Кровавая лихорадка

Он пальцами затолкал кусок обратно в рот. Кусок подрагивал и сопротивлялся. Я видела как его «пища» двигалась за щеками. Плоть которую он пожирал не только была сырая, но так же как и Невидимый на плите, она была живая.

— Ты думала обо мне, сучка? А я о тебе думал. После того как ты проткнула меня, я тут же заболел. Я не знал в чем тут дело. Я отлеживался в своей берлоге, отравленный, медленно соображая, что именно сделало твое копье со мной. Тогда я решил шпионить за тобой. Сначала я был слишком слаб, и мог только смотреть и планировать, но месть дала мне силы. Месть и почти все съеденные поклонники, — рассмеялся он.

— Лежа в комнате, источая адскую вонь, наблюдая за собственным гниением, я столько раз разговаривал с тобой, столько раз представлял наши близкие встречи перед этим нашим теперешним свиданием, которого я так долго ждал. В моих мечтах ты поклонялась мне перед смертью. Хочешь узнать кто я? Скоро ты все узнаешь. Ты будешь звать меня Гроссмейстером.

И с набитым ртом заметил:

— Это он научил меня их есть.

— Зачем? Почему?

Наконец-то! Хоть сколько-то информации о моем враге!

— Чтобы я мог их видеть.

— Кого их? Эльфов? — недоверчиво переспросила я.

Он кивнул.

— То есть, ты хочешь сказать, что если человек съест Невидимого, у него появится способность видеть Эльфов? Любой человек, или только вампир?

Он пожал плечами.

— Я заставил двоих своих охранников съесть их. На них сработало.

Я подумала, что он сделал потом с теми охранниками. Я не спросила. Он не позволил бы кому-то конкурировать с ним. Если Мэллис и правда вампир, я очень сильно сомневаюсь, что он кого-то мог пощадить.

— Почему Гроссмейстер хотел, чтобы ты их увидел?

— Чтобы завербовать меня. Он хотел получить мои деньги, мои связи. Мне нужна была его сила. И я почти получил ее — всю целиком — пока не появилась ты. Я переманил многих его подручных на свою сторону. Они все еще служат мне. — Он засунул еще один кусок в рот и закрыл глаза. На какой-то момент на его полусгнившем лице появилось выражение чувственного наслаждения.

— Ты и представить себе не можешь, какие это ощущения, — произнес он, медленно с полуулыбкой пережевывая. Затем резко открыл глаза и задрожал от ненависти.

— Или как это было раньше, прежде чем ты не уничтожила меня. Это был экстаз. Я получал силу заниматься черной магией, силу десяти человек, мои чувства усиливались, смертельные раны моментально излечивались. Я стал неуязвим. Теперь никакого экстаза больше нет. Я поддерживаю силу и жизнь, если постоянно ем, и ничего больше. Все из-за тебя!

Еще одна причина ненавидеть меня: я отняла его наркотик. Вдобавок, я нанесла ему бессмертную рану, и залечить такую поеданием Невидимых, понятное дело, было нельзя. Рана медленно убивала его, одну эльфийскую часть за другой. Я не очень-то понимала, как и почему это происходит.

— Стоит съесть Невидимого и ты сразу становишься Эльфом? Это вы с Гроссмейстером делали? Ели Эльфов, чтоб ими стать?

— На хер Гроссмейстера, — прорычал он. — Теперь я твой повелитель!

— Он ведь бросил тебя, так? — предположила я. — Увидев тебя таким, он отослал тебя умирать. Ты ему стал не нужен.

Ярость завибрировала в воздухе вокруг. Вампир отвернулся и вырезал еще один кусок плоти. Когда он двигался его черные одежды приоткрылись и я заметила что-то свисавшее с его шеи, золотое и серебряное, украшенное ониксами и сапфирами.

Амулет у Мэллиса! Так вот кто опередил нас в доме уэльского богача в ту ночь!

