Никакой Золушки не будет! или Принц Крови в подарок

Глава четвертая. О сложности работы в трактире.

Три дня. Ровно столько я уже работала в таверне "Весёлый змей" уборщицей, подавальщицей и девочкой принеси-подай.

Празднества по случаю Перелома Зимы походили с размахом — аристократы праздновали едва ли не месяц, а вот простой люд... Ну, первые несколько дней тоже праздновал.

Вообще система праздников в северной Гарате, куда меня перенесло волей лилово-золотой и пушистой поганки была интересной.

Первый Перелом праздновали по меркам Земли в декабре, здесь — в вотане. Потом, спустя несколько недель, наступал Иртхе — день обновления природы, Снежный день, когда морозные духи благословляли землю на долгую мягкую зиму.

Так что до Иртхе было ещё... Далеко.

Но в таверне который день было многолюдно. И уж тут я искренне порадовалась своей уродливой физиономии. Остатки иллюзии полностью развеялись. Мужики морщились. Видимо, проклятой считали. Другие подавальщицы... С ними как-то не сложилось. Я была здесь, на севере, чужачкой. И даже моя легенда о том, что я была служанкой в богатом доме и господа поиздевались надо мной, велев надеть платье юной леди и выгнав на мороз... Мол, к жениху-бабнику приревновала леди. Едва спасала легенда.

И это ещё украшения мне хватило ума отдать белке. Пусть уж лучше так, чем меня за них в самом деле закопают.

Платье дорогое, но его уже утащила дочка хозяина — на нее не сядет, там три меня, хоть продаст.

Белка, кстати, никуда не сгинула. Так и ошивалась рядом. Смотрела, как я кашляю, борюсь каждый день с ломотой в костях и пытаюсь не протянуть ноги, и... Предлагала то поскорее их протянуть, то наоборот — взять у нее взаймы мои же драгоценности и бежать к ближайшему целителю.

Только не было на севере сильных магов, а кто был — те на праздники в загул ушли.

А самочувствие в самом деле оставляло желать лучшего. Вон снова туман перед глазами. А мне к мяснику бежать, хозяину, мощному разбойного вида тиру Риктору нужна баранина и телятина. А все и так с ног сбиваются.

— Пошли уже, недоразумение, — шипела на меня белка.

Я ее назвала Иголкой. Коротко — Игги. А что? Имени мне не сказали, на "просто белка" — не откликается! Сама виновата, напросилась!

В общем, что и говорить, настроение у меня было... Специфическое.

От «ааа, мы все умрем", до "сейчас ещё немного, и прискачет какая-нибудь рыцарская образина на белом единороге и как возьмётся меня спасать»!

Но... Похоже, одна глупая попаданка была не нужна ровным счётом никому. Совсем никому. Разве что белка потом со товарищи вспомнит неудачный капризный заказ, который никак не хотел убиваться... Ну а что такое? Почему это никак не помираешь? Все там будут, давай, не кочевряжься, сделай белочке приятное!

А я не хотела. Преступница! Нет, чтобы подарочек под ёлочку в виде замерзшего тельца!

Вот и сейчас брела, спотыкаясь, в больших безразмерных унтах, которые мне выделил в счёт оплаты ушлый хозяин. Ещё на мне была старая латаная юбка, нижняя рубашка, верхняя — плотная, теплая, колючая и тулуп. На волосы набросила платок. Сугробы намело такие, что еле пробралась.

Холодно! Очень.

Усталость ломит, жар заливает тело.

Игги ворчит.

— Нет, ну что это такое? Мне же все, уже жалко даже стало! Тьфу! Вот правильно мне троюродная тетушка говорила — Идгельмель, тебе нужно быть вежливой, ласковой и аккуратной — передничек повязала, метательные кинжалы взяла, и вперед – тихо стучать в окошко в ночи!

Белко-нечисть была в ударе.

— А ты, значит, по дурной дорожке пошла, — хмыкнула я тихо, — разбоем занялась да воровством. Впрочем, хочу тебе порадовать, — закашлялась, уперевшись рукой в стену ближайшего дома, — это ты вовремя меня пожалеть решила, это ты правильную сторону выбрала! Статистику местных жертв сурового севера будем до последнего портить!

