Я родилась пятидесятилетней...

— Ай! Белла, не дерись, ой… отпусти мой локон… Ну, пожалуйста, детка… — маленькая ручка была невероятно сильной и уверенной. Эх, а предупреждали меня о кофточках с рукавичками.

Нужно сказать Чарли, чтобы привёз пару штук. Маленькие пальчики отпустили мои волосы так же неожиданно, как и схватили, а ручка легла на животик, бровки нахмурились, а губки задрожали, как будто ей было больно… Может быть, она обиделась на меня? И тут я вспомнила о небольшом покраснении возле её пупочка.

— Доктор, чуть не забыла! Посмотрите животик Беллы, мне кажется, эта штучка плохо выглядит…

Мистер Хёрт не успел уйти и с готовностью обернулся:

— Пуповина? Да, конечно. Я как раз должен был проверить, как она заживает, но увидев, что ребенок спокоен и не плачет, решил, что всё в порядке, и не стоит лишний раз беспокоить девочку.

Развернув пелёнку и осмотрев Беллу, он нахмурился:

— Знаете, она заживает очень плохо и, вероятно, болит. Видите это уплотнение? Его быть не должно, удивительно, что ребёнок терпит и не плачет. Необходимо заново обработать ранку и остановить воспаление.

Я испугалась.

— Это будет больно? Ей и сейчас больно? — я судорожно вглядывалась в нахмуренное личико дочери. — Это очень опасно, мистер Хёрт?

— Не волнуйтесь, подобное случается с каждым третьим ребенком, у вас так выглядит просто из-за того, что позже спохватились. Вы молодцы, что обратили внимание на это, — он передал Беллу медсестре.

Я молодец, да… Обратила внимание… Я справлюсь! Я буду хорошей матерью, ничего страшного не произошло. Ох, ну где же Чарли?

***

Белла (Валентина)

Первые дни после моего рождения меня не покидала странная апатия. Наверное, это послеродовая депрессия. И всё равно, что рожала не я, а меня! Мне было не легче! И я знаю, о чём говорю, я рожала!

Меня раздражало буквально всё. Крики детей, молодые неопытные родители, которые неправильно брали меня и каждый раз, кажется, готовы были уронить из-за своей неловкости, чересчур сильные медсёстры, которые пеленали меня, как мумию, оставляя свободной только половину лица, врачи, которые неудачно обрезали пуповину, ужасное зрение, которое было в разы хуже, чем даже моё в пятьдесят. Я видела лишь очертания, смутные и непонятные; меня раздражали голоса людей, которые говорили на английском, хотя, судя по акценту, меня окружали, скорее, американцы, чем англичане, раздражали собственные речевые центры, которые были не способны выдавить даже немного похожие на слова звуки, меня бесило собственное бессилие и непонимание окружающего.

Как? Почему? Зачем? Это что-то связанное с индийской философией возрождения душ? Разумная часть меня отказывалась в это верить и отчаянно буксовала, ввергая меня в мрачную меланхолию, другая, немного мечтательная, робко говорила, что всё будет хорошо, ведь у меня появился шанс прожить заново. Постепенно второй голос звучал всё более восторженно и громко, боль в пупке и теле вообще затихала, мои новые родители делали свои первые успехи на этом скромном поприще, а я осознавала открывающиеся передо мной перспективы.

Я — бывший первоклассный хирург в теле ребенка. Да, я потеряла свои опытные руки, которые в последние годы могли отрезать аппендикс совершенно без участия мозга, если операция не была осложнена перитонитом. Но все мои знания остались со мной. Как говорится: Omnia mea mecum porto. *Всё своё ношу с собой (лат.)

