Будь ты проклят, сводный!

Конечно, ей понравилось.

— Я мечтаю стереть все связанное с тобой из своей памяти.

Черт. Стремно признаваться, но она кромсает мое мужское достоинство вдоль и поперек. Хуево быть отвергнутым.

— Ладно. Хрен с тобой, токолошка, — я всем своим видом пытаюсь показать, будто ни на толику не задет. Была целка, и нет ее. — Передавай привет Адриану! — отсалютовав двумя пальцами, я разворачиваюсь на сто восемьдесят и шагаю обратно к парадной двери.

Знаю, что задел ее за больное. Раньше это доставляло удовольствие, а сейчас… паршиво ноет в груди.

ТАША

Ближе к ночи меня ожидает душераздирающий телефонный разговор с Адрианом, в ходе которого я заявляю ему о решении поставить твердую точку в наших отношениях. Заикнувшись о причине расставания, начинаю плакать. И вскоре градины слез превращаются в водопад. Сердце рвет в клочья разочарованный голос Адриана. Он посылает меня куда подальше и сбрасывает вызов.

Все правильно. Я заслужила.

Я — дрянь.

Но камень падает с души, потому что я, наконец, облегчила совесть и во всем призналась.

От моего сердца осталась жалкая горстка осколков. А от моей чести — вовсе ничего. Ни крупинки. Ворвавшаяся в мои будни апатия совершенно выбивает из ритма. Я пропадаю из социальной жизни и ухожу в себя. Сутки напролет только и делаю, что реву, заедаю горе мороженным и снова реву за просмотром нескончаемых мелодрам. Какая же там любовь! В реальности такой не существует.

Выхожу из комнаты ранним утром, потому что знаю наверняка — Антон дрыхнет и не высунется, чтобы застать меня врасплох. И иногда ночью — когда голод прижмет. Но мне везло. До сих пор не натыкалась на Куркова.

На третий день торчать в спальне становится невмоготу, и я выбираюсь из убежища слез и страданий. Местом душевного исцеления, конечно же, выбираю мамин сад. Неспешным шагом прогуливаюсь по дорожкам, проложенным сквозь цветочные посадки, подстриженные кусты и изумрудные островки лужаек, залитые серебристым лунным светом. Полной грудью вдыхаю прохладный воздух, пронизанный сладкими ароматами. Я приближаюсь к перголе, расположенной в центре сада, но вынуждена застыть столбом из-за увиденного.

Это невероятно уютное место — лейтмотив сада — осквернено. Кем? Антоном Курковым, естественно.

И двумя голыми, хихикающими девицами.

Бог весть что они выделывают здесь. Я, честно, не собираюсь подглядывать. Обнимаю себя за живот, морщусь в приступе отвращения и отворачиваюсь, чтобы глаза мои не видели эту иллюстрацию Содома и Гоморры.

Почему-то не могу вспомнить, как дышать. В сердце будто пуля застряла. А опухшие глаза, к которым невозможно дотронуться (я интенсивно терла их руками и бумажными полотенцами), вновь наполняются слезами.

Всего два дня прошло после того, как мы…

Непроизвольно оборачиваюсь через плечо и стискиваю кулаки.

Мне должно быть все равно.

Мне должно быть плевать.

Я оттолкнула Антона.

Я не хочу его.

Я презираю его.

И себя презираю за то, что проиграла ему.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ТАША

— Детка, ты уверена? — мама тщетно камуфлирует взволнованность за несмелой улыбкой.

Я перекладываю телефон в другую руку и, подбив под себя подушку, переворачиваюсь на живот.

— Ничего не получается, мам, — вздыхаю я.

— Что ты имеешь в виду? — ей надоедает морщить глаза от ослепительного марокканского солнца, и она надевает солнцезащитные очки.

— Нас с Антоном.

Кривить душой нет смысла.

Я вижу, как беглая улыбка на ее лице стремительно гаснет.

— Что произошло? — мама отставляет чашку с кофе в сторону и удобнее устраивается за столиком в кафе, приготовившись к откровенному разговору по душам.