— Тоже мне, — хвост нежно хлестнул по щеке и меня по-хозяйски барственно ущипнули в щеку, — дохлятина. Шевели булками давай, а то этот идиот тебя хворостиной поперек задницы вытянет!

Да, на севере с послушанием строго. А женщины... Как по мне — что-то вроде сторожевых собак. На цепи у хозяина, гавкать строго по расписанию. Тьфу, волшебный мир, Клары Цеткин на вас нет и Розы Люксембург!

Зашмыгав красным носом, я пошлепала вперёд. Обувка на три размера больше — мой конек! Зато как скользят! Почти как на лыжах — главное, чтобы на повороте не занесло.

Да-да, с моими сапожками пришлось расстаться, потому что в них я на здешнем морозе бы долго не проходила.

Снег аппетитно хрустел. Светло-оранжевое местное солнце дразнилось в вышине. Солнечное сплетение, а, вернее, странный узор на нем, тревожно жгло. Не иначе, как татуировки у брюнета тоже были ядовитыми.

Снежинки лёгким кружевом матушки Зимы порхали по небу, то и дело дразнясь перед немногочисленными прохожими. То шмелем прикинутся, то пчелой снежно-полосатой, то бабочкой.

А сосульки такие, — остренькие, ледяные, как застывшие сверкающие шпили дворцов.

— Почти пришли.

В горле першило, перед глазами — мушки.

— Не помри мне посередь улицы, — заботливо заметила Игги, устраиваясь меховым воротником и грея больное горло, — это дурной тон, да и вообще... Давай, притащим пожрать, а потом попробуем улизнуть и добраться до окраины, там один старый хрыч живёт, в травах и целительстве кое-что понимает. Он только похмелился после праздников, в отъезде был, но, говорят, вернулся.

— Что-то ты добрая сегодня, — пробормотала, с трудом открывая тяжёлую дверь и шагая внутрь лавки.

Навстречу уже спешил тот самый мясник — высокий, огромный, красноносый, с большими губами, такими же здоровенными руками и лысиной во всю голову.

А вот глаза — совсем неправильные. Неприятные сальные буравчики. Он ещё меня взглядом облизывать будет! Кому микробов и бактерий почти даром?

— А, от Рика пришла, девка, — пробасил довольно, — деньги давай!

Вот так, с порога. Добрые здесь люди, отзывчивые.

В лавке жарко натоплено. В углу у прилавка копошатся двое мальчишек-погодок, а в глубине мелькает темный плат жены лавочника. Я видела ее только мельком — усталую женщину старше своих лет, тихую и всего пугающуюся.

— Вот, — расчихалась, протягивая на ладошке два полновесных серебряных. И можно было бы сбежать с ними, но если поймают — лучше не думать, что сделают, — как и говорили, два серебром к тем пяти, что тир на прошлой неделе передавал.

— Ла-адно, — мясник басит медленно. Сам идёт отмерять огромные шматы к отдельному столу — мне тащить не придется, пошлет со мной мальчишку.

Потом отдает упаковать и манит ручищей в подсобку.

Приправы. Ужасно дорогие.

Мне передают крохотный пакетик с ладонь. А потом огромная ручища приземляется на... будем считать, что пятую точку, с громким шлепком.

— Потеряешь — не расплатишься, девка, — и поглядывает так оценивающе, — с лица воду не пить, пойдешь в дом моего старшого...

Уже бегу. И валенки теряю, разве не видно?

Тут и случилась на голову этого шовиниста несчастного, который руки при себе держать не может, беличья кара.

До этого Игги мирно придремывала — или вид делала, воротник пушистый. А тут встрепенулась. Ручище волосатая потянулась куда не следует, а тут ему... Да, правильно, кусь! Большой и беличий! Там не пасть мелочи пузатой, там, судя по вою отпрянувшего мясника, целый медведь кусался.

— Ааа!

Кровушка удобряет пол. Мужик пятится, белка повисла на его пальце — и не выпускает.

