По ту сторону Бездны[СИ]

Глава 8. Встреча

Я падаю на колени, больно ударяясь локтем о какие–то ящики. Оборачиваюсь. Вслед за мной в багажник забирается незнакомый вампир. Лицо его замкнуто и решительно, светлые волосы собраны в хвост, даже рубаха — такого глубокого темно–синего цвета — порождает лишь самые мрачные предчувствия. Он молча отодвигает в сторону ящики, затем хватает меня за руки и привычным движением затягивает на запястьях кожаные ремни.

— Нет!! Только не руки! Нет!!! — я в ужасе дергаюсь, пытаюсь вырваться, но я уже связана, коленопреклоненная, притиснутая почти вплотную к боковой стенке багажника. Почти сразу дверца захлопывается, и я остаюсь одна. Прямо перед глазами — врезающиеся в запястья ремни, и значит, сейчас произойдет что–то ужасное. Руки нельзя связывать! Если связали руки — это конец! Безумный, безудержный страх поднимается из самых глубин естества. Я помню эту беспомощность. И ужас. И боль в запястьях, когда я рвусь, выдираюсь, выламываюсь из оков, но не могу освободиться, не могу прекратить, ничего не могу сделать! Делают со мной. Чудовищное, ужасное, жуткое! Я кричу. Ужас выворачивает душу, я задыхаюсь, на меня потоками льется кровь. Безумные черные глаза выжигают душу, или нет, не глаза, огонь, нестерпимо яркое пламя взвивается к небу — и вот уже нет ничего, только пепел. Я кричу, кричу, кричу, не понимая уже, где я, что со мной, в бесконечном ужасе огня и крови. Девичье лицо, опрокинутое в блаженство. Лицо мужчины, с полуприкрытыми в истоме веками. Чужая грудь — обнаженная, отвратительная, дергающаяся над самым лицом. Движение руки. Нож. Кровь. Кровь!!! Я вся в крови, и она горит, горит, горит…

— Тише, Лара, тише, — меня обнимают ласковые руки, и такой знакомый голос шепчет, — все хорошо, все уже хорошо.

Мои руки снова свободны, но эта кровь, всюду эта кровь…

— Нету крови, Ларочка. Посмотри на меня. Просто посмотри на меня.

Я пытаюсь, я, правда, пытаюсь, но кровь заливает глаза…или это слезы, и он вытирает их своими нежными, чуть прохладными пальцами. Серые глаза глядят в упор, не мигая. Глядят прямо в душу, и я держусь за этот взгляд, словно за брошенную в Бездну веревку. И выбираюсь.

— Лоу…

Мой Лоу. Он берет меня на руки и выносит из чужой машины. Мы все там же, на парковке перед злополучным магазином. Хозяин машины стоит тут же и взирает на меня… с очень глубоким недоумением. Лоу что–то говорит ему… довольно вежливо, похоже, благодарит. Тот чуть улыбается, кивает и уходит по своим делам. А меня, все еще всхлипывающую, дрожащую, Лоу аккуратно сажает на пассажирское сидение своей машины. Тянется к ремню, чтобы пристегнуть.

— Нет! — волна ужаса вновь прошибает меня с головы до пят. — Не привязывай! Пожалуйста, только не руки! Только не руки!

— Ларочка, что ты, это обычный страховочный ремень, нам надо лететь, — голос у него спокоен, а взгляд встревоженный.

— Нет! Пожалуйста, пожалуйста, нет! — Я закрываю лицо руками, пытаюсь свернуться на сидении в комочек. Он не дает, вновь заставляя смотреть в его глаза. Серые, словно сталь. Твердые, словно сталь. Надежные, словно сталь. Я пытаюсь дышать глубоко. Я пытаюсь не свалиться опять в кошмар. Я пытаюсь остаться с ним. — Только не привязывай, — шепчу я пересохшими губами. — Только не привязывай.

Он кивает:

— Тогда держись крепче.

Мы взлетаем. Все выше, выше. В заоблачную даль, которую мне придется называть домом.

— Испугалась того, что произошло в магазине? — это даже не совсем вопрос, почти утверждение. А я несколько секунд смотрю недоуменно. В магазине? Ах да, та вампирка…

— Не успела, если честно… И не очень поняла… Почему она бросилась? — магазин — это неважно, это было давно и неважно, но надо говорить, надо что–то говорить, иначе опять кругом будет только кровь.

