Сны над Танаисом

После городского совета собирался наш, семейный. Эвмар уже считался среди нас братом - первым, старшим братом. Последнее его решение было для меня совершенно неожиданным: думаю, Эвмар и Никагор долго сговаривались за моей спиной.

- Тебе нужно уехать из Города, - едва ли не тоном воинского приказа сказал Никагор.

- Тебе вместе с Невией и детьми нужно уехать отсюда, - сказал Эвмар мягче, по-дружески. - На время... В Городе опасно. Наши враги вот-вот опомнятся. Они поспешат воспользоваться случаем и решатся на отчаянные шаги, забыв об осторожности и благоразумии.

Я взглянул на них обоих и, видя их непреклонность, развел руками:

- Оставить Город в смутное время... в час испытания недостойно...

- Сейчас ты должен быть в полной безопасности, - перебил меня Никагор. - Ты и твоя семья... Ты обязан это понять, подумав о будущем... Это не только наше предложение... но и приказ лохага.

Брат поразил меня: с такой властной твердостью он повелевал мне подчиниться.

- Чье предложение? - переспросил я.

- Наше. Мое и Эвмара, - ответил брат.

Заметив мою недобрую усмешку, Эвмар поспешил поддержать брата:

- Пойми, Аминт... Ты нужен Городу, - и он стал разъяснять мне, почему следует поступить так, а не иначе. Логика была ясной - рассудок был обречен сдаться ей, но душа...

Я молчал долго.

- Куда вы хотите меня загнать? - спросил я их наконец.

- На Химос, - ответил Эвмар, сразу обезоружив мою душу. - Там твои родные места... Не только твои, но и - Никагора. Там сейчас живет один из моих друзей. Он - архонт. Он легко обеспечит тебя жильем и защитой. Он обещал.

- Ты видишь опасность в Городе, - сказал я Эвмару. - Мне грозят убийством, так?

- Враги могут подумать и об этом злодеянии, - был ответ Эвмара.

- Ты видишь мою смерть? - задал я ему новый вопрос. - Если останусь...

- Нет, - твердо ответил Эвмар. - Но ты должен уехать именно потому, что я не вижу впереди твоей смерти.

Они с Никагором решили мою судьбу без меня, и потому я невольно сопротивлялся. Я понимаю, они беспокоились за меня, слишком далекого от единоборства армий и жаждущих власти "стратегов", они волновались за мою семью, за сыновей моих, еще слишком малых, чтобы постоять за себя... Но я невольно противился, ибо не мог представить себя трусом, бегущим с поля битвы. А главное: некая тайна удерживала меня - я чувствовал, что еще не настал срок моего предназначения.

Эвмар тонко высмотрел почти все мои сомнения:

- Мы обязаны уберечь тебя от крысиной возни, - сказал он. - Ты нужен для великой битвы. Аминт, послушайся нас, я прошу тебя. Клянусь Аполлоном, эллинской славе нужно от тебя терпеливое мужество сердца, а небезрассудная храбрость кулачного бойца.

Я воспользовался тем, что уже больше месяца ведал провиантом легиона.

- Пока римляне у стен, я несу нужную Городу повинность, - сказал я. - Легион уйдет - и тогда я позволю отослать себя куда угодно. Иное решение для меня унизительно.

Эвмар приподнял брови и переглянулся с Никагором.

- Пусть будет так, - кивнул он, вернувшись ко мне взглядом. - Однако при одном условии: Невия с детьми должна выехать немедля. - Он подождал, пока уляжется всплеск моего смятения. - Твою семью будут сопровождать верные люди. Невия с детьми должна сейчас находиться под надежной охраной и в надежном месте... Неужели придется заново объяснять тебе? Один месяц разлуки... Разве эллинскому воину...

Я все понимал, но не находил сил справиться с обидой, когтями царапавшей сердце. Я перебил Эвмара.

- Семья Никагора остается здесь? - спросил я его, стараясь не смотреть на брата.

- Моему сыну тринадцать лет, - с трудом смягчая тон, сказал Никагор. - Он - мужчина-воин. Твои сыновья еще едва умеют ходить... Кроме того, