Проснись и шагни за край мира

========== Пролог ==========

На эльфийском острове очень знойные полдни. Хочется лишь сидеть на месте и следить за парящими в золотистых лучах пушинками одуванчиков.

Когда Изма встряхивает в воздухе зеленое покрывало, кажется, что оно ложится на пышную траву медленно-медленно. Шилке ставит корзины с треугольным, плоским местным хлебом и с клубникой, Исидро подтаскивает кувшин с молоком, обкапывая донышко землей, чтобы не упал, и, незаметно для Шилке, плечом касается её робы. Но Изма замечает, и её щёки вспыхивают.

Фарнеза сидит, скрестив ноги, и смотрит сквозь них. По узорчатому покрывалу ползёт божья коровка. Рядом на траву опускается Серпико с деревянными стаканами в руках. Он косится на Фарнезу, но, как всегда, молча.

Исидро шумно нюхает клубнику:

— На цвет и запах — губы смуглой красавицы!

Теперь и Шилке краснеет, отворачиваясь и сбивчиво спрашивая Серпико:

— Почему у тебя пять стаканов, а не семь? Вдруг Гатс и Каска подойдут?

— Не подойдут. Им не до этого, — Фарнеза наконец шевелится и несколько раз моргает.

— Ааа! Статуя ожила! — картинно орёт Исидро и падает на спину. Шилке вздыхает:

— Верно. Давайте обедать.

…Фарнеза жуёт горячий ломоть хлеба, завернув в него три клубнички, и глядит на Серпико, который, отпив немного молока, подставил лицо солнцу и замер, слушая пение птиц.

Да, здесь очень хорошо. Сам воздух — горячая ванна, которая смывает усталость. А ни на что не похожая природа переворачивает ум, мысли, чувства. Мир за океаном становится очень далек.

Но есть те, кого не могут исцелить лежание на траве, солнце и целебное молоко.

Поев, Фарнеза встает и отходит к краю высокого холма, на котором они всегда обедают под тенью пяти одиноких клёнов. С одной стороны плещется и шепчет синий океан, слева — кленовая роща заливается птичьими голосами, справа — склон убегает полого вниз, к деревне Магов, самому суетливому месту острова, с этими заклинательными плясками Мелюзины. Фарнеза отворачивается от них от всех и смотрит на юг, вглубь острова. С южной стороны холм круто обрывается, и внизу раскидывается ивовый лесок, с удивительной золотистой травой. Словно откованные сказочными ювелирами, стебли плавно колышутся в полуденном мареве. Глаза слезятся, но девушка ищет взглядом среди тонких стволов и пышных ветвей…

Вот они. Высокая, широченная в плечах, темная фигура показывается на фоне серого, зеленого и золотого и оборачивается назад. Из-за большой плакучей ивы появляется она, тоньше и меньше, но очень похожая. Каска подходит к Гатсу, и они вместе исчезают в чаще, будто призраки.

«Окликнуть их!» — вдруг думает Фарнеза. — «Они придут!» Но ей тут же становится стыдно.

— Они от нас дальше Кушана, — шепчет она себе под нос и, пятясь, уходит к хохочущей компании.

========== Добровольное изгнание ==========

***

Без доспеха тело такое легкое. На корабле он был слишком изрезан, чтобы это почувствовать, а потом – слишком занят воспитанием вредных волшебных детишек.

Гатс прислоняется спиной к иве и поправляет бинты на культе. Ни доспеха, ни меча, ни шлема, так, только кинжал. Непривычно расхаживать слишком легким и здоровым, без всегда заживающих ран и ноющих переломов.

Но внутри – такое же пустое поле, как эта нестерпимо золотая трава. Хочется спать, будто тот разговор-признание был избиением себя дубиной. Будто он отдал все силы ей.

Каска садится на выступающий из земли корень, срывает колосок и задумчиво водит им по носу и губам, болтая в воздухе ногой. Но её глаза – смотрят прямо, а эти нежные полные губы снова сомкнуты. Наконец-то.

Очень хочется сесть рядом и обнять её, но Гатс не может: слишком много произошло, и доспех бы не выдержал. Поэтому они и ушли сюда, в эту призрачную рощу. И теперь как два духа бродят среди ив, пьют из речки, спят на траве, как олени, и едят плоды и ягоды, как птицы. Дни слипаются в бесконечность, наверное, их зачаровывает эта золотая трава и дурманит запах местных цветов и трав.

