Пьесы. Статьи

Входит О к у л и ч.

(Увидев вошедшего.) Ага, вот пришел Виктор! Может, он нам объяснит…

О к у л и ч (здороваясь). Что я должен объяснить, Целинка?

Л е м а н с к а я. Скажи, мой милый, ты не знаешь случайно, что это значит: «история — не календарь»?

О к у л и ч. Кто это сказал?

Л е м а н с к а я. Как кто? Людвичек!

Быстро входит Л е м а н с к и й.

Л е м а н с к и й. Друзья, вы представить себе не можете, сколько дел можно сделать в аптеке за пять минут. (Жене.) Знаешь, я чуть не купил по случаю великолепные старинные часы рококо! Ну, здравствуйте! Сабина, целую ручки! Как здоровье, Виктор? Мадзя, смотри, что я купил тебе: шампунь для мытья головы, настоящий французский… (Жене.) А часы я попросил отложить для меня до завтра… Да, вот еще жевательная резина для Юлека… Но Тереза мне сказала, что его до сих пор нет, — это правда?

С а б и н а. Виктор, ты не знаешь, почему до сих пор нет Юлека? Куда он мог пойти?

О к у л и ч. Понятия не имею. (Леманской.) Сабине все еще кажется, что Юлек — малыш в коротких штанишках, и каждый его шаг…

С а б и н а. Да, для меня он ребенок… только ребенок!

Л е м а н с к а я. Бог с тобой! Когда вы перебрались сюда из Варшавы после восстания, моя Франка и тогда уже не знала, говорить ему «ты» или называть его «пан Юлек». А ведь с тех пор прошло полтора года.

О к у л и ч. Ты знаешь, Целина, что я человек твердых правил. Я старался и Юлеку с самого детства привить то, что называют мужеством.

Л е м а н с к а я. Почему же привить? Он, наверное, унаследовал его от тебя, Виктор.

О к у л и ч. Я в этом не уверен.

Л е м а н с к а я. Ты слышишь, Сабинка, что он говорит? Как тебе нравится этот скептицизм?

С а б и н а (с нервным смешком). Это не скептицизм. Это скромность.

О к у л и ч. Нет, это, скорее, философия семейного счастья. Не так ли, Сабина? (Повернулся к окну.) Людвик! Матильда! Что вы там шепчетесь, как заговорщики?

Л е м а н с к и й. С Матильдой устраивать заговоры? Да ведь она энтузиастка законности.

Подходят к столу.

Ей только статьи писать в правительственных газетах.

М а т и л ь д а. И писала бы, если б умела.

Л е м а н с к и й. Никакого умения для этого не требуется. Достаточно держать нос по ветру.

М а т и л ь д а. Ох, я и так уже в этом доме считаюсь паршивой овцой — правда, папа?

О к у л и ч. В этом доме уважают принципиальность и не терпят оппортунизма.

С а б и н а. Перестань, Виктор! Что за слово!

Л е м а н с к и й. Да, немножко сильно сказано… Такие громкие слова хороши на собраниях, а не в семейном кругу.

О к у л и ч. Ну хорошо, скажем не оппортунизм, а просто малодушие. Давайте выпьем.

Л е м а н с к а я. По правде говоря, я не могу осуждать Матильду. Если бы я пережила то, что она в немецких лагерях, — господи, да я, стойкая довоенная Леманская, через месяц-другой примирилась бы даже с народной демократией! В конце концов, живем мы кое-как…

О к у л и ч (с издевкой). Да-да! Кое-как живем…

Л е м а н с к и й (с полным ртом). Конечно, отрицать нельзя: кое-как живем.

С а б и н а встает и выходит.

М а т и л ь д а. Вы меня просто возмущаете! Неужели нельзя не брюзжать? Просто жить — разве это мало? Свободно ходить по улицам, читать газету, радоваться, что опять ходит автобус, что дети шумят в школе, что милиционер регулирует движение, что все вокруг живут, суетятся, поют или бранятся…

Л е м а н с к и й. Вы уж меня извините: я из тех, кто больше бранится, чем поет. Но, пожалуй, такие молодые существа, как Мадзя…

О к у л и ч. Да, особенно если они еще только два месяца прожили в Польше!

М а т и л ь д а. Я не считала, папа! Не считала! Может, уже год, а может, только один долгий-долгий день!

Л е м а н с к а я. Ах, это все май, май так настраивает молодежь! Кстати, Мадзя, я видела тебя в среду на первомайской демонстрации.

