По ту сторону Бездны[СИ]

Таких историй я знала множество, спасибо Петькиным родителям, не скупились. Но почему–то ни меня, ни Петьку, ни его родителей эти истории никогда не останавливали. Да и никто из тех, кто слушал сейчас Гошу, я уверена, не откажется сесть в байдарку. Может, мы не верили, что это может случиться с нами? Возможно. А еще мне вдруг подумалось, что лучше уж, как тот парень, об камни, чем как Лиза, среди розовых вампирских лепестков. Человеком, а не едой.

А в Верью я влюбилась сразу, с первого взгляда. Высокие берега, поросшие соснами, мелькающие то здесь, то там небольшие полоски песчаных пляжей, журчание воды на перекатах, кувшинки в заводях, и даже упавшие в воду стволы деревьев, которых здесь было множество, — все вызывало только радость. Наверное, только здесь, посреди воды, борясь с болью в натруженных мышцах, я осознала, как же я устала за этот год. Вся эта выматывающая на износ учеба, все эти вынимающие душу вампиры. И только вода несла покой.

У меня вообще была слабость к водоемам. Вода с детства казалась мне отдельным таинственным миром, она манила и притягивала. Я обязательно должна была туда войти, ну или хотя бы опустить руки, «поздороваться» с этой неуловимой, но притягательной стихией. Недаром в детстве меня не могли вытащить из бассейна, и спортивную группу я бросила только, когда мамины причитания «ты испортишь фигуру» переросли в вопли ужаса «ну вот, я же говорила». На мой взгляд, фигура пострадать не успела, маме свойственно преувеличивать, путая воображаемые кошмары с наступившими. Но тогда, подростком, я ей почти поверила и очень переживала.

Но даже отказ от бассейна моей любви к воде не уменьшил. Даже если температура этой воды плюс двенадцать, и временами она весьма хищно оскаливается камнями. Любовь первое время была взаимной, мы с Петькой обходились без происшествий. Хотя вокруг — и лодки пропарывали, и купались «в неположенных местах» и в неоговоренное время. Но без серьезных травм пока обходилось. А ушибы и ссадины — да кто их вообще считал!

А меня в итоге сгубила не река, сгубил меня все же холод. День на пятый я проснулась утром от боли в пояснице. Ни согнуться, ни разогнуться, ни повернуться. Ох, нет, я еще слишком молода, чтобы умирать. Тем более, так бесславно. И ведь надо же дальше плыть! А вода в реке не потеплела, и байдарка без подогрева.

Я одела на себя все. А что не одела, то обмотала вокруг поясницы, чтоб подарить ей, бедолаге, хоть немного тепла.

— Сказку «Колобок», часом, не с тебя писали? — прокомментировал мой наряд Петька.

— В смысле, что от дедушки ушел?

— В смысле, что по форме напоминаешь. Мать, ты со всем этим шмотьем в байдарку не влезешь.

— Не надейся.

Влезла, конечно. Вот только фартук охватил меня непривычно плотненько. Ну а дальше — просто как в сказке: здравствуй, дерево! Обычное, в общем, дерево. Ну упало, перегородив реку. Даже не реку — воздух над ней, до реки оно не достало, зацепившись за что–то ветвями. Шедшие перед нами просто пригнулись — и проплыли под ним. И я тоже собралась уже пригнуться, но резкая боль заставляет отказаться от этого намерения, и я вскидываю вперед руки, защищая лицо от стремительного приближения древесины. Удар ладоней о ствол, лодку заносит, и уже в следующую секунду мы в воде.

Я дергаюсь, силясь выплыть, и понимаю, что застряла. Байдарка перевернулась, я вишу в ней вниз головой, все мои разбухшие кофты зацепились за фартук и не дают выбраться. Я дергаюсь раз, другой, третий, извиваюсь, теряю воздух и, кажется, начинаю паниковать. Вода, безусловно, моя стихия, но мне ли не знать, что ошибок она не прощает. Сильная мужская рука разлучает меня, наконец, с лодкой, и вытягивает на поверхность.

— Жива? — сдержанно интересуется Петька, пристально вглядываясь в лицо.

