Жизнь и приключения Николаса Никльби

Глава XXV,

касающаяся молодой леди из Лондона, которая присоединяется к труппе, и пожилого поклонника, который следует в ее свите; трогательная церемония, последовавшая за их прибытием

Новая пьеса, будучи явной удачей, была анонсирована на все вечерние представления впредь до особого извещения, а по вечерам театр оставался закрытым два раза в неделю вместо трех. И это были не единственные признаки необычайного успеха, ибо в ближайшую субботу Николас получил через посредство неугомимой миссис Граден ни больше ни меньше как тридцать шиллингов; помимо такой существенной награды, он был удостоен немалой чести и славы, получив на адрес театра экземпляр брошюры мистера Кэрдля с автографом этого джентльмена на первой странице (само по себе бесценное сокровище), в сопровождении записки, записка содержала многочисленные похвалы и непрошенное заверение в том, что мистер Кэрдль с величайшим удовольствием будет каждое утро читать с ним Шекспира три часа перед завтраком во время его пребывания в этом городе.

— У меня есть еще одна новинка, Джонсон, — весело объявил однажды утром мистер Крамльс.

— Что именно? — спросил Николас. — Пони?

— Нет, к пони мы обращаемся только в тех случаях, когда все остальное провалилось, — сказал мистер Крамльс. — Думаю, что в этом сезоне нам вообще не придется пользоваться им. Нет, нет, не пони.

— Быть может, мальчик-феномен? — предположил Николас.

— Есть только один феномен, сэр, — внушительно ответил мистер Крамльс,и это — девочка.

— Совершенно верно, — сказал Николас. — Прошу прощенья. В таком случае я, право же, не знаю, что это может быть.

— Что бы вы сказали по поводу молодой леди из Лондона? — осведомился мистер Крамльс. — Мисс такая-то из Королевского театра Друр-и-Лейн?

— Сказал бы, что она будет очень хороша на афишах, — отозвался Николас.

— В этом вы правы, — заметил мистер Крамльс, — и если бы вы сказали, что она будет очень хороша также и на сцене, вы бы не ошиблись. Посмотрите-ка, что вы об этом думаете?

Задав такой вопрос, Мистер Крамльс развернул красную афишу, синюю афишу и желтую афишу, вверху которых было начертано гигантскими буквами: «Первое выступление несравненной мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн».

— Ах, боже мой, я знаю эгу леди! — воскликнул Николас.

— Стало быть, вы знакомы с самым большим талантом, каким когда-либо была наделена молодая особа, — заявил мистер Крамльс, снова свертывая афиши. — Собственно, с талантом особого рода… особого рода. «Кровопийца», — с пророческим вздохом добавил мистер Крамльс, — «Кровопийца» умрет, когда умрет эта девушка; она — единственная из всех сильфид, виденных мною, которая может, стоя на одной ноге, бить бубном о колено другой подобно сильфиде.

— Когда же она приезжает? — спросил Николас.

— Мы ждем ее сегодня, — ответил мистер Крамльс. — Она старая приятельница миссис Крамльс. Миссис Крамльс поняла, на что она способна, — знала это с самого начала. В сущности, она обучила ее почти всему, что та знает. Первой «кровопийцей» была миссис Крамльс.

— Да неужели?

— Да! Но она принуждена была отказаться от этого.

— Ей пришлось не по нраву? — осведомился Николае.

— Не столько ей, сколько публике, — ответил мистер Крамльс. — Никто не мог выдержать. Это было слишком потрясающе. Вы еще не знаете, какова миссис Крамльс!

Николас осмелился намекнуть, что, кажется, он это знает.

— Нет, нет, не знаете, — возразил мистер Крамльс, — конечно, не знаете! Даже я толком не знаю, и это факт. Не думаю, что страна это узнает, пока она не умрет. Ежегодно у этой изумительной женщины расцветает какой-нибудь новый талант. Посмотрите на нее — мать шестерых детей, из них трое живы, и все на сцене.

