По ту сторону Бездны[СИ]

— Да? — информация, возможно и интересная, но в душу не запала. — А чем он лучше того фаворита и того мальчишки? Тем, что родился авэнэ? Мне тот же Доири и вполовину столько не сделал, сколько твой обожаемый Анхенаридит. Он мучил меня, пытал — а все улыбался. Все рассказывал про любовь и заботу. А тот же Доири — да, отправил в стада, так ему меня подарили, чего ж отказываться. Вот только про любовь он мне ни слова не пел, и даже пальцем меня не тронул.

Лоу молчит. Так долго молчит, что я думаю, что он не ответит. Но он все же произносит:

— А знаешь, моя мать была безумно в него влюблена. В Анхена. С самого детства, а может и вовсе с рождения. Она им жила, она им дышала. Он был для нее всем. Я его имя слышал из ее уст чаще, чем имя своего отца или даже свое. А он разбил ей сердце, выбрав матерью своих детей ее подругу… И знаешь, он разбил бы ей сердце вновь, доведись ей сейчас воскреснуть, и увидеть, каким он стал. Она знала его другим, Ларка, совсем другим. Если бы она только могла представить, в кого он превратиться, она бы никогда не доверила ему своих детей. А так… я всю свою жизнь наблюдаю за тем, как из того прекрасного принца, что любила моя мать, он превращается в то чудовище, что знаешь ты. Всю жизнь ищу ему оправдания. Всю жизнь надеюсь, что он сможет, что он справится… Мне даже казалось, что ему стало лучше… Самообман. Древние все безумны, хотя мало кто из них согласен это признать…

Так странно. Его мать, задолго до его рождения, уже любила, уже мечтала… о том, кто так много столетий спустя встретился мне. И ее он не выбрал — и разбил сердце. А меня, похоже, выбрал — и разбил в кровь мое тело и вдребезги жизнь. Или не он, или и без него все было бы… что–то там было — суд, Доири, заколка… а Анхен? Он же не виноват? Он же всегда спасал? А Елена? Это было до или после? Мысли путались. Я, вроде, помнила — кусками, фрагментами. Боль помнила, ужас, кровь. И радость помнила, свой смех, когда мы кружились в воздухе у Ледяных Водопадов. И как целовала его, помнила, срывая одежду и сгорая от страсти.

Голова гудела от усилий, от попыток вспомнить и разобраться. Мне вдруг стало тесно в объятьях Лоу, не хватало воздуха, не хватало… чего–то важного. Придерживаясь за его плечо, встала на ноги и отправилась в заросли. Меня не привлекали тропинки, не привлекали полянки… И только дойдя до ручья, поняла, что мне нужна была вода. Вот эта журчащая прохлада, живущая собственной жизнью.

Я разулась, и, присев на берегу, опустила ноги в прохладные струи. Зачерпнула воду ладонями, умыла лицо. Стало чуть легче.

— Не помешаю? — вампир, понятно, никуда не делся. Последовал за мной. И сейчас тихонько стоял в паре шагов за моей спиной.

— Ну что ты, Лоу, просто… просто тяжело. Не могу разобраться — ни со своей памятью, ни с эмоциями. И — я не все поняла, из того, что ты мне сказал. Если твоя мать была замужем — разве она могла надеяться, что он выберет ее? А если он выбрал другую — то где их дети, почему я никогда даже не слышала?.. А главное, ты говоришь, он изменился, но почему? Как? Откуда в нем столько жестокости, если даже ты морщишься?

— Я не морщусь, Лар, просто… — он присел неподалеку от меня, но обнимать не стал, и воды не коснулся. И фразу не договорил. — Если хочешь, я расскажу тебе об Анхене, — предложил он мне. — То, что известно мне. Я все же сильно моложе, и о многом знаю лишь по чужим рассказам.