Л е м а н с к и й. Теперь это не имеет значения. Кого там только не увидишь!

О к у л и ч. Я не видел никого. Я просто в этот день не выходил из дому.

М а т и л ь д а. Мнение отсутствующих не в счет, папа!

О к у л и ч. Для тебя, Мадзя, важно только мнение твоего директора… ах, извини, товарища директора… Ягмина, или как его там…

Л е м а н с к а я. Этот Ягмин, видимо, у них важная особа.

М а т и л ь д а. Никакая он не особа, пани Целина! Просто очень умный и обаятельный человек.

О к у л и ч. Тем хуже.

М а т и л ь д а. Почему хуже? Для кого?

О к у л и ч. Умный и обаятельный враг гораздо опаснее, чем глупый и подлый.

М а т и л ь д а. Папа! Не говори таких вещей, противно слушать!

О к у л и ч. Не сентиментальничай, дочка! В политике люди оцениваются иначе, чем на товарищеской вечеринке.

М а т и л ь д а (вскакивает). Тогда это не политика… (Порывисто отходит к окну, стоит спиной к отцу. Через минуту говорит через плечо.) Это просто ненависть! (Смотрит в окно.)

Л е м а н с к а я. Признаюсь, никогда я не могла понять, для чего люди занимаются политикой! Право, все зло на свете от людей с так называемыми убеждениями.

О к у л и ч. Все зависит от того, какие убеждения…

Л е м а н с к а я. Все равно какие. Всякий, у кого есть убеждения, непременно хочет переубедить других, и от этого все беды. Ты со мной согласен, Виктор?

О к у л и ч (снисходительно). Вот и ты, очевидно, желаешь меня переубедить. Но это тебе не удастся.

Л е м а н с к и й. Все же Целина до некоторой степени права. Убеждения — вещь прекрасная, но обременительная. Зачем, скажите, всякий раз доставать из кармана тысячу, если надо купить только коробку спичек? Нет, я свои убеждения прячу подальше, как прячут в бумажник подальше крупную ассигнацию. А на каждый день у меня имеются мелкие, разменные…

О к у л и ч. А я, наоборот, всю жизнь ставил крупные ставки.

Л е м а н с к а я. Не удивительно, ведь ты был кавалерийский офицер! Ах, как ты был хорош в те годы, до тридцать девятого! Я чуть было не влюбилась в тебя.

О к у л и ч. Да, я играл и продолжаю играть на крупные, хотя мне сейчас временно не везет.

Л е м а н с к и й. Ну конечно, временно! Такая уж полоса…

О к у л и ч. Все или ничего — вот мое правило. Только так и стоит играть. Понимаешь, Людвик?

Л е м а н с к и й. Понимаю. Это наш пресловутый польский стиль. «Все или ничего». А чаще всего получается «ни то ни се».

Входит С а б и н а.

С а б и н а. Что же вы не едите?

О к у л и ч. Нам недоставало хозяйки, Сабина. Надо было подать пример.

С а б и н а. Прошу прощения. Я выходила на крыльцо. Места себе не нахожу!

Л е м а н с к а я. Ну, ты уж вообразила бог весть что… А твой негодник, наверное, сейчас явится.

Матильда отходит от окна и садится около Сабины на ручку ее кресла.

Л е м а н с к а я. Боже, как летят годы! Кажется, совсем недавно у вас в Варшаве был парадный вечер по случаю крестин Юлека! Мальчику было месяца три, а мы целых полчаса спорили, на кого он похож: на тебя, Сабина, или на Виктора.

М а т и л ь д а. Он всегда был похож на маму.

Л е м а н с к а я. Ну не сказала бы. По-моему, глаза у него совершенно отцовские. Правда, Виктор?

М а т и л ь д а. Ах будет вам! Не все ли равно, какие у него глаза, — лишь бы хорошо видели.

Л е м а н с к а я. Самое главное, чтобы характер у него был отцовский. И сдается мне, что в этом отношении он весь в отца.

О к у л и ч. Характер — результат воспитания. Должен сказать, я делал все, чтобы Юлек стал настоящим человеком.

Л е м а н с к а я. И тебе это удалось! Жизнь Юлека во время оккупации — это ведь сплошной подвиг! Да и ты, Виктор, был образцом отца-героя!

О к у л и ч. Ну, надо сказать, образцом весьма несовершенным!