- Сколько мы уже здесь? – она думала о том же.

Гатс уже привык к её, казалось бы, исчезнувшему навсегда голосу, но отвечать ей еще трудно. Вскоре после исцеления Гатс жалел, что в боях не потерял язык.

- Пятый день, солнце мёртвых. Ты засыпаешь очень крепко еще до заката, - он невольно улыбается Каске. Она остается грустной:

- Я устала спать. Я спала два года, и только теперь разделяю сон и жизнь. Ты два года вот так бродил по лесам?

- Почти. Но леса были страшные и полумертвые. Страшнее был только я сам.

Скользнув на траву, Каска обхватывает руками колени и закрывает глаза. Её длинные черные волосы колышет ветерок, на зависть Гатсу. Каска не стала стричься, ведь «прежними мы уже не будем, Берсерк», но увечное дитя исчезло. Гатс украдкой любуется, как ровна её спина, как прямо и гордо Каска поворачивает голосу, как крепко и изящно переплетены пальцы, словно она держит поводья боевого коня… Даже просто сидя на траве. Длинное платье, как сорочка у девочки, и плащ пропали. Каска сама выбрала узкие штаны для езды и кроваво-красную тунику до колена, с бахромой, расшитую металлическими жуковинами.

«Чёрный мечник и красная мечница», - ох и языкат Исидро!

Зной усиливается, даже птицы смолкают. Гатс медленно опускается на траву и растягивается на спине. Протяни руку – и коснешься ног Каски. Словно пёс или ручной волк. Мысли и воспоминания медленно переплавляются в голове…

…Каска выдержала исцеление и пробуждение рассудка. Когда она открыла уже ясные глаза, положила руку ему на щёку и хрипло протянула: «Гатс, милый», - он будто вылез из гроба… Потом снова умер, когда Каска с криком бросилась бежать и исчезла на лесной тропе, а Ханафабуку рукой удержал его на месте:

- Многие по этой тропе так бежали. Дай ей время…. А вот теперь следуй за ней.

Ночной бег через лес. Тропинка оборвалась на пляже. Голова Каски исчезает в океане. Всё это уже было. Он воет, потому что добежать не успеет… Но через миг Каска резко выныривает из волн, словно русалка. И прекрасней их всех: увенчанная полумесяцем, в искрящихся от лунного света и странных огней брызгах, поднимающая руки к небу, с сияющими черными глазами.

И она воскрешает его.

***

Остров понравился Каске. Делился он на семь колец: первое – побережье, где по песку ползают черепахи, пришвартован корабль и суетятся матросы Родрика. Второе – холмы и рощицы, где живут люди, потомки беглых моряков, волшебников, пилигримов, рыбаков. Третье, где росла золотая трава и где искали отдыха и сосредоточения люди и эльфы, так и звалось – место Уединения. Милый Пак пару раза водил их в четвертое, к своим сородичам, которые жили среди небольших серых скал и прозрачных зелёных озёр на огромных Древах-Матках, усыпанных цветами. Запах и вид эльфийских цветов был слишком силен и ярок для человека, до головокружения. А тысячи полупрозрачных крылышек блестели драгоценными камнями так, что слезились глаза.

Такое буйство блеска и красок Каска видела только в гордые и горькие дни Виндхейма, и оно было бледной тенью эльфийского острова. И эта ирреальность нравилась ей, потому что переполняла мысли и чувства, отодвигая вглубь кошмары и горе. В более «обычной» деревне магов Каска всерьез боялась снова ополоуметь. После излечения они там прожили неделю. Днём Гатс и Каска почти не виделись: целители Короля, эти странные люди, изображавшие эльфов, обрабатывали его раны, снимали обгоревшую кожу и, самое главное, старались счистить демонскую скверну, галлонами изливавшуюся на Гатса с кровью монстров.

Память до Затмения вернулась к Каске почти сразу, а те два года, что она пускала слюни и путалась в подоле платья, - постепенно, будто она перечитывала полузабытую книгу. И очень скоро Каска знала, почему Гатс покорно уходил с лекарями, хотя всегда с ними шипел и ругался. Он избегал её.