Но если он владеет амулетом, почему не воспользуется им и не вылечит себя? Я сама себе ответила: Бэрронс рассказывал мне, что Король Невидимых создал амулет для своей возлюбленной, которая не была Эльфом, и человек должен быть героем, чтобы разбудить силу амулета. Мэллис был наполовину Эльфом. Значит, эльфийская его часть не давала возможности воспользоваться силами амулета, или, несмотря на все его старания считаться таковым, Джон Джонстон младший, просто не был героем.

Может быть я герой.

Мне нужно получить амулет.

За этими мыслями последовали гораздо более мрачный вывод: значит это Мэллис так жестоко расправился с людьми. Как там сказал Бэрронс?

«Тот, кто убил охранников и обслугу в ту ночь, совершил это ради своего садистического удовольствия настоящего социопата, или в приступе жуткой ярости».

Так с чем же я столкнулась? Социопатия или вспыльчивость? Ни то ни другое не сулило мне ничего хорошего. Возможно, я смогу манипулировать вспыльчивостью. Не уверена, что кто-то может управиться с социопатом.

Мэллис встал, повернулся ко мне, вынул искусно вышитый платок из складок своей одежды и утерся. Затем улыбнулся обнажая клыки.

— Как поживает твое запястье, сучка?

Вообще-то оно уже начало заживать, пока он снова не сломал его.

Теперь я не оставлю вам простора для фантазии. Может оно и выглядит как страшная история, но нас самом деле это не так. История это про свет. Калил Гибран пишет: «Чем глубже печаль проникнет в твое существо, тем больше радости ты сможешь вместить. Если тебе не довелось отведать горечи, никогда не испытать тебе удовольствия от сладости». Однажды мне привалит огромная радость.

В принципе, Мэллис не хотел моей смерти. Пока не хотел. Он знал много изобретательных способов причинить боль, не нанося смертельных ранений. Он хотел, чтобы я ожидала те ужасы, которые он спланировал для меня, даже больше чем хотел начать те самые ужасы, чтобы я ощутила тот же беспомощный страх, который пережил и он сам. Все те недели, что он лежал в берлоге, борясь с ядом в теле. Он планировал мою смерть до мельчайших деталей, и теперь у него была масса времени воплотить задуманное в реальность.

Только после того как он причинит мне столько боли, сколько только мог без смертельных увечий, только тогда он собирался убить меня. За каждую потерянную свою часть, он отнимет у меня мою, так он мне говорил. У него был врач под рукой, «прибраться» после его изуверских операций, чтобы я оставалась жива.

Я должна была стать такой же сумасшедшей, как и он, когда мы оба умрем. Сначала меня держали двое Невидимых. В итоге он отослал их, вошел в мою камеру и начал избивать меня лично. Он кажется, думал, что у нас особенная, близкая связь. Пока он причинял мне боль, он беспрестанно говорил такие вещи, которые не доходили до моего затуманенного болью разума, но откладывались на потом. При ясном разуме, я передумывала их и поняла, что он на самом деле провел много времени воображая, как разговаривает со мной. Слова его были отрепетированы, и говорились с безупречным расчетом, для усиления своего ужасного воздействия. Вампир Мэллис, со своим готическим особняком семейки Адамсов, стимпанковыми одежками, и соблазнительным, клыкастым описанием Смерти, всегда был шоуменом, и я была его последним зрителем. Он задумал, что его последнее шоу будет самым грандиозным. Он сказал мне, что прежде чем он закончит со мной, я буду льнут к нему, буду искать помощи и утешения, даже когда он уничтожит меня.

Пытки бывают физическими и психологическими. Мэллис был профи и в тех и в других.

Я держалась. Я не слишком много кричала. Пока. Я крепко цеплялась за борта маленькой спасательной шлюпки оптимизма в море страданий. Я говорила себе, что все будет хорошо, пусть Мэллис и отобрал мой браслет, но он никогда не выкинет артефакт, который может каким-то образом ему пригодится, особенно такой древний и дорогой. Я уверяла себя, что он засунул его куда-нибудь в пещере рядом, и что Бэрронс найдет его, и меня. И не будет больше боли, и я не умру здесь. Моя жизнь не кончится. Тут Мэллис кинул бомбу.