— Поразительно! — воскликнул Николас.

— Да, поразительно, — подтвердил мистер Крамльс, — самодовольно беря понюшку табаку и с важностью покачивая головой. — Даю вам мое честное слово актера, я даже не знал, что она умеет танцевать, до последнего ее бенефиса (она тогда играла Джульетту и Элен Мак-Грегор[51], а между пьесами исполнила матросский танец со скакалкой). В первый раз, когда я увидел эту превосходную женщину, Джонсон, — сказал мистер Крамльс придвигаясь ближе и говоря тоном конфиденциальным и дружеским, — она стояла на голове на тупом конце копья, а кругом сверкал фейерверк.

— Вы меня изумляете! — воскликнул Николас.

— Она меня изумила! — заявил мистер Крамльс с очень серьезной миной.Такая грация, соединенная с таким достоинством! С того момента я начал ее обожать.

Появление даровитого объекта этих замечаний резко положило конец панегирику мистера Крамльса. Почти немедленно вслед за этим вошел юный Перси Крамльс с письмом, прибывшим по почте и адресованным его любезной матери; при виде надписи на нем миссис Крамльс воскликнула: «Честное слово, от Генриетты Питоукер!» — и тотчас погрузилась в его содержание.

— Разве она… — нерешительно осведомился мистер Крамльс.

— О нет, все в порядке, — ответила миссис Крамльс, предваряя вопрос.Право, какой это для нее чудесный случай!

— Я думаю, наилучший, о каком я когда-либо слышал, — сказал мистер Крамльс.

А затем мистер Крамльс, миссис Крамльс и юный Перси Крамльс принялись неудержимо смеяться. Николас предоставил им веселиться и отправился к себе, недоумевая, какая тайна, связанная с мисс Питоукер, могла вызвать такое веселье, а еще более задумываясь о том крайнем изумлении, с каким эта леди отнесется к его неожиданному выбору профессии, столь славным и блистательным украшением которой она являлась.

Но в этом последнем пункте он ошибся, ибо — то ли мистер Винсент Крамльс подготовил почву, то ли у мисс Питоукер были особые причины обращаться с ним даже с большею любезностью, чем прежде, — встреча их на следующий день в театре скорее носила характер встречи двух дорогих друзей, не разлучавшихся с детства, чем леди и джентльмена, которые виделись раз пять, да и то случайно. Мало того: мисс Питоукер шепнула, что в разговоре с семьей директора она вовсе не упоминала о Кенуигсах и изобразила дело так, будто встречала мистера Джонсона в самых высших и фешенебельных кругах. Когда же Николас принял это сообщение с не скрываемым удивлением, она добавила, бросив нежный взгляд, что имеет теперь право полагаться на его доброту и, быть может, в скором времени подвергнет ее испытанию.

В тот вечер Николас имел честь играть в маленькой пьеске вместе с мисс Питоукер и не мог не заметить, что теплый прием, ей оказанный, следовало приписать главным образом весьма настойчивому зонту в одной из верхних лож; видел он также, что обворожительная актриса часто бросала нежные взгляды в ту сторону, откуда доносился стук зонта, и что каждый раз, когда она это делала, зонт снова принимался за работу. Один раз ему показалось, что оригинальной формы шляпа в том же углу зала ему как будто знакома, но, будучи поглощен своей ролью на сцене, он мало внимания обратил на это обстоятельство, и воспоминание о нем улетучилось окончательно к тому времени, как он дошел до дому. Он только что сел ужинать со Смайком, когда один из жильцов дома подошел к его двери и объявил, что какой-то джентльмен внизу желает поговорить с мигтером Джонсоном.

— Ну что ж, если он этого желает, предложите ему подняться, вот все, что я могу сказать, — отозвался Николае. — Должно быть, один из нашей голодной братии, Смайк.