— Расскажи, — я смотрела, как течет вода. Сколько ее уже утекло, и не вернуть. Сколько сотен лет живет тот вампир, которого я все пытаюсь понять. Мне всего только двадцать, а он — был, он — будет…

— Он женился очень рано, едва достигнув совершеннолетия. Любил без памяти свою избранницу, она его. И как ни было горько моей будущей матери, но все же она не могла не видеть — они были очень счастливы. Это была любовь — та самая, что у эльвинов принято именовать «истиной», и которая, как нас учат предки, бывает лишь одна на всю жизнь. У них родился сын, которого они обожали, но который очень долго оставался единственным ребенком. Это были годы бесконечных войн, а Анхен по рождению, по принадлежности к роду своему — боевой маг, причем с огромнейшим потенциалом. То, что он может сейчас — лишь жалкие остатки его былого могущества. Он много воевал вдали от дома, но всегда возвращался к ней. В его доме всегда было много гостей, их любили многие, и они любили многих. Но жили они лишь друг для друга. Лет за десять до катастрофы у них родилась дочь. Тогда наступил, наконец, мир, и казалось, впереди только счастье. Вскоре после этого и моя мать перестала надеяться на чудо и все же заметила моего отца. А потом — мир рухнул. Погиб, и не осталось совсем ничего. И если моим родителям несказанно повезло, то Анхену не повезло совсем. Он выжил, а его жена, которая была для него всем, его дети, без которых он не мыслил свое существование, навсегда остались в той, прошлой жизни. Я не знаю, видел ли он их смерть, или просто чувствовал, да, наверно, это не так уж важно. Он был воин, он был защитник, и он не спас…

Потом… потом были страшные годы, когда эльвины пытались осознать свою новую сущность и научиться жить… вампирами, хотя это слово появилось позднее. Это было непросто, но что тебе наши печали. А Анхен — вдруг из очередного родственника Владыки, которого тот и в лицо, возможно, не помнил, превратился едва ли не в единственного.

— Но погоди, ты вроде говорил, у Владыки осталась еще дочь.

— Дочь. Да, осталась. Из огромного огненного рода, чья мощь всегда была опорой трона, у Владыки осталось двое: дочь и племянник. И тогда, то ли от ужаса, что род его угасает, то ли не совсем придя в себя от чудовищной катастрофы, Владыка совершил страшную ошибку — он заставил их пожениться. Он жаждал внуков — чистокровных огненных исирэнэ, ему казалось, совместив огонь этих двоих, он в разы увеличит потенциал своих наследников. Ведь магия слабела. Это сейчас все привыкли, а тогда он ужаса выли — настолько резко и сильно они теряли свои способности.

Воля Владыки закон: Анхенаридит и Арчара поженились. И добросовестно прилагали все усилия, чтобы произвести на свет потомство. Вот только дети все не рождались. А эти двое — если прежде они были друг другу глубоко безразличны, то теперь ненавидели друг друга все сильней с каждым годом. Он потерял семью, она возлюбленного, наверное, они могли бы найти утешение друг в друге, но — не нашли. Возможно, им стало бы легче, родись у них дети, но дети не рождались, делая их бесконечные попытки все более бессмысленными, их вынужденное совместное пребывание — все более тягостным. Много раз Ара просила отца позволить им разойтись, но он и слышать об этом не желал. А ей все сильнее овладевала болезнь.

Как и многих, ее сломала еще катастрофа, но какое–то время она держалась, ведь она авенэя, Хранительница Огненной Крови. Но собственное бесплодие, в то время, как у других пар уже рождались дети, муж, который ее не любил, и у которого тоже, пусть когда–то, но все же были дети, погружали ее все больше в пучину отчаянья, ненависти, злобы. Она возненавидела людей, чью кровь была вынуждена пить, и от которой ее порой тошнило, но не пить она не могла… А для зачатия ее надо пить много, Ларка, очень много, гораздо больше, чем требуется, чтоб утолить голод, а ведь они пытались, они все время пытались, возможно даже уже не ради ребенка, а в надежде, что их избавят от общества друг друга после его рождения… Но ребенка не было. Он так никогда и не родился. Зато были мы — я и моя Ясмина. Чужие дети. Чужая удача. Чужое счастье…

Он замолчал, погрузившись в воспоминания. Я ждала продолжения. Пауза затягивалась.