— Кажется, — удивительно, я даже воды не успела наглотаться. А показалось — вечность под водой провела. Цепляюсь за леер, пока байдарка нас не покинула, и интересуюсь, — направо, налево?

Петька оглядывается.

— Вперед и налево. За веслом.

Его весло серебристой рыбкой блестит на отмели метрах в двадцати от нас.

— А мое, видимо, потонуло.

— Не переживай, достанем. У тебя из одежды осталось что–нибудь, или ты все на себя натянула?

— Что–нибудь. А теплое все на мне.

— Ладно, сейчас найдем.

К нам уже спешили остальные. Лодку перевернули, весло достали, с одеждой выручили. Просушивая и переплетая волосы, сунула любимую свою заколку в кармашек рюкзака, намереваясь позже вновь сколоть ей подсохшие косы, да нас заторопили, хотелось до вечера еще многое успеть, и я про нее забыла.

А вечером почему–то засуетились с разбивкой лагеря. Вроде и пристали уже, и выгружаться начали, но тут какой–то зануда ляпнул:

— А на том берегу было бы лучше.

Народ тут же поделился на тех, кто уже слегка притомился, и тех, у кого шило…ну, в общем, покоя не дает. Разгорелась дискуссия.

— Ладно, что так галдеть, — принял решение Гоша. — Сейчас сплаваем да глянем. Давай, Петь, с тобой, что ли.

Петька, который в этот момент, стоя в воде, отвязывал мешок с общественной посудой, волею судеб катавшийся весь поход в нашей байдарке, тут же кивнул и бодро уселся на мое место. Гоша толкнул байдарку, и взгромоздился сзади.

— Пижон, — бросила, глядя на это дело, Надежда, Гошкина спутница. Бросила так, что непонятно было, вкладывала ли она в это слово осуждение или любование.

Потому как полюбоваться, и впрямь, было на что. Река в этом месте была не слишком широкой и казалась спокойной, поэтому Гоша не стал утруждать себя нормальной посадкой. Он небрежно уселся на деку, отточенными движениями весла придавая байдарке нужное направление. Голенища высоких болотных сапог раскручены до бедер, за спиной наискось — охотничья двустволка. Сам высокий, стройный до худобы — ах, со спины влюбиться можно!

Влюблялись–любовались мы все где–то до середины реки и еще чуточку дольше. А потом лодку вдруг резко повело в сторону, каланча по имени Гоша бесславно рухнула в воду и байдаркою накрылась. Как и Петька, впрочем. Бедный Петька, явно не его сегодня день! Впрочем, Петька выплыл почти сразу. А вот Гоша… Мальчишки уже в воду полезли, когда он все–таки вырвался из страстных объятий русалок и показался, наконец, над водой.

На берег он выбрался злой, без ружья и в одном сапоге.

— Водоворот, — раздраженно бросил он нам. — На поверхности не видно, верхний слой спокойный совершенно. А там ручей впадает, да внизу камень еще огромный, крутит так, что… В сапоги вода залилась до бедер, если б скинуть не удалось — не всплыл бы. Ружье вот тоже бросить пришлось. Петь, что с байдаркой, вещи все целы?

— Вещи да, — флегматично ответил Петерс, словно и не принимал незапланированные ванны вот уже второй раз за день. — А вот мешок с посудой я очень удачно отвязать успел.

— Вы! — взревели самые голодные. — Вы что, хотите сказать, что утопили котел?!

— Ну почему только котел? — пожал плечами Петька, — еще тарелочки, кружечки, ружье вот Гошино, сапог опять же. И, видимо, весло. Кстати, кто–нибудь заметил, оно утонуло или уплыло? — свое весло Петька из рук так и не выпустил.

— Утонуло, — сообщила Надежда. — Вместе с Гошей и утонуло, а без Гоши уже не выплыло.

— Ладно, не суетитесь, сейчас все поднимем, — Гоша, уже успокоившись, деловито скидывал мокрую одежду. — Надь, достань, у нас веревки был моток. Водоворот там конкретный, надо страховаться.