А ещё я родилась в Америке. Последний факт подтвердился, когда я услышала в машине по радио краткий прогноз погоды в штате Вашингтон. Моих знаний языка хватало понимать окружающих, но я сознавала, что мои знания больше разговорные. Их я почерпнула во время общения с Александром, его семьёй и друзьями, когда мы приезжали с мужем и дочкой в Аризону. Мои основные знания об этой стране были основаны как раз на отзывах деверя. Нет, я не испытывала ни малейшей излишне восторженной симпатии к своей новой родине, но одно я знала про США точно. Согласно тому же списку «Форбс», профессия врача была в тройке самых престижных профессий Америки. А самый дорогой профессионал — это хирург, его заработная плата в среднем составляет до двухсот тысяч долларов в год. Чуть меньше получают их коллеги, анестезиологи, а замыкают тройку самых дорогих профессий акушеры-гинекологи. Но и дальше в списке — тоже сплошь врачи: специалисты по лицевой хирургии, терапевты, стоматологи, психиатры. То есть, даже если эти руки не смогут лихо владеть скальпелем, я смогу найти себя в медицине, получив образование, а минимальные шестнадцать тысяч долларов в месяц сразу после резидентуры приятно выглядят по сравнению с семью тысячами рублей, за которые работают мои интерны в России.

Хотя не только в материальных перспективах дело. Это новые знания, по сути, другая школа медицины, новейшее оборудование, инновационные препараты, различные профессионалы своего дела. Да что говорить, я могу рискнуть и поступить в Гарвард! Да, денег на это уйдёт много, но то, что я справлюсь с обучением, я уверена. Здесь на врача люди учатся даже не десять лет, а иногда все шестнадцать. Но у меня-то за плечами почти тридцатилетний опыт работы хирургом. Я с улыбкой вспомнила, как года два назад переживала о скором выходе на пенсию. Хотела получить возможность поработать ещё, узнать новое? Получи и распишись, Валентина! Хотя теперь ты не Валентина, а Белла.

Что-то мелькнуло на краю сознания, но я упустила мысль, так как Рене, вроде так звали мою молодую маму, зайдя в детскую, заметила, что я не сплю, и решила, что я могла проголодаться.

М-да… Сейчас бы тортика… Шоколадного… А не вот это вот всё…

========== Мелкие неприятности ==========

Первый год моей новой жизни был невероятно сложным, прежде всего для моей психики. Начать с того, что мне почти постоянно хотелось спать. Я засыпала, не замечая этого, посреди какой-нибудь важной мысли, что невероятно бесило меня. А всё потому, что мне было очень трудно сосредоточиться с открытыми глазами, так как я постоянно теряла фокус. Но каждый день я тренировала глазные мышцы, чтобы скорее обрести нормальное зрение. Лишь после трёх месяцев я получила удовлетворяющий меня результат. Но нет предела совершенству! Я продолжала работу над собой и окружающими. И да, в зрячем состоянии это стало проще.

Так я узнала, что живу в относительно маленьком двухэтажном домике типично американского типа, хотя для крошечной меня, тут были царские хоромы, но я старалась соизмерять масштаб и быть объективной. Детская и спальня родителей располагались наверху, там же была ванна, где меня часто купала Рене. Чарли меня немного побаивался, хотя я росла образцовым ребенком, который хнычет лишь тогда, когда голоден, не берёт грязь в рот, спокойно лежит на руках и лишь морщится, когда нужно сменить памперс. Единственную истерику я устроила, когда у меня начали резаться зубы в восемь месяцев. Там было просто необходимо сбросить накопившийся негатив, но и того молодым родителям вполне хватило.

Рене была милой, но немного невнимательной, на мой взгляд, особой, хотя ветреность я списывала на возраст. Пару раз, заговорившись по телефону, она забывала меня на диване в гостиной, откуда менее разумный ребёнок мог легко «чебурахнуться» без присмотра родителей. Она могла легко перегреть детскую смесь, а один раз мамаша, замечтавшись, а может и по незнанию, чуть не вставила в микроволновую печь баночку яблочного пюре вместе с металлической крышкой. С ужасом увидев это, я подняла громкий плач, и она бросилась меня успокаивать. Как, могла, жестами, показала, чего хочу, и, спустя минуту, мы достигли консенсуса. Яркая синяя крышечка была гордо выдана мне.