Его сожитель посмотрел на холодную говядину, молча вычисляя, сколько останется к завтрашнему обеду, и положил обратно кусок, отрезанный им для себя, чтобы вторжение посетителя оказалось менее устрашающим по своим результатам.

— Это не из тех, кто бывал здесь раньше, — сказал Николас, — потому что он спотыкается на каждой ступеньке. Входите, входите. Вот чудеса! Мистер Лиливик?

Действительно, это был сборщик платы за водопровод, физиономия его хранила полную неподвижность, и, глядя на Николаса остановившимся взглядом, он пожал ему руку с торжественной важностью и занял место в углу у камина

— Когда же вы сюда приехали? — спросил Николас.

— Сегодня утром, сэр, — ответил мистер Лиливик.

— О, понимаю! Так, значит, сегодня вечером вы были в театре, и это ваш эо…

— Вот этот зонт, — сказал мистер Лиливик, показывая толстый зеленый бумажный зонт с погнутым железным наконечником. — Какого вы мнения об этом спектакле?

— Поскольку я мог судить, находясь на сцене, — ответил Николас, — мне он показался очень милым.

— Милым! — вскричал сборщик. — А я говорю, сэр, что он был восхитителен.

Мистер Лиливик наклонился вперед, чтобы с наибольшим ударением произнести последнее слово, и, справившись с этим, выпрямился, нахмурился и несколько раз кивнул головой.

— Я говорю, что спектакль был восхитительный, — повторил мистер Лиливик. — Ошеломляющий, волшебный, потрясающий!

И снова мистер Лиливик выпрямился, и снова он нахмурился и кивнул головой.

— Вот как! — сказал Николас, слегка удивленный этими проявлениями восторженного одобрения. — Да, она способная девушка.

— Она божественна. — заявил мистер Лиливик, ударив упомянутым зонтом в пол двойным ударом, как это делают сборщики налогов. — Я знавал божественных актрис, сэр, — бывало, я собирал… вернее я заходил, и заходил очень часто, чтобы получить за воду, в дом к одной божественной актрисе, которая больше четырех лет жила в моем приходе, — но никогда, никогда, сэр, среди всех божественных созданий, актрис и не актрис, не видывал я создания такого божественного, как Генриетта Питоукер.

Николасу много труда стоило удержаться от смеха; не решаясь заговорить, он только кивал, сообразуясь с кивками мистера Лиливика, и безмолвствовал.

— Разрешите сказать вам два слова конфиденциально, — сказал мистер Лиливик.

Николас добродушно взглянул на Смайка, который, поняв намек, скрылся.

— Холостяк — жалкое существо, сэр, — сказал мистер Лиливик.

— Что вы! — сказал Николас.

— Да, — ответил сборщик. — Вот уже скоро шестьдесят дет, как я живу на свете, и я должен знать, что это такое.

«Разумеется, вы должны знать, — подумал Николас, — но знаете вы или нет — это другой вопрос».

— Если холостяку случится отложить немного денег, — сказал мистер Лиливик, — его сестры и братья, племянники и племянницы думают об этих деньгах, а не о нем; даже если, будучи должностным лицом, он является старейшиной рода или, скорее, тем основным стволом, от которого ответвляются все прочие маленькие ветви, они тем не менее все время желают ему смерти и приходят в уныние всякий раз, когда видят его в добром здравии, потому что хотят вступить во владение его маленьким имуществом. Вы понимаете?

— О да, — ответил Николас. — Несомненно это так.

— Главный довод против женитьбы — расходы, вот что меня удерживало, а иначе — о боже! — сказал мистер Лиливик, щелкнув пальцами, — я мог бы иметь пятьдесят женщин.

— Красивых женщин? — спросил Николас.

— Красивых женщин, сэр! — ответил сборщик. — Конечно, не таких красивых, как Генриетта Питоукер, ибо она — явление необычное, но таких женщин, какие не каждому мужчине встречаются на пути, смею вас заверить. Теперь предположим, что человек может получить богатство не в виде приданого жены, но в ней самой! А?