Подробности ей знать ни к чему. Определенно…

Вяло веду плечом и устремляю взор вниз. Я себя знаю. Еще немного удержу зрительный контакт — и все выпалю, как на ладони.

— Ну, мам… — я нерешительно запинаюсь, уже рассматривая потолок спальни. — Как-то все в раз.

— Что-то ты темнишь. Выкладывай, Таш. Мне-то можешь рассказать. Я твоя мама.

Я мысленно закатываю глаза. О, мамуля, святая ты наивность.

Именно поэтому я ничегошеньки ей не поведаю — статус моей матери запрещает мне распространяться о произошедшем в ее отсутствие. Вторая причина — их брак с Аркадием Валерьевичем. Третья — мамина впечатлительность. В общей сложности этого достаточно, чтобы табуировать навеки вечные тему моей тайны, связанной со сводным братом.

— Я хочу в Барселону, мам. Я скучаю по Адриану, — на его имени мой голос срывается на шепот. О нашем расставании она тоже не в курсе. Боже, я чувствую себя крайне погано из-за того, что ввожу ее в заблуждение.

— Солнышко, мы же хотели пригласить его к нам!

— У него не получается, — очередной обман. Сундук, в котором хранится ложь, ломится от переизбытка содержимого. — К тому же мне поступило предложение поработать с крутым профессором до начала семестра. Я бы многому у него научилась и провела это время с пользой!

Вранье, вранье, вранье.

Почему я не остановилась на том, что просто хочу уехать из России?

В расстроенных чувствах мама горько кивает.

— Хорошо, Ташуль. Если тебе так угодно… — бормочет печально. — Слушай, не хочешь перед Испанией прилететь сюда?

В Марокко? Я даже не думала об этом.

Пожевывая нижнюю губу, размышляю над идеей.

— Я не хочу мешать тебе и Аркадию Валерьевичу.

Мама энергично отмахивается.

— Он будет только рад, если ты навестишь нас! Аркаша переживает, что не уделяет мне достаточно времени. Думает, будто я тоскую в одиночестве. Но разве это реально? Находясь в таком колоритном месте, испытывать скуку?! Ташулька, все! Прилетай! Исследуем Рабат вдоль и поперек!

Черт возьми, почему бы и нет?

Повидаюсь с мамой напоследок.

— Оке-ей, — демонстрирую ей крошечную, но искреннюю улыбку. — Уговорила.

— Прекрасно! Бронирую билет!

АНТОН

Выдался на редкость хреновый день. Не в радость самому себе сознаваться, что после тотального разлада с Ибрагимовой каждый день наводит грусть. С момента, как я разлепляю глаза и тащу свой зад на рутинную утреннюю пробежку, и до минуты, когда меня рубит буквально на ходу, потому что я только и делаю что насилую свое тело в тренажерке, а после на тренировках с командой, чтобы ничего не чувствовать ниже подбородка, особенно — этой штукой под названием сердце.

За минувшие дни дома появлялся лишь раз. Каюсь, надрался с мужиками в клубе и привез оттуда за каким-то хером двух телок. Ну, выебал их, разумеется. И это увидела Таша, по непонятной причине выпершаяся гулять ночью в сад. Заебись, что еще сказать. Если лажать, то только в стиле Антона Куркова.

Вроде и плевать должно быть, но дерет меня что-то изнутри в режиме нон-стоп, бляха. Скребется, воет, мечется реактивной торпедой. Что это? Вина? С хуя ли? Я ничего ей не должен. Как и она — мне, само собой.

Хотя коробит, что от недотраха страдаю в итоге я.

Я подыхаю от желания, думаю о ней двадцать четыре на семь, а причине моих страданий на все по барабану.

Да, да. Я наломал дров. Подпортил девчонке жизнь. Понимаю, потрясающим сексом грехи не искупить. Что ж, я мог бы попытаться, но принцесска встала в позу, и ни в какую не идет на компромисс.

По-другому я с женщинами не умею. Вижу, хочу, беру. Во всем остальном — каких-то промежутках между пунктами — смысла не вижу.