— Подростковый возраст, — охотно объясняет он. — Самый опасный. Гормоны срывают крышу, инстинкты берут верх над воспитанием. Жажда практически неконтролируема. На то, чтоб научиться себя контролировать уходят десятилетия… А твой аромат слишком ярок. Необычен…

Аромат…аромат… да, помню я тот аромат — крови, спермы и пота. Это не аромат, это смрад… Ах, нет, не о том, не о том… вампирка.

— Она тебя… больно укусила? — смотрю, не отрываясь, на свои дрожащие руки. Следы ремней розовыми змеями обвивают запястья. Было ли больно мне, когда я рвалась, пытаясь освободиться? Не помню. Было страшно. Так страшно, что все остальное уже и смысла не имело.

— Да нет, она же ребенок. Ничего серьезного.

Ребенок…совсем еще ребенок…Ей же нет восемнадцати!.. Половозрелая. Подойдет… Нет, не надо, пожалуйста, возьми меня…меня…

— А если бы… если бы она укусила меня?

— Много выпить бы не успела, ее бы остановили практически сразу. Чужая собственность у нас неприкосновенна, этому учат с детства. Как и тому, что свои желания надо контролировать… Но вот шею в таком состоянии она могла тебе сломать легко, так что пришлось подставлять свою, — он улыбнулся, словно улыбкой можно было смягчить смысл его слов.

Так легко сломать шею… перерезать горло…людей вообще легко… и вампиров… оказывается… движением руки — и сразу в пепел…движением руки…

— Ты сломал ей руку?

— Вывернул. Стандартная процедура. Боль возвращает разум. Хорошо, что тебя быстро вывели, девочке не пришлось больше мучиться, преодолевая жажду.

Девочка не мучилась…она умерла…блеск лезвия — и все…а труп ее теплый…вот только кровь — остывает…так быстро остывает…когда отдельно…от тела…

— Рада, — с трудом вынырнула обратно. — За девочку. А что сказали…любящие родители?

— Извинились.

— Что? — от удивления меня даже кошмары на миг оставили. — Ты ей руку вывернул, а они извинились?

— А должны были они. И руку выворачивать, и сдерживать. Она их Младшая, они за нее в ответе. А они не справились. Упустили. Конечно, они извинились.

А я… я не Младшая… за что мне — руку? Я вообще не его, я…я… а они ведь тоже — извинились. Он избил, а они — извинились… И даже Лоу — поблагодарил… тот мне руки… а он поблагодарил…

— Что руки, Лара? — неожиданно обернулся Лоу.

— Я… вслух уже говорю?

— Немного. Так что там с руками? Ты испугалась, что тебя привязали? Он не со зла, Ларочка, он всего лишь помочь хотел. Он просто не из тех, кто бывает за Бездной, а они с людьми не умеют, не сталкивались. Я и сам тебя хотел в машине закрыть, а потом вернуться, оплатить покупки, не успел только.

— Меня нельзя… за руки, Лоу. Я чуть не умерла там… — а вместо голоса только испуганный шепот. — Я же не убегаю, я же не спорю… Не надо за руки. Пожалуйста…

— Так тебе из–за этого так плохо? Прости, Лар, я не понял сразу, Я думал, ты вампирочку испугалась, — Лоу ласково проводит рукой по моим волосам. Ну, не совсем моим. По тем, что теперь вместо моих. — Он что, привязывал тебя? Привязывал и мучал? Тот гаденыш, Доири.

— Нет, — бормочу я, — не он, нет…

А следующее слово словно застревает в груди, и если я скажу, оно порвет мне грудину, раздерет горло, заставит истечь кровью на месте, но я все же открываю рот и выплевываю его, страшное, колющее, режущее, рвущее:

— Анхен.

Машина вздрагивает всем корпусом, словно огромный живой организм. Испуганно оборачиваюсь к вампиру, и еще успеваю заметить его закрытые глаза и сжатые губы. Секунда — и наш полет выравнивается, а он смотрит на меня уверенно и доброжелательно.

— Мы сейчас прилетим домой, и ты спокойно мне все расскажешь. Договорились?

— Попробую, — мысли скачут, и я не уверенна, что смогу рассказать все, и, тем более, спокойно. Что я вообще смогу рассказать хоть что–то. Но он чуть сжимает мне ладонь, даря свою силу, свою уверенность, и мне хочется верить, что я справлюсь.