Чарли казался мне более адекватным, поэтому, когда он пришёл вечером с работы, я показательно крутила крышечку от баночки в руках.

— Рене, у Беллы новая игрушка? — да, папочка, погремушки я гордо игнорировала, мягкие игрушки скидывала на пол, соски выплёвывала, а с металлической крышечкой от пюре — мы лучшие друзья… Странно, правда?

— Чарли, если честно, то я сама в шоке, я хотела подогреть ей баночку в микроволновке, но, когда она увидела эту крышечку, твердо дала понять, что хочет получить её немедленно.

Чарли внимательно посмотрел на меня и мою новую игрушку. Я по-прежнему увлечённо крутила металлический кругляш в руках, не делая попыток засунуть его в рот. Еще бы! Мало ли, где крышка была, и кто ее трогал? Мама ведь даже не помыла вещицу, когда отдавала мне. Я тихо вздохнула.

— Может быть, ей понравился цвет? — продолжала Рене, на что я непроизвольно закатила глаза.

Тут же поймала удивлённый взгляд Чарли, натянуто улыбнулась, высунула язык и, сделав глупое лицо, воспроизвела смешной булькающий звук, отчего мои слюни полетели во все стороны.

Отвратительно…

— Родная, — обратился Чарли к Рене, переводя взгляд на неё, — Ты хотела подогреть баночку вместе с металлической крышкой? — уже с подозрением спросил папа.

Бинго, парень!

Хотя, я зря радуюсь. С ним нужно держать ухо востро. Не хотелось бы, чтобы эти американцы сдали своего подозрительно умного в три месяца ребёнка на опыты. Ещё подумают, что я инопланетянка. У них этот миф популярен… Поля у них кто-то творчески приминает и косит, тарелки в небе всякие летают… У нас почему-то никто не удивляется, увидев нарисованные на грязной машине узоры, а иногда и буквы, складывающиеся в ненормативные слова. Про тарелки рассказывать вообще неинтересно, ведь после праздничного запоя и по возвращению домой мужа ждут не только летающие тарелки, но и сковородка, половник и вообще всё, до чего супруга дотянется.

— Нууу, да… — Рене нахмурилась, вспоминая, и тут до неё начало, видимо, доходить, — Ой… Она… Она могла взорваться? — на её лице явно проступал страх и смущение.

Я тихо хихикнула и так же тихо сказала, обращаясь, скорее, к крышечке, чем к родителям:

— Бум…

Рене посмотрела на мою игрушку в священном ужасе. А Чарли поднял бровь. Чёрт, тоже так хочу. Надо будет потренировать мышцы лица. А то пока занимаюсь только речевыми центрами и координацией в пространстве. Массаж молодые родители мне не делали, ручки и ножки не разминали, так что вопросы собственного равновесия я решала сама. Потом буду развивать мелкую моторику. В этой жизни я планировала улучшить свой врачебный почерк и всё же выбиться в хирурги. А для этого я должна очень хорошо владеть не только руками, но и всем телом, на самом деле.

Чарли посмотрел на меня, потом на жену и крякнул. В его карих глазах играли смешинки:

— Беллз, ты присматривай за мамой, когда меня нет дома, ладно?

Я заставила свои губы не разъехаться в предательской ухмылке. Моргнула.

Мама вспыхнула, что мило смотрелось на её бледной коже. Глаза у неё были нежно-голубыми, да и в целом лицо сердечком выглядело по-детски наивным. Интересно, у меня глаза папины или мамины? Кожа у отца была явно смуглее моей, так что цветом я, скорее, пошла в Рене. Волосы я свои видела плохо, они были ещё короткими, а моё любопытство не зашло до такой степени, чтобы специально вырывать у себя клок и сравнивать с родительским генофондом.