— И? — не выдержала я.

— И? — переспросил он. С усмешкой, но какой–то горькой усмешкой. — И все, что ты сегодня вспомнила, просто сладкая сказка на ночь по сравнению с тем, что творилось в этом доме…

— Что? Он, что же, вас?..

— Он? Ну причем тут он, маленькая? Я рассказываю тебе сейчас не о нем — о ней. Он всегда был для нас светом, радостью. Заботился, учил, развлекал, баловал. Но у него были и другие дела. Много–много дел и забот. Ответственность за целый народ. Он ведь очень серьезно воспринял то, что отныне он — один за всех своих братьев. Единственный авэнэ. Единственная надежда и опора трона. Он всегда находил для нас время. При его занятости — просто огромное количество времени. Но Арчара — Арчара была всегда. Сейчас я думаю — она изначально была не в меру избалована и жестока. Тогда мне было сложнее судить ее объективно. Порой она была просто замечательной матерью для моей Ясмины. Родную Яся не помнит. У нее была только Арчара. А Арчара с каждым годом все больше погружалась в омут своего безумия. Ей все больше хотелось даже не убивать — пытать и калечить. Ей все сильнее нравилась боль — чужая боль. И она все чаще приходила в себя в луже крови перед растерзанным трупом. Сначала это были люди, но люди умирают слишком быстро. Поэтому дальше объектом ее забав стали слуги, а потом и…

— Но…

— А что «но», малыш? — и вновь горькая усмешка скользит по красивым губам. — Отношения внутри эльвийского Дома строятся через понятие собственности. Низшие являются полной собственностью главы Дома, Младшие являются условной собственностью главы Дома. Она была вправе творить все, что угодно. Она и творила.

— А Анхен?

— А Анхен долго и безуспешно пытался ее изменить. Найти ей увлекательную работу. Найти ей хорошего врача. Попросту запретить. По–хорошему. По–плохому. Как угодно. При нем она нас не трогала, да даже если и бывали вспышки — он пресекал их мгновенно, все же он был сильнее. Но я уже говорил — он не мог быть дома всегда, а я… — он вздохнул. — А я просто красивенький мальчик, Ларка, у меня нет ни силы, ни магии, мне нечего противопоставить Огненной Деве, но мою сестру слишком часто больше некому было спасать. Приходилось использовать то, что есть… А ее возбуждала боль, только боль. Она сгорала изнутри на огне своей ненависти, и ей хотелось заставить страдать весь мир. И что бы она ни творила — она оставалась дочерью Владыки. Его единственной дочерью, и уже по этой причине — его возлюбленной дочерью. Неподсудной. Непогрешимой…

Он замолчал, глядя вдаль невидящим взглядом, закусив губу, обхватив себя руками. Прекрасный вампир. Почти что бог. Я подошла и прижалась к нему сзади, обняв и положив голову ему на плечо. Ему было больно вспоминать об этом, я чувствовала, и все же он вспоминал, делясь со мной даже собственной слабостью, чтобы помочь обрести силу.

— Знаешь, — заговорил он вновь, — она отрастила себе длинные волосы, всерьез начав считать себя жрицей Лунной Богини. У этой богини множество лиц, но Селиарэ поклонялись самой жестокой из ее ипостасей. Той, которую радует только смерть, кому на алтарь жрицы древности бросали еще трепещущие сердца своих мужчин, чье положение не многим отличалось от положения рабов. Отринув Светоча, Арчара ушла к Несущей Смерть, ее безумие прогрессировало, а Анхен… он ведь пил ее кровь, он все время пил ее кровь, обряд зачатия этого требует, и постепенно он сам становился все жестче, жестче…

Лоу вновь ненадолго замолк, но я не торопила. Просто обнимала его, прижимаясь к нему всем телом. Он же не бросил меня одну среди моих кошмаров. Мне хотелось, чтоб он чувствовал, что и я — тоже рядом.