Троянская война и ее герои. Приключения Одиссея[сборник 1993]

2

Большой черный корабль миновал пологие берега Элиды и приближался к скалистым Ионическим островам. Воинственные мореходы — беотийцы, микенцы, аргивяне — строили свои корабли почти вдвое больше обычных. Вдоль каждого борта располагалось по пятьдесят гребцов. В килевой балке были укреплены не одна, а две мачты; под носовым помостом было устроено пространное и удобное помещение.

Свежий ветер надувал паруса; корабль летел, рассекая морскую зыбь. Гребцы сидели без дела, только опытный кормчий направлял бег судна, да лоцман из Эпира стоял на носу и пристально вглядывался в зыбкую даль.

Корабль принадлежал правителю Микен, прославленному Агамемнону. Сам «вождь народов» находился тут же, на корабле; его сопровождал брат его, царь Менелай. Атриды уже объехали Пилос, Эвбею, Эпир и другие ахейские страны и теперь направлялись в Итаку. До сих пор ахейцы встречали их с воинственным восторгом; по следам Атридов все побережье шумело и гудело, как встревоженный улей. Но встреча с хитроумным царем Итаки смущала их; даже гордый Агамемнон сомневался в успехе. Поэтому он не стал спорить, когда Менелай предложил взять с собой в Итаку двух умнейших ахейцев — престарелого пилосского царя Нестора и мудрого, справедливого Паламеда, царя острова Эвбеи.

Агамемнон и его три товарища стояли на носу корабля и глядели на сверкающую зыбь моря. Менелай был дружен с Одиссеем и не раз бывал прежде в Итаке. Теперь называл он своим спутникам острова, мимо которых они проходили. Он указал им на приветливый Дулихий, покрытый светлыми полями пшеницы, и на поросший лесом Закинф с удобной торговой гаванью. Далее путники увидели крутые, лесистые берега острова Зама, а когда они обогнули Зам, перед ними предстала и сама объятая волнами Итака. Длинный, узкий остров отвесно подымался из моря. Над северной его частью царила гора Нерион, доверху заросшая густым лесом. На отрогах Нериона зеленели горные пастбища, у подножия кудрявились рощи дубов и каштанов. Только в южной, меньшей части острова, на открытом плоскогорье, расстилались поля пшеницы да пышные виноградники сбегали к морю по широким террасам. Наверху, между желтеющих полей, виднелся город, окруженный рощами и садами.

Агамемнон окинул взглядом остров и пренебрежительно заметил:

— Небогатым царством владеет сын Лаэрта!

— Итака небогата и непривольна, — живо возразил ему Менелай, — но итакийцы могучи и смелы, и немногие народы имеют правителя, равного мудрому Одиссею Лаэртиду!

Агамемнон усмехнулся, а Паламед закусил губы: ведь это его обычно называли мудрым. Но, правда, ему трудно было состязаться в хитроумных выдумках с царем Итаки.

Нестор заметил раздражение Паламеда. Годы научили старого царя пользоваться человеческими слабостями. Он обратился к эвбейцу:

— Здесь нам очень понадобится твоя помощь, многоразумный Паламед! Одиссей несказанно хитер и увертлив, и если мы сами не изловчимся, то не добьемся его согласия, хоть он и давал клятву помочь Менелаю. Прошу тебя, напряги весь свой ум, следи за речами и поступками Лаэртида, чтобы вовремя ответить хитростью на хитрость.

Тем временем корабль обогнул маленький островок Астрею — скалу, торчавшую из воды, — и перед глазами путников открылась спокойная гавань. Она вдавалась глубоко в остров и делила его на две части.

Гребцы свернули паруса и на веслах ввели корабль в бухту. В глубине ее, среди нависших скал, чернела пещера — грот Наяд. [21] Корабль встал на якорь поблизости от нее. Отсюда начиналась дорога в город, обсаженная серебристыми маслинами. Она огибала гавань, выходила к морю и подымалась затем от террасы к террасе, наверх, к городу. Цари сошли на прибрежный песок. Оставив своих спутников у корабля, они направились в город.

На широком дворе Одиссеева дома было пусто. Ни слуги, ни царские глашатаи не встречали именитых гостей. Цари помедлили немного и вошли в дом. В большой палате они увидели Пенелопу. Царица сидела над колыбелью маленького Телемака, закрыв лицо руками. Ее густые волосы были распущены в знак печали. Она даже не обернулась на шаги пришельцев. К ним подошел Полит, ближайший друг Одиссея. Он приветствовал их с видом человека, убитого горем. Менелай узнал его и спросил, встревоженный:

— Отчего вы все повержены в печаль, добрый Полит? Не случилось ли чего-нибудь дурного с Лаэртидом?

