джентльменов?

Let us take a little scrap of paper and each make out his list.

Давайте возьмем клочок бумаги, и каждый пусть составит список!

My friend the Major I write, without any doubt, in mine.

В свой список я без всяких колебаний заношу моего друга майора.

He had very long legs, a yellow face, and a slight lisp, which at first was rather ridiculous. But his thoughts were just, his brains were fairly good, his life was honest and pure, and his heart warm and humble.

У него были очень длинные ноги и желтое лицо, и он немного пришепетывал, отчего при первом знакомстве казался чуть-чуть смешным, но судил он о жизни здраво, голова у него работала исправно, жизнь он вел честную и чистую, а сердце имел горячее и кроткое.

He certainly had very large hands and feet, which the two George Osbornes used to caricature and laugh at; and their jeers and laughter perhaps led poor little Emmy astray as to his worth.

Конечно, у него были очень большие руки и ноги, над чем много смеялись оба Джорджа Осборна, любившие изображать Доббина в карикатурном виде. Их насмешки, возможно, мешали бедной маленькой Эмилии оценить майора по достоинству.

But have we not all been misled about our heroes and changed our opinions a hundred times?

Но разве мы все не заблуждались насчет своих героев и не меняли своих мнений сотни раз?

Emmy, in this happy time, found that hers underwent a very great change in respect of the merits of the Major.

Эмми в это счастливое время убедилась, что ее мнение о Доббине изменилось очень сильно.

Perhaps it was the happiest time of both their lives, indeed, if they did but know it--and who does?

Пожалуй, это было самое счастливое время в жизни обоих, но едва ли они это сознавали.

Which of us can point out and say that was the culmination--that was the summit of human joy?

Кто из нас может вспомнить какую-нибудь минуту в своей жизни и сказать, что это -кульминационная точка, вершина человеческой радости?

But at all events, this couple were very decently contented, and enjoyed as pleasant a summer tour as any pair that left England that year.

Но, во всяком случае, эти двое были довольны и наслаждались веселой летней поездкой не меньше, чем всякая другая чета, покинувшая Англию в том году.

Georgy was always present at the play, but it was the Major who put Emmy's shawl on after the entertainment; and in the walks and excursions the young lad would be on ahead, and up a tower-stair or a tree, whilst the soberer couple were below, the Major smoking his cigar with great placidity and constancy, whilst Emmy sketched the site or the ruin.

Джорджи всегда ходил с ними в театр, но после представления на Эмми набрасывал шаль майор. А во время прогулок мальчуган убегал вперед и взбирался то на какую-нибудь башню, то на дерево, в то время как Эмми с майором спокойно оставались внизу: он невозмутимо покуривал сигару, она срисовывала пейзаж или развалины.

It was on this very tour that I, the present writer of a history of which every word is true, had the pleasure to see them first and to make their acquaintance.

Именно во время этого путешествия я, автор настоящей повести, в которой каждое слово -правда, имел удовольствие впервые увидеть их и познакомиться с ними.

It was at the little comfortable Ducal town of Pumpernickel (that very place where Sir Pitt Crawley had been so distinguished as an attache; but that was in early early days, and before the news of the Battle of Austerlitz sent all the English diplomatists in Germany to the right about) that I first saw Colonel Dobbin and his party.

Полковника Доббина и его спутников я встретил впервые в уютном великогерцогском городке Пумперникеле (том самом, где сэр Питт Кроули когда-то блистал в качестве атташе, но то было в стародавние дни, еще до того, как известие о битве при Аустерлице обратило в бегство всех английских дипломатов, бывших в Германии).

They had arrived with the carriage and courier at the Erbprinz Hotel, the best of the town, and the whole party dined at the table d'hote.

Они прибыли в карете с переводчиком-проводником, остановились в отеле "Erbprinz" {"Наследный принц" (нем.).}, лучшем в городе, и обедали за табльдотом.

Everybody remarked the majesty of Jos and the knowing way in which he sipped, or rather sucked, the Johannisberger, which he ordered for dinner.

Все обратили внимание на величественную осанку Джоза и на то, как он с видом знатока потягивал, или вернее, посасывал иоганисбергер, заказанный к обеду.

The little boy, too, we observed, had a famous appetite, and consumed schinken, and braten, and kartoffeln, and cranberry jam, and salad, and pudding, and roast fowls, and sweetmeats, with a gallantry that did honour to his nation.

У маленького мальчика был тоже, как мы заметили, отменный аппетит, и с отвагой, делавшей честь его нации, он уплетал Schinken, Braten, Kartoffeln {Ветчину, жаркое, картофель (нем.).}, клюквенное варенье, салат, пудинги, жареных цыплят и печенку.

After about fifteen dishes, he concluded the repast with dessert, some of which he even carried out of doors, for some young gentlemen at table, amused with his coolness and gallant free-and-easy manner, induced him to pocket a handful of macaroons, which he discussed on his way to the theatre, whither everybody went in the cheery social little German place.

После пятнадцатого, кажется, блюда, он закончил обед десертом, часть которого даже унес с собой. Дело в том, что какие-то юнцы за столом потешались над хладнокровием мальчугана и его смелыми и независимыми манерами и посоветовали ему сунуть себе в карман горсть миндального печенья, каковое он и грыз по дороге в театр, куда ходили все обитатели этого веселого немецкого городка.

The lady in black, the boy's mamma, laughed and blushed, and looked exceedingly pleased and shy as the dinner went on, and at the various feats and instances of espieglerie on the part of her son.

Дама в черном, мать мальчика, смеялась, краснела и, по-видимому, была чрезвычайно довольна, хотя и взирала на выходки своего сына с некоторым смущением.

The Colonel--for so he became very soon afterwards--I remember joked the boy with a great deal of grave fun, pointing out dishes which he hadn't tried, and entreating him not to baulk his appetite, but to have a second supply of this or that.

Я помню, что полковник - он весьма скоро потом был произведен в этот чин - подшучивал над мальчиком и с самым серьезным видом дразнил его, указывая на те блюда, которых тот еще не пробовал, и умоляя не сдерживать своего аппетита, а брать по второй порции.