По ту сторону Бездны[СИ]

Но…если они пленники — то откуда им знать про животных? Здесь, кроме этих женщин, никого не видно… А если… а если это — вольный выпас, они ж абсолютно апатичны, что те коровы на лугу… Тогда зачем мне здесь оставаться, я ж еще пока не корова, чтоб там суд этот чудовищный не решил. И цель в моей не–жизни еще есть. Пусть последняя, но все же. Уж лучше умереть от голода и холода, заплутав в диком лесу, чем достаться на обед моему хозяину… Хозяину… И ведь прав был Анхен. Люди сами отдают людей в рабство представителям другого вида… Анхен… А все же интересно: прыгнет он в тот сортир за своей заколкой? Или не так уж велика для него ее ценность? Отдал же он ее мне. А моя ценность для него, как выяснилось, и вовсе невелика. Коль не вышло, как он хотел — прогнал и забыл… Ну и правильно, что я, в самом деле? Я ведь тоже этого хотела. Как он там говорил? «Я Высший, потому, что принимаю на себя ответственность за свои поступки»? Ну вот и я — принимаю. В бездну Анхена. Жить осталось недолго, и никто, кроме меня, не виноват, что так вот все вышло. Зато Заринку спасти сумела. А теперь надо выяснить, есть ли шанс помереть где–нибудь в диком лесу, или этот луг — мое последнее место жительства.

Решительно встала и пошла в сторону леса. Не так уж долго и шла. Попалась в «ласковые руки вампиров, которые не дадут нам упасть». Не лично, конечно. Но вот та самая невидимая стена — присутствовала. Здесь она была абсолютно жесткой, под руками и другими частями тела не пружинила и не обволакивала. Но — была. Я долго брела, держась за нее ладошкой. Нашла и кормушку, сейчас и впрямь пустующую, и отхожее место (как ни странно, канализация тут наличествовала, хотя не сказать, чтоб там все было аккуратно). Даже душ неподалеку имелся. Кранов у него не было, включался, если под него встать, но вода текла весьма недолго, видно, основное его назначение — спасать от перегрева в сильную жару. Ну а краны — что–то не думаю, что существ, владеющих разумной речью, невозможно научить кранами пользоваться. Такое чувство, что не только меня здесь опускали. Вампиры явно не жаждали видеть своих рабов разумными. И делали все, чтоб разум не проснулся.

Обнаружила неподалеку соседний загон. Вплотную к нашему он не примыкал, между ними был достаточно широкий проход. Вычислялось это довольно легко, несмотря на невидимость. Потому как в том загоне сидели…самцы. Некорректно, наверное, коль уж я решила, что не то, чтоб они все тут животные… но те, что я видела — иначе и не назвать. И не то, чтоб они там сидели. Весьма возбужденные близостью и недоступностью самок, особи мужского пола слонялись вдоль перегородки, прижимались к ней особо выпирающими частями тела, и всяческими весьма недвусмысленными жестами демонстрировали свои желания собравшимся на моей стороне не менее возбужденным самкам. Те тоже были довольно искренни в демонстрации желания соединиться… так что границы загонов обрисовывались четко.

Обошла их, вскользь заметив, что особого отвращения у меня эта похабщина не вызывает. Ну, физиология. Мало я, благодаря некоторым, дряни всякой в жизни видела? Жаль вот только, что сама я по любви так и не успела… Ну и кто виноват? Влюбляться надо было в нормального человека. А хоть бы и в ненормального, главное — в человека. А теперь вот… Думать о перспективах не хотелось. Я продолжила свой обход. Скорей уж для очистки совести. Уже догадалась ведь, что выхода отсюда нет.

Обойдя полный круг, устало присела у стены, откинувшись на нее спиной и поджав коленки. Прикрыла глаза. Вот теперь действительно все. Если даже удастся прожить здесь больше недели, говорить потихоньку разучусь, о жизни среди людей забуду. Стану как они — не тот животное, не то раба. Еще и суток не прошло, с тех пор, как меня одежды лишили (или прошло уже, но время, что я без сознания была — не в счет), а мне уже все равно. Не стыдно. Чего стыдится, здесь все такие. Словно в бассейне в душе, там вокруг тоже все голые.

