Нежить и богатыри

А церква — колокола, колоколища,

вкруг нее стоят осиновы колища,

изнутри духовный льется свет!

Черну ворону туда и ходу нет.

Разминулись походнички в разные стороны: ворон полетел к бабе Яге доклад держать, а Евпатий прямиком в златую церковь! Крест кладет по писаному, поклон ведет по ученому, входит в святилище к алтарю, прячет под престол Адамову голову, да и уходит на сорок дней выжидать обряда-таинства. А образа святых хмурятся, как будто сказать чего хотят, но не могут. Замерла церковь на долгих сорок дней. Поп батюшка вернулся с обеда, понять ничего не может: свет духовный подевался куда-то, иконки сирые висят, мироточить перестали.

А Евпатий в деревеньку пожить да постоловаться отправился, вдовушек ласковых поцеловать. И время полетело быстро-быстро. Вот уже и пора за магическим цветком верстаться. Дождался Коловрат, когда церква опустеет, пробрался тихонечко к алтарю, вытащил из-под престола Адамову голову, засунул за пазуху и восвояси! Вздохнула церковь облегченно, выпустила на мир божий свой духовный свет (который и по сей день тебе глаза слепит, али не чуешь?)

Теперь другая задача встала колом перед былинным богатырем: как лешака в лесу найти да шапку с него содрать? Ведь леший, говорят, невидим, на зов не откликается, а если и покажется кому, так только деткам малым, бабам робким или мужичишкам трусоватым. А наша детина никаким боком в эти списки заветные не был вхож. Сел Евпатий на пенек думу думати. Ворон тут как тут, грамотку скорописную от Бабы-яги в клюве держит. Кинул он ее в руки богатырю, тот развернул берестяную и давай читать:

Ну и дурак же ты, Коловратий,

на тебе пахать и пахать бы!

Ну-ка, вытащи траву из-за пазухи

и узришь всю нечисть, что лазает

по лесам, полям и оврагам,

по пням да злющим корягам.

Что ж, вынул Евпатий зачарованную Адамову голову из кармашка нагрудного, повертел в руках, покрутил, и вдруг бел свет вокруг него помутился, посерел от нечисти всякой! Ой не знал доселе богатырь, не ведал, что на миру столько злых духов живет: летают, ползают и ходьмя ходят. Как же в этом месиве Лешего-то разглядишь?

Вздохнул ворон, кивнул вояке, мол, за мной ступай, да и полетел Лешака отыскивать. Поднялся с пня Евпатий и побрел за ведьминой птицей. Бродили они среди зла поганого три дня и три ночи, забрели в бор далекий, лес тувинский, в тот что стоит к монголкам передом, а к матушке Руси задом.

А как зашли они в лес тувинский, так сразу и развеялся от нечисти белый свет. Хотя свету белого богатырь так и не узрел: всё елки да ели — темно кругом от хвои да стволов.

— Ну вот, — вздохнул Евпатий, — пропала волшебная сила у Адамовой головы, только выкинуть ее и осталось, ведь проку от муравушки никакого!

— Погодь добром раскидываться! — заговорил ворон человеческим голосом. — Чуешь, глаз дурной следит за тобой?

Нахмурился Коловрат, поверил птице, плечи расправил, достал булатный меч и закричал во весь голос:

Выходи, колдун-ведун, битися!

А кол ты змеевич, то махатися!

Негоже прятаться, не по-нашему

за кустом сидеть. Иду скашивать!

Задрожал от страха ракитовый куст, и выходит оттуда голый, тщедушный старикашка с длинной бородой, серо-зелеными запутанными волосами, в которых торчат листья да ветки. Кожа у него серая, на лице ни бровей, ни ресниц, большие зеленые глаза светятся бесовским светом, а на голове старая широкополая шляпа. Это и был Лешак.

Заметил Леший, что богатырь в руках сухоцвет Адамовый держит, а сам на шляпу его поглядывает. Разозлился нежить, осерчал и вдруг стала расти: рос, рос и достал головой до верхушек самых высоких деревьев, захохотал и зовет Евпатия биться да махаться. Пошел на Лешего Евпатий мечом булатным, но не тут-то было: колет нечистого в ноги, а меч сквозь призрачное тело проскальзывает, так что толку от этих уколов никакого. Нет, не одолеть Коловрату духа лесного!