И Каска была очень благодарна юным друзьям Гатса: Фарнеза, Серпико, Шилке, Исидро окружили её в первое же утро, заново знакомясь с ней, отвлекая и стараясь развлечь. Рот плохо слушался, она сперва кивала головой, а через пару дней стала засыпать их вопросами. Серьезный Серпико рассказывал о кушанском вторжении – какой ад! – очень внимательно изучая Каску из-под якобы скромно опущенных ресниц. Маленькая волшебница Шилке печально говорила о Флоре и сосредоточенно – о Слиянии Сфер, а Фарнеза, её верная нянька, так проникновенно описывала подвиги Гатса, что рыжий Исидро становился ей за спину и в особо пафосные моменты изображал игру на лютне или хор мальчиков. Каска слушала, смеялась, запоминала, ужасалась, а когда становилось совсем невмоготу, уходила одна в кленовую рощу и обнимала теплые деревья, и не двигалась, пока к ней не прилетал Пак.

Эльфик наедине с ней был очень серьезен. И рассказывал о странствиях с Гатсом только с глазу на глаз, утирая ладошкой Каскины слёзы. Как она могла благодарить его за то, что сберег этого бешеного от демонов, себя самого и воспоминаний, которые хочется выскрести, сунув кинжал в ухо? Только поцеловать в голову-одуванчик и сказать: «Спасибо. Я твоя должница». Эльфик только улыбнулся:

- Каска, он очень тебя любит.

- Я знаю.

…Но по ночам эта эльфийская сказка заканчивалась и начиналась мрачная баллада ужасов. На закате приходил Гатс, и им с Каской предписывалось сразу выпивать лекарство и засыпать. Поселили их, по негласному решению, в рядом стоящих маленьких шатрах, а все остальные спали в большом поодаль.

И эти ночи оказались пыткой. Каска засыпала, но отвар прекращал действовать прямо во сне… и серая пелена сменялась на тьму и красную слизь, в которую падал отравленный Джудо, из которой с хлюпаньем вылезали кошмарные пасти, раздирающие Тома, Уилла, щупальца, потрошащие Дага, пробивающие насквозь и утаскивающие Никола и Пиппина. А она сама пыталась уползти на четвереньках прочь, окровавленная, пронзенная болью, как штырем, от ног и до горла, слыша лишь рёв Гатса и слабый плач внутри себя, плач превращающегося в демона младенца.

Немая от ужаса, она распахивала глаза, и полотняные стенки шатра под порывами ветра хлопали как гигантские крылья, и Каска выскакивала наружу, трясясь и озираясь. Самым спасительным местом оказался фонтан: журчание и прохлада мерцающей воды ничем не напоминали Затмения, и Каска сначала долго смывала с рук невидимую кровь, а потом пыталась напиться из деревянной чаши, но руки дрожали, расплескивая воду, а зубы стучали по краю чаши, едва не разбиваясь. И тогда Гатс, всё это время молча стоявший у неё за спиной, осторожно наполнял чашу, смачивал водой полотно, вытирал прохладной тканью её лицо и поил её водой, пока Каска не успокаивалась. Для разговоров не было ни сил, ни тем, ни слов. Лишь на вторую ночь Каска с трудом выдернула из себя:

- Опять приснилось.

Гатс стоял неподвижно, как скала, но его культя дернулась, челюсти почти щелкнули, когда он произнёс:

- Каска! Я брошу его голову тебе под ноги!

Но она в ответ истошно закричала и зажала ему рот ладонью.

Потом три ночи были как одна: прохладная вода, объятия без слов у фонтана. Каска вдыхала запах Гатса, чтобы он стал еще реальнее, осторожно касалась пальцами мертвого века, волос, рубахи. И она сразу заметила, как он страшится прикоснуться к её коже, лишь слегка обнимая за талию и касаясь щекой волос. Потом Гатс очень точно угадывал момент, брал её за руки и отводил в шатёр. Зайдя внутрь, Каска резко уставала, тело обмякало, он, словно ребенка, укутывал её в покрывало и сидел рядом, словно страж, высеченный из черного камня, пока она не засыпала.