Эгоцентрик до мозга костей. Так, кажется, говорила Таша.

Что есть, то есть. Получите и распишитесь.

Кому я такой — с изъянами — нужен? Даже матери родной, которая забыла о наличии сына, получив от моего отца компенсацию после развода. Больше двух лет прошло с тех пор, как мы созванивались в последний раз.

Небо затянуто сплошной свинцовой тучей, ледяные капли дождя барабанной дробью отскакивают от каучукового покрытия баскетбольной площадки. Мерно отбиваю на месте мяч, встряхиваю с волос влагу, смешавшуюся с каплями пота.

Какого хрена все разом навалилось? Черепушка трещит по швам от изобилия всякой чуши: типа размышлений о чувствах, прошлом, настоящем и будущем. О Таше, разумеется. Штормит от нее бешено. Даже когда рядом нет, я ощущаю ее присутствие. Словно призраком за моим плечом плетется. На всякий случай оборачиваюсь. Нет никого. Будь она духом, то, безусловно, самым нудным.

Ухмыляюсь шутке и бросаю мяч в корзину.

Все же чутье меня не подвело.

Таша поблизости. Я обнаруживаю ее, когда плетусь в дом, и волоски на моем теле встают дыбом. Укрываясь под черным зонтом, она переминается с ноги на ноги рядом с автомобилем, наблюдая, как отцовский водитель загружает чемоданы в багажник.

Чемоданы… ее?

Я роняю мяч. Руки вдруг слабеют, становятся непослушными, словно ватой напичканы. Млею, как придурок, не в состоянии сдвинуться и на миллиметр. Почему-то в сознании всплывает сцена, как я встретил Ибрагимову в начале лета. Точно так же я обомлел тем днем.

Звук дождя глушит удар баскетбольного мяча о землю. Таша не оборачивается, и мы не пересекаемся взглядами как в замедленной съемке, будто вырвавшись из сцены кинофильма.

Что происходит?

Куда она намылилась?

Таша ныряет в автомобиль после того как водитель открывает для нее пассажирскую дверь. Наконец, я срываю с себя оковы оцепенения и даю деру. Несусь со сверхзвуковой скоростью в надежде догнать отъезжающую к воротам машину. Выжимаю силы по максимуму…

Не успеваю.

Ниссан скрывается из поля обозрения.

Зачем я вообще побежал?

Не все ли равно, куда она, и как долго я ее не увижу?

Очнись, Курков!

Будто ополоумевший, колочу себя по башке.

Надо придти в себя.

Бля. Бля. Сердце колотится как исступленное. Вот-вот дыру в груди проделает и умчится за Ибрагимовой.

Спокойно. Может, зря нагоняю панику.

Я бегу трусцой к дому и сворачиваю к кухне, где оставил телефон. Без толку писать Таше, но я все же пробую. Естественно, она игнорирует и звонки и смс. Набираю отца. Он-то отвечает почти молниеносно.

— Привет, сын.

— Таша, — выговариваю ее имя непривычно надломленным голосом.

— М-м-м, — не вдупляет папа. — Что Таша?

— Куда она, блять, поехала? — нечестно срываться на него, но я встревожен, рассержен и совершенно не способен сейчас думать о подборе правильной интонации.

— Во-первых, сбавь обороты, — вмиг приструнивает отец.

— Извини, — бормочу я, стискивая пальцами переносицу. — Так… куда она сорвалась?

— Таша захотела вернуться в Испанию. Подробностей пока не знаю, — отец устало протягивает на выдохе. — Настя в двух словах упомянула что-то о стажировке с профессором.

— Что еще? Она вернется?

— Не знаю, Антон. Ты поразительно обеспокоен ее отсутствием. Мне стоит переживать о твоем странном поведении?

— Нет, — выдаю на автомате. — Давай, пока, отец.

Бросаю телефон на столешницу и хватаюсь за баскетбольную майку. На груди собираю ткань в кулак и до скрежета стискиваю зубы.