С гнилой улыбкой, его лицо было так близко ко мне, что вонючий смрад гниющей плоти чуть было не задушил меня, он потопил мою спасательную лодку, отослал ее прямиком на дно. Он сказал мне забыть о Бэрронсе, если я не него и надеюсь, если только это удерживает меня от безумной паники, потому что Бэрронс никогда не придет за мной. Мэллис сам постарался содрать «маленький хитрый браслет-локатор» в переулке, где настиг меня, там же он кинул сумку и одежду. Он все оставил там, в мусоре с разбитыми бутылками.

Сюда нас отнесли Охотники, так что мы не оставили следов на земле. Мэллис заплатил им больше чем Гроссмейстер и наемники временно работали на него. Никаких шансов, что Иерихон Бэрронс или кто-то еще найдет и спасет меня. Я забыта и потеряна для мира. Только он и я, одни, в чреве земли, до самого конца.

Фраза «в чреве земли» меня добила. Мысль о том, что мой браслет валяется там, в переулке, бесполезный, добила меня еще больше. Я была далеко от Дублина, под тоннами камня.

Мэллис был прав, без браслета, меня никто никогда не найдет, ни живую ни мертвую. Мама и папа получили хотя бы тело Алины. Моего тела они даже не увидят. Что с ними станет, когда они бесследно потеряют и вторую дочь? Я даже подумать об этом не могла.

Бэрронс не поможет. На В’лэйна рассчитывать не приходиться. Если бы он был рядом, он бы уже остановил все это. Он не позволил бы Мэллису творить такое со мной, значит он где-то далеко, возможно исполняет какие-то поручения королевы, и в человеческом мире пройдут месяцы прежде чем он вернется. Остается только Ровена и группа подвластных ей ши-видящих, а она обрисовала свою позицию четко: «Я никогда не стану рисковать десятью, для спасения одной».

Мэллис был прав. Никто за мной не придет.

Я умру здесь, в этой жалкой, темной адской дыре с гниющим чудовищем. Я никогда больше не увижу солнца. Никогда не почувствую траву и песок под ногами. Никогда не послушаю музыку, никогда не вдохну наполненный запахами цветов воздух Джорджии, никогда больше не попробую мамину курицу с пеканом и ее персикового пирога.

Он сказал, что медленно, но верно превратит меня в паралитика. Те страдания, который он собирался причинить моим останкам были слишком ужасны, чтобы мой мозг понял или уши услышали их. Я просто отключила слух. Я ничего больше не слышала.

Надежда — это наше все. Без нее мы ничто. Надежда дает силу. Сила воли это наш мир. Может надежды мне и не хватает, но у меня осталось кое-что: сила воли, чрезвычайное отчаяние, и один шанс.

Сверкающий золотом и серебром, украшенный сапфирами и ониксами, шанс.

Сегодня я поела, меня еще не слишком избили, и одна рука еще двигалась. Кто знает, что будет со мной завтра? Или послезавтра? В этом месте о будущем лучше не задумываться. Может быть я никогда больше не буду иметь столько сил, сколько у меня есть сегодня. Неужели он и правда начнет мучить меня психотропными наркотиками, как обещал? Мысль о том, что разум не сможет контролировать тело, была ужаснее мысли о боли. У меня не будет даже слабой возможности сопротивляться. Такого я позволить не могу.

Сейчас или никогда. Мне нужно было знать: герой я или нет? И может быть другой возможности узнать у меня не будет. В следующий раз он может меня приковать. Или даже хуже.

Он все говорил и говорил, ему было наплевать, что я заставила себя не слышать его и больше не вздрагивала от его слова. Это было выступление, ради которого он жил. Его нездоровые желтые глаза горели маниакальным усердием.

Когда он прикоснулся ко мне снова, я кинулась к нему, будто стремясь обнять его. Он опешил. Я сунула здоровую руку под одежду, нащупала амулет и вцепилась в него. Казалось, что я рукой прикоснулась к сухому льду. Метал был обжигающе холоден, мне показалось что он прожег плоть до кости. Я не обращала внимания на боль. Какой-то миг ничего не происходило. Затем темный огонь, сине-черного цвета стал пульсировать из складок его одежды и из под моих пальцев.