Сидела долго. Возможно, даже дремала. Очнулась от шума. На лугу царило такое оживление, что я в первый момент испугалась, что границу между нами и самцами убрали. Оказалось — нет, всего лишь еду привезли. И все бодрой рысью к кормушкам кинулись. Проследив за ними взглядом, невольно впала в ступор. И я еще думала, что ничего нового мне до конца жизни уже не увидеть, можно и глаз не открывать!

Еду раскидывали по кормушкам существа, чья кожа была чернее ночи. Угольно черные, словно порождения Бездны, они, в отличие от нас, имели одежду и, пусть весьма коротко остриженные, но все же волосы. Белоснежные волосы, прямые и гладкие, смотревшиеся на их черных головах словно шапки.

Но все же это были настоящие волосы, поняла я, незаметно для самой себя, подойдя почти вплотную к разделявшей нас стене в районе кормушек. Даже заполняя кормушки едой, существа оставались по ту сторону. Одно из существ чуть нагнулось, и с его спины съехали вбок и повисли, покачиваясь, две тонюсенькие белоснежные косички. Выходит, коротко стригли не все волосы. Несколько прядей на затылке оставляли и отращивали, видно, всю жизнь, раз эти две заплетенные рядом косы, обе вместе — с мой мизинец толщиной, свисали значительно ниже пояса.

— Ешь, — заметив мой излишний интерес, существо подняло на меня глаза.

В его голосе не было особой злобы, но я отпрянула почти что в ужасе. Его зрачки были красными. Ярко красными, словно горящими изнутри. Машинально отступила к кормушке, не глядя выловила там что–то и сунула в рот, боясь снова поднять глаза.

Но существо мной не заинтересовалось. Закончив вываливать в кормушки еду, страшные черные существа с красными глазами отправились дальше.

— Кто это были? — спросила я у своей соседки.

Она не ответила, увлеченно выискивая в кормушке что повкуснее.

— Слуги, — ответила мне другая соседка, — слуги Этих. Они еду, они чистить, мыть. Они делать все. Всегда. Уводить, приводить. Делать бег.

— Да, бег, бег, — подхватило несколько радостных голосов. — Скоро. Бег скоро.

— И куда бежим? — поинтересовалась. Не то, чтоб и впрямь особо интересно, но надо ж как–то готовиться.

— Бег, бег, — возбужденно передавалось по толпе, но ответа я так и не получила.

А есть хотелось. Даже странно, я думала, что ничего уже не хочу. Так и не поняла, чем был тот, проглоченный с перепугу кусок, но наклонилась за следующим. Другой еды не будет. Кажется, картошка. И даже вареная, хоть и со шкуркой. Будем считать — в мундире. Не соленая, правда, но я бы, пожалуй, удивилась такой заботе. Странно, что вообще вареная. Кроме картошки попадались и другие овощи. Лук, репа, морковь, редис… Не все из этого я любила, и потому что–то отбрасывала, удивляясь самой себе: меня низвели до животного, заставляют есть руками из кормушки, а я еще привередничаю, отыскивая куски получше!

Наверное, в страшных, безумных мечтах, приди они мне когда в голову, попав в такую ситуацию, я бы гордо умерла, не притронувшись ни к воде, ни к еде, осталась бы человеком до последнего вздоха, самой смертью своей свидетельствуя несправедливость вынесенного приговора. А в жизни — в жизни очень хотелось кушать.

И я рылась со всеми в этой кормушке, поедая вкусное, отбрасывая невкусное. А потом, среди всех этих овощей, мне попался в руки кусок мяса. Ну надо же! Хоть и презирали нас за мясоедение, а снизошли. Мясо было жестким и имело незнакомый вкус, но все же я старательно пережевывала его, точно зная, что одними овощами мне не наесться. Покончив с этим куском, полезла искать следующий. И поняла, что этим занимаюсь не я одна. Кем бы ни были рабы «Этих», но мясо они любили.

— А чье это мясо? — решила все же попробовать выяснить я, жуя уже, наверное, третий кусок. Может они его готовят как–то не так, что я вкус совсем не узнаю.