Он не ведет меня в дом, он ведет меня в сад. Садится, прислонившись спиной к стволу серебристой ивы, и устраивает меня боком у себя между ног, притиснув к себе почти вплотную. И я благодарна ему за это. За тепло его тела, за нежность обнимающих меня рук, за возможность прижаться и положить голову ему на плечо. За эту безмолвную поддержку — больше, чем за любые слова.

Меня все еще трясет, никак не могу успокоиться, и какое–то время мы просто сидим, наслаждаясь тишиной, отсутствием движения, отсутствием посторонних. А потом он все же просит:

— Попытайся мне рассказать. Все, что сможешь. Все, что вспомнишь.

— Это…слишком страшно, — мотаю я головой, — и больно.

— Но я же здесь, — настаивает он, — я с тобой, и я держу тебя. Ты должна рассказать. Выговориться, освободиться. Тебе станет легче, я обещаю.

Я пытаюсь. Слова не идут, но я пытаюсь. Про Елену. Я, оказывается, помню, что звали ее Елена, был канун Нового Года, мишура, елки, шарики. А он убил. Зарезал, и залил меня ее кровью. Просто так, он ее даже и не хотел. А еще избил. Не тогда, раньше, и, если бы не его кровь, у меня до сих пор бы шрамы не сошли, они и так не совсем сошли, а еще, еще… и вдруг так четко вижу его лицо. Его глаза, цвета спелых каштанов, черные дуги бровей над ними, его улыбку, за которую и жизни не жалко, вспоминаю, как он целовал меня… в Бездне.

— А ведь мы были в Бездне, Лоу, — почти шепчу. — А ты говорил, что невозможно. А он меня возил. Там…красиво. А потом мы почти упали, а потом…

Образы накатывают на меня, перемежаясь, путаясь. Он целует меня… бьет… прогоняет… спасает… добрый… злой… люблю… ненавижу… кровь, смерть, секс, похоть, заколка…и мы вдвоем под звездным небом… и снег идет… или не было снега…или не тогда…я так ждала, что он придет, что он спасет, что он успеет…а он не спас…меня раздели, обрили, заклеймили — а он не спас. Я так ждала, я так надеялась. Он ведь всегда… всегда приходил, даже когда я не ждала… не звала… а тут звала — а он не пришел…

— Он просто не успел, Лара. Просто не успел, — прерывает поток моих бессвязных обвинений Лоурел. — Он был в Герате. Это далеко, отсюда три дня пути. Там назрел серьезный конфликт, и надо было принимать весьма непопулярные меры, и экстренно… А у нас, знаешь ли, очень мудрый Владыка, — в его голосе мне послышалась усмешка. — Все, что будет принято народом благосклонно, исходит лично от него. А для непопулярных мер есть авэнэ.

— Ты ж говорил, он — младший сын младшего брата. У вас и без него этих авэнэ — как грязи…

— Не ругайся, — Лоу на мгновение чуть сильней прижимает меня к себе и целует в лобик. — Когда–то давно их и вправду было немало. Те времена ушли, я их уже не помню. А сейчас остался лишь он один. И после титула «авэнэ» даже перестали упоминать имя. Зачем, если и так не перепутать?

— Как один?

— А вот так. Если хочешь, могу рассказать.

Я киваю.

— У Владыки было восемь детей. Впрочем, семьи тогда у всех были многочисленные. И у многих его детей уже были свои дети. Это я уж не помню, сколько, не застал. А потом произошла катастрофа. Мир рушился, эльвины погибали. Не все, но многие. Большинство. Владыка выжил, его внуки погибли все. Из детей выжила только дочь. Не самая старшая, не самая младшая, не самая сильная, не самая слабая. Были лучше, были хуже. Выжила она. У Владыки было два брата. И у них тоже были дети, внуки, семьи. Выжил только Анхен. Почему? Я не знаю. И он не знает, и Владыка не в курсе. Так вот сложилось. А Владыка — он и ценит его, как члена своего рода, как надежду на будущее, как хорошего политика и администратора, на которого можно переложить часть своих забот. И ненавидит — за то, что он всего лишь племянник, за то, что он выжил, когда его сыновья погибли, за дочь, за то, что уж столько столетий он не может дождаться внуков… Сложно у них там все. Вот он Анхена и подставляет под все шишки, а при этом — в том же конфликте с Доири Владыка безоговорочно встал на сторону племянника, потому как покусились на честь его рода, и всесильный фаворит в мгновение ока потерял все за потакание мальчишке.