Вот боров поводит налитыми кровью глазами и буквально шипит, плюется:

— Ведьма проклятая! Изведем!

— Сам ты корм беличий будущий! — Кричу от испуга. – Сейчас как колданем!

Миг — и вполне обычная рыжая молния уже снова со мной. И шипит на ухо:

— А теперь тикаем, девка, а то он нас зароет!

Не знаю, кто орал громче в следующую секунду.

Я просто мешочек, который так и сжимала в кулаке, раскрыла — и все что было — прямо в мор... лицо лавочника и бросила.

А тот и поймал. И ртом, и глазами, и носом, ух... В общем, полный ух. Я даже где-то мужику посочувствовала — потому что это было больно. И на любителя.

Но главное — мясник завертелся, завыл на одной ноте, а я ринулась прочь. Кажется, схватила что-то машинально с прилавка, пронеслась мимо застывших от изумления мальчишек, вывалилась на улицу — и бросилась прочь, не разбирая дороги.

Теперь мне жить в этом мире точно не дадут. И место в трактире потеряно. И...

Мысли были бессвязные, обрывочные. Брела я как в бреду. Сначала бежала, конечно. Потом сил не осталось. Просто плелась, едва переставляя ноги. И не знаю, сколько бы это все длилось и к чему привело, если бы не резкий, буквально с ног сшибающий порыв ветра и взвихрившаяся позёмка. Она сыпанула в лицо крошевом, словно колокольчики звенели, в голосе вьюге послышались шепотки и смешки, и...

Я как будто очнулась. Стоя посреди поля далеко за городом — его огни едва заметно тлели на горизонте угольками.

Тело сводило. Кажется, начался сильный жар. Меня трясло и мутило, но важным было не это. И даже не беличьи причитания, что нас духи морозные закружили.

Писк... Нет, он мне не примерещился! Отчаянный, тонкий, звонкий, плачущий. Как ребенок надрывается. Ребенок?

Не думаю, что он здесь... Посреди холода, снега и льда...

Но мысль проскользнула — и ушла. А одна в попу уколотая дурочка уже месила «валенками» сугробы.

— Ну все. Теперь косточки твои тут останутся, — заявила беличья пакость, — ох и бедовая девка!

— А кто мясника укусил? — Я обиделась, правда!

— Да он же козел до баб охочий, на лице написано! Спасибо бы сказала, дура, тебя спасала! Тут все знают, что к нему ли женского полу нельзя посылать, я уж наслышалась, жаль, поздно сообразила, что именно про этого типа говорят!

Значит, трактирщик нарочно?..

От этой мысли что-то кольнуло под ребрами, но и только.

Просто... Я добралась. До чуть ли не единственного дерева в округе. Ну как дерева? Скорее, кустарника. Он топорщился мелкими тонкими веточками, шелестел недовольно колючками и подрагивал от порывов ветра. А внизу, у самых толстых корней, лежало...

Я моргнула. Раз. Другой. Третий.

Но ничего не изменилось. Там, в узловатых плотных объятиях кустарника, лежали... несколько тонких тряпочек. Темно-синие, с едва заметной золотой вышивкой, которая своим блеском и привлекла мое внимание.

А рядом валялась наполовину закопанная в снег маленькая корзинка.

Наклонилась над ней — и застыла. Как громом поражённая, не иначе. Из корзины на меня смотрели два маленьких, сияющих чистой небесной бирюзой глаза самого чудесного существа на свете. Оно было похоже, кажется, на крохотную змейку. Очаровательную и белоснежную. С мелкими пуховыми крылышками.

Я протянула руки.

— Не смей! — Вопль белки.

Мое прикосновение.

Мокрый шершавый язык лизнул мне ладонь.

И крохотное существо удовлетворённо засопело, скользнув в тепло моих рук. Хотя какие они теплые, без варежок? Я, недолго думая, засунула змейку за пазуху. Не оставлять же живое существо на морозе!

— Ты когда перестанешь тянуть в руки что попало! — Разорялась белка. — Это тебе не дворец! Не человеческая деревенька! Эта тварь может быть ядовитой! Брось ее скорее, и...