Полит ответил ему, вздыхая:

— Великое горе постигло нас, божественный Менелай! Боги помутили светлый разум Одиссея: безумный, он не узнает никого, не захотел даже взглянуть на своего возлюбленного сына. Он покинул свой дом и ушел в поле. Там он пашет землю и в безумии своем засевает ее солью. Он не слушает наших просьб и не хочет возвращаться домой. О Менелай, повелитель мужей! Если все вы пойдете к несчастному и попробуете позвать его с разумными увещаниями, может быть, вы отгоните от него ненавистную богиню Ату, лишающую людей разума и подвигающую их на безумные поступки!

Цари неуверенно взглянули друг на друга, и Менелай ответил Политу:

— Я не надеюсь на это, благородный Полит! Уж если сами боги простерли руку над Лаэртидом, умнейшим из смертных, сможем ли мы вернуть ему память и разум? Но пойдем в поле, взглянем сами на моего бедного друга.

И смущенные цари направились в поле. Еще издали они увидели Одиссея. Безумный царь усердно пахал землю; его загорелые плечи блестели от пота. Управляя рукояткой плуга, он с силой нажимал ногой на лемех, чтобы борозда была глубокой и ровной. Плуг тащили парой бык и мул. Кто бы мог усомниться, что Лаэртид лишился разума! Обычно в плуг впрягали пару могучих быков — если пахали целину; для земли полегче предпочитали пару быстроногих мулов. Но никто еще не видал мула и быка в одной упряжке! На краю поля запасливый пахарь приготовил большую корзину, как будто бы с зерном для посева. Но вместо зерна в корзину была насыпана серая, крупная соль.

На взрытой меже сидел горбун Эврибат, с видом отчаяния опустив голову на руки. Цари подошли к нему. Глашатый со слезами стал просить их поговорить с его хозяином. Но ни дружеское приветствие Менелая, ни мягкое увещание Нестора, ни язвительный укор Агамемнона не пробудили внимания безумца. Он прошел мимо, даже не взглянув на друзей. Некоторое время все стояли молча, удрученные горестным зрелищем. Только Паламед был спокоен. Он не доверял внезапному безумию хитрейшего из ахейцев и зорко следил за Одиссеем. Вдруг он спросил Эврибата, давно ли безумие овладело несчастным Лаэртидом? Эврибат с готовностью ответил:

— С самого утра, благородный муж; и мы не можем убедить его даже вкусить пищи.

Паламед повернулся и окинул взглядом поле. Он и сам не хуже других ахейцев — будь то царь или простой смертный — умел пахать землю. Герой сразу увидел, что Одиссей пахал вовсе не с утра, а разве лишь столько времени, сколько они шли от гавани до Одиссеева поля. Паламед решился. Не сказав ни слова, он поспешил обратно в город. Спутники удивленно смотрели ему вслед. Паламед добежал до царского дома и вошел прямо в палату. Пенелопа все еще сидела над колыбелью сына; няня и приближенные рабыни ласково утешали ее. Паламед отстранил женщин и выхватил из колыбели маленького Телемака. Женщины вскрикнули; Паламед завернул ребенка в покрывало и понес его из дома.

Няня и другие рабыни с воплями бросились за похитителем. Пенелопа упала на колени и приникла к пустой колыбели, замирая от страха. Она не так боялась за сына, как трепетала при мысли — какое испытание готовится Одиссею?

Женщины бежали за Паламедом, но не могли догнать его. Выйдя в поле, герой прошел по мягкой вспаханной земле и бережно сложил свою ношу в двадцати шагах перед упряжкой Одиссея. Эврибат хотел броситься к ребенку; Паламед удержал его. Ребенок залился плачем. Одиссей продолжал вести плуг. Все с трепетом ждали, что сделает безумный отец Телемака?

Морда быка была уже над ребенком, когда Одиссей остановил упряжку. Что же! Он сделал все, что от него зависело. Пенелопа не сможет упрекнуть его, что он нарушил обещание: его перехитрили. С Паламедом он еще посчитается. А пока что остается сделать вид, что ничего не произошло.

Одиссей взял ребенка на руки, подошел к Паламеду и спросил его с деланным изумлением:

— Что случилось, о мудрейший из смертных, благородный Паламед? Как ты попал сюда, на это поле?

Паламед возразил:

— Твоя мудрость, многохитростный сын Лаэрта, не позволяет никому считать себя мудрейшим. Я прибыл сюда с твоими друзьями: с Атридом Менелаем, с Агамемноном — храбрейшим из героев! — с царем Пилоса Нестором, прославленным своим прямодушием.

Колкие намеки Паламеда не смутили Одиссея. Он отдал сына подбежавшей Эвриклее и как ни в чем не бывало приветствовал своих прославленных друзей. Но с этой минуты Одиссей возненавидел Паламеда.