Л е м а н с к и й. Не говори, мы знаем. Ты не щадил своих отцовских чувств.

О к у л и ч. Это верно. Самые опасные задания я давал собственному сыну. Но я не вижу в этом никакого героизма. Так обязан поступать каждый начальник и руководитель. Это завещали нам римляне… и наши предки.

Л е м а н с к а я. Не по душе мне эти римские доблести: слишком много в них жестокости.

О к у л и ч. Очень жаль, Целина, что они тебе не нравятся.

С а б и н а. Мне тоже они не нравятся. На самом деле эти доблести часто не так прекрасны, как думают. Они бывают сродни бесчеловечности.

О к у л и ч. Возможно, что ты права, моя милая. Я сам сейчас признал, что был небезупречным отцом.

М а т и л ь д а. Ты говоришь это неискренне, отец.

С а б и н а. Не вмешивайся, Матильда!

О к у л и ч. А ты не одергивай ее, Сабина. Пусть учится быть смелой, даже дерзкой. Браво, дочка!

М а т и л ь д а. Извини, папа! Я говорю всегда то, что думаю. Не сердись!

Л е м а н с к и й. Вижу, дорогие мои, что вы все немного устали. Целинка, не будем надоедать хозяевам. Пойдем.

С а б и н а. Посидите еще!

Л е м а н с к а я. Нет, милочка, нам пора. Побойтесь бога, десять часов! А я сегодня встала в шесть!

О к у л и ч. Мне надо сказать тебе два слова, Людвик.

Л е м а н с к а я. Ну, Сабинка, до свидания. Поцелуй за нас Юлека, когда он придет.

С а б и н а. Пройдемся с тобой до автобусной остановки, хорошо?

Обе выходят. М а т и л ь д а уходит в кабинет.

О к у л и ч (берет Леманского под руку, вполголоса). Прежде всего скажи мне, мой милый, как обстоит дело с бумагой?

Л е м а н с к и й. Что? Ах с бумагой… Ясное дело, все труднее и труднее. Контролируют очень строго, недавно в Нижней Силезии опять посадили двоих.

О к у л и ч. Но ты же обещал! Мы очень на тебя надеялись.

Л е м а н с к и й. Ну ладно, раз обещал, надо сделать… Через неделю получите две тонны.

О к у л и ч. Уговор был насчет трех.

Л е м а н с к и й. Ах, Виктор, что такое уговор? Даже государственные мужи частенько говорят одно, а делают другое — чего же требовать от нас, простых смертных?

О к у л и ч. Ну хорошо, давай хотя бы две. Деньги заплатим сразу при сдаче.

Л е м а н с к и й. Да что там деньги?! Надеюсь, ты понимаешь, что я не по-коммерчески подхожу к этому делу. Можете заплатить даже через месяц. Не люблю распространяться о своих убеждениях — ведь тебе они известны. Но осторожность никогда не мешает. (Тихо.) Советовал бы и тебе…

О к у л и ч. Только не надо впадать в крайности… (С ударением.) Чрезмерная осторожность тоже иногда опасна!

Л е м а н с к и й. Не понимаю. На что ты намекаешь, Виктор?

О к у л и ч. На тебя, мой милый. Ты наш, не спорю, так или иначе помогаешь нам. Однако… (Задумывается и после долгой паузы продолжает.) Видишь ли, развязка близится…

Л е м а н с к и й (пренебрежительно). А, этот референдум… Ты, конечно, не сомневаешься, что мы с Целиной будем голосовать как надо…

О к у л и ч. Не в этом дело. Нужно мобилизовать все силы и все средства.

Л е м а н с к и й (с беспокойством). Да-да, конечно.

О к у л и ч. Словом, нам до зарезу нужна хорошо оборудованная типография. Мы начинаем ее собирать, и ты должен нам помочь!

Л е м а н с к и й. Я? Ты шутишь, Виктор!

О к у л и ч. Меньше всего я сегодня расположен шутить.

Л е м а н с к и й. Увы, не только сегодня. Полтора года ты с семьей гостишь у меня в доме, и ни разу я не слышал от тебя веселой шутки!

О к у л и ч. Сейчас я тоже говорю с тобой совершенно серьезно. За гостеприимство я от души благодарен — мы, вероятно, причинили вам немало хлопот. Но это вопрос личный. И независимо от этого я считаю, что ты мог бы гораздо больше помогать (с ударением) нашему общему делу.