А ворон, полюбовавшись на сие зрелище часок-другой, спокойненько так подлетает к голове Лешего, срывает своим клювом заветную шапочку да кидает ее на голову воеводушке. Как оказалась шляпа Лешего на голове богатыря, так нечистый дух уменьшаться пошел, ростом стал ниже травы, ай и вовсе в ней затерялся. Ворон же каркнул ехидно да обратно к бабе Яге направился.

Коловрат и вовсе исчез из сказки: попал он, наконец, в наш мир и в наше время. Огляделся по сторонам, никаких особых перемен в лесу тувинском не приметил. Зато хлоп-хлоп себя по бокам, а те прозрачные стали: гуляют руки по телу, сквозь плоть проскакивают. Ой не любо такое диво богатырю! Али духом бесплотным наш вояка заделался?

Но делать нечего, поплелся былинный к болотам рязанским да к кладбищам старинным. Как дорогу чуял, сам не знал, но шел правильно, путем-дорожкой прямоезжею, напролом сквозь дерева толстые и горы высокие.

Худо-бедно, но, наконец, добрался бестелесный дух Евпатия к болотам рязанским да кладбищам старинным аж на тридцать третий день. А в дороге ни есть, ни пить не хотел, всё твердил имя лошади своей да дружинушку любимую поминал.

Ну вот и болота те заповедные да кладбища жуткие, заброшенные. Кликал, кликал воеводушка дружину свою верную да кобылу Зорюшку, никто на его зов не откликнулся. Устал, лег спать под крестом могильным.

Наступила ночка темная. Зашуршали дерева, заколыхалась мурава, заморгал на небе месяц ясный, послышался гул, свист и топот копыт! Пробудился Коловрат, поднялся на ноженьки резвые, побежал в ту сторону, где шум гремит. Добежал, видит: лошадь белая скачет, а за ней сотня богатырская, и кличут они его, Евпатия. Закричал тут воевода зычным голосом:

Гой еси, моя сотня семисотенка,

гой еси, моя Зорька родненька,

вы пойдите же ко мне обниматися,

верой, правдою служить да брататися!

Кинулись они, бросились в объятия дружеские, рыдали от счастья, друг на друга не нарадовались. А белая лошадь копытом бьет, спину хозяину подставляет. Когда ж поутихли да угомонились страсти на болоте рязанском, позвал Коловрат с собой в мир сказочный всю дружинушку верную. Прыгает он на кобылушку, велит войску смелому за ручки белые ухватиться, а сам одну руку положил на плечо воина первого, а другой рукой сорвал с себя шляпу широкополую. И…

Провалился Евпатий обратно в сказку. Встал, ощупал себя: жив, здоров, в теле плотном да в разуме добром. Огляделся кругом: нет нигде ни дружины его, ни лошади белой. Осерчал, надел шапку Лешего на свою голову. И оказался вновь в реальном мире рядом со своей сотней верной да с кобылой боевой Зорюшкой. Хмыкнул от удивления богатырь и снова снял шапку волшебную. И опять оказался у сказочного болота наш Коловратий несмышленый, избушкой на курьих ножках заговоренный.

Десять раз шнырял туда-сюда могучий русский богатырь, а на одиннадцатый раз устал, да и в понятие вошел, что перед ним встал выбор велик: либо духом призрачным остаться с любимой лошадью своей да с дружиной беспомощной, либо одному взад верстаться. Думал богатырь день, думал ночь, на одну чашу весов укладывал подвиги свои ратные, на другую — призраком бродить по болотам, шляться, без толку удаль молодецкую хоронить.

И стало казаться богатырю, что лошадь белая на него пустыми глазами смотрит, и сотня семисотенная какая-то неживая вся, а бесчувственная, аки солдатики деревянные — как поставил, так и стоят, не шелохнутся.

«Или просто сильно хотят со мной уйти: стараются, строй держат?» — подумал.

— А-а-а! — закричал от отчаянья Евпатий Коловрат и сдернул с себя шапку в последний раз. И ушел в свой мир навсегда, туда, где монгол до сих пор покоя русским людям не дает, туда, где баба Яга вредности честному путнику чинит, где Леший на малых детушек страх наводит!

А что лошадь? Белая лошадь и поныне по рязанским заброшенным кладбищам гуляет, ищет хозяина своего, плачет. Иди-ка ее поищи! А коль домой не вернёшься, значит, тебя сотня богатырская срубила, и лежать тебе на дне болота. Нам не сыскать!

А ты спи, Егорка,

ведь по свету долго-долго

сказке сей носиться!

Говоришь, тебе не спится?