И тут только я вспомнила. Заколка! Я сунула ее в кармашек рюкзака, а кармашек, кажется, так и не закрыла, собираясь почти сразу заколоть ей волосы… Я бросилась на берег, дрожащими руками ощупала рюкзак. Чудес не бывает. Незакрепленный груз небрежности не прощает.

Я, кажется, жутко ругалась. На холеных пижонов, переворачивающих чужие байдарки, всех вообще идиотов, которым на одном берегу не сидится. Услышала в ответ много интересного о дурах, которые не знают, где следует хранить редкие антикварные вещи. Потом, видимо, плакала, и умоляла найти. Даже нырнула раза четыре сама, наплевав на боль в пояснице. Мы нашли весло. Выловили мешок с посудой. Но, как ни старались, ни ружье, ни сапог, ни вампирскую заколку белого металла с дорогой инкрустацией отыскать на темном речном дне не удалось.

«Вот и все», — отчаянно думала я, растирая свое дрожащее тело полотенцем, — «ничего не осталось. Совсем ничего хорошего не осталось». Не знаю, почему я так думала, но в тот момент казалось, что теперь действительно все будет только плохо. Словно все хорошее, что было в душе у одного вампира, он запрятал в свою заколку, и отдал мне. А я потеряла. И теперь меня ждет только зло.

Взяла нож и отправилась рубить лапник. Хотя нет, если ножом, то, наверное, правильно «резать». Но то, что я в отчаянье творила с несчастными ветками, больше сочетается со словом «рубить». В результате порезала палец. Но это меня не остановило. Я таскала и таскала новые охапки, пока Петька не поймал меня за плечо:

— Мать, ты перину делаешь или гнездо вьешь? Притормози, давай палатку ставить.

Палатку поставить не успели.

— Медведь! Там медведь! — с визгами выкатились на стоянку девчонки.

— Где? — с загорающимся в глазах азартом вопрошали парни, шаря вокруг руками в поисках двустволки, — щас мы его!..

— Куда? — заорала Надежда. — да вы что, сдурели?! Гоша, да останови ты их!

— Да он ушел уже, он же не дурак, — отмахнулся Гоша, но в глазах его было только сожаление, что его двустволка лежит на дне.

В результате убежали за горизонт (в смысле, скрылись в лесу) трое: всегда спокойный и рассудительный Андрей, рубаха–парень Степыч и мой Петька. И я еще успела вспомнить, как здорово Петька стрелял весной в тире, даже выиграл для меня плюшевого мишку, бездарно мной потом потерянного. Теперь, видно, решил тушку настоящего за лапу приволочь. На самом деле, я даже не волновалась. Не потому, что была уверена, что Петька не промахнется. Скорее, не сомневалась, что медведь благополучно свалит, не дожидаясь любителей пострелять.

Раздался выстрел. Затем второй, третий…четвертый.

— Пошли, — мрачно скомандовал Гоша, беря топор. — Девчонки, сидите.

— Гош, ты чего? — не понял Генка, — тушу разделывать собрался?

— С первого выстрела не убили. Либо он убежал, либо бросился на парней. Не с палкой же мне идти, — Гоша объяснял уже на ходу, стремительно двигаясь к лесу.

Мальчишки ушли, а мы остались гадать, кто же на кого там поохотился. Их не было долго. Слишком долго. И в лагерь, в итоге, они принесли не медведя. Петьку.

В первый момент показалось, что мертвого. Вместо лица — кровавое месиво, одна штанина насквозь пропитана кровью. Но он был жив, и даже в сознании.

— Я же попал…в сердце…я не мог не попасть, — повторял он снова и снова.

— Да нахрена — в сердце? — горячился Гоша. — Мозг ему надо было выносить, мозг! С пулей в сердце медведь в легкую стометровку пробегает!

— Да где ж ты раньше был, такой умный?! — взвилась в ответ я. — На лодочке катался?! Какого дракоса ты их на медведя отпустил, если не уверен, что они знают, как это делается?!

— А я что им, нянька?!

— Нянька! Ты руководитель группы, значит нянька, и несешь ответственность, а не так, что кто куда захотел, тот туда и бегает!