Меня не поняли. Начинаю перечислять: корова, курица, свинья, овца…

— Раб нет имени, — получаю в ответ. — Мы не знать имя.

— Что? — еще не верю.

— Кровь раба — Этим, мясо раба — рабам. Мясо — сила. Бег надо много сила. Много мяса.

Дальше уже не слушаю. Недоеденный кусок выпадает у меня из руки, и я еще замечаю, как быстро его поднимают. А потом я едва успеваю отойти, и меня выворачивает.

Есть больше не хочется. Даже вид кормушек вызывает ужас и отвращение. Отхожу как можно дальше, спотыкаясь и путаясь в траве. А потом и вовсе падаю, запнувшись. И остаюсь лежать. Какая разница, где. Тут все места одинаковы.

«Эти» все–таки выразили свое отношение к мясоедению, заставив своих рабов поедать себе подобных. Вот и понятно, почему тела они не возвращают. Хозяйственные, все в дом, все в семью. Им же еще животных своих кормить, какие тут, в бездну, похороны… А плакать уже не могу. Хотелось бы, но не могу. Вот и Лизку мою, выходит, так же съели. И Елену, наверное. Вряд ли он выбросил. Ему ведь тоже — рабов кормить. А они едят. Знают — и едят. Им безразлично? Наверное, их так приучили.

Солнце уходит, наступает вечер. На улице все холодает… А впрочем, какая улица в нашем загоне? Надо отвыкать. Никогда мне больше улиц не увидеть… И ведь ладно б — вампиры. Наверно, не так обидно, если б это сделали со мной вампиры… Но ведь это сделали со мной люди… люди…

Холодает. Я промерзаю насквозь, у меня замерзают последние мысли. Просто хочется тепла. Что–нибудь, ну хоть что–нибудь, что б меня согрело! Кто–то ложится рядом, приживаясь ко мне всем телом. Не важно, кто, но хоть немного теплее.

«И почему котята всегда спят вповалку?» — почти слышу я Петькин голос. Не сегодняшний, совсем детский голос. Мы стоим, склонившись над картонной коробкой, а котята в ней валяются тесной кучкой, свившись едва ли не в клубок.

Под утро пошел дождь. Нудный, мерзкий, противный. Никто особо не отреагировал — ну, дождь и дождь. Даже я. Дождь был не холоднее ночи, и не все ли равно, мокрый холод или сухой. Хотелось только согреться.

Активное шевеление вокруг подсказало, что привезли еду. Вставать не было ни сил, ни желания. Тело дрожало, мысли путались, а солнце все не выходило, небо было пасмурным, без просветов.

Так прошло… сколько–то. День или два. Потом меня нашли. Один из тех, черных и страшных, склонился надо мной, трогая лоб, щупая пульс, оттягивая веко. Затем сделал укол.

— Не болей, — сказал он мне вполне спокойно. — Скоро бег. Надо быть здоровой.

Наверное, наяву я бы не осмелилась. Слишком уж он был страшным. Но в том полубреду — полусне, куда унесла меня болезнь, я все же спросила:

— А вы кто?

— Я врач, — спокойно ответил он.

— А я вот не успела… стать врачом, — даже странно, что я это еще помню.

— А я успел, — ответило странное существо. — А что толку?

Его глаза горели красным, но было не страшно. Может от болезни, может от укола. Может, голос его успокаивал.

— Они говорят, вы слуги, слуги Этих… вы Низшие вампиры, да?

Он по–прежнему не сердился.

— Мы слуги, да. Но мы не вампиры. Они так называют, я знаю. Но кровь мы не пьем.

Я прикрыла глаза. Мозг слишком устал. Удивляться, пугаться, негодовать. Все ложь. Все и везде ложь. Так что с того?

— Бег — это что? — спросила последнее, что еще было важно.

— Бег — это жизнь, — ответил тот, кто не считал себя ни Низшим, ни вампиром. — Новая жизнь, твоя жизнь. Бег — это с ними, — он кивнул на соседний загон, видя, что я не понимаю. — Чтоб были дети. Пока ты рожаешь — ты живешь. Им нужны дети. Много детей. Не можешь давать детей — даешь кровь. Лучше детей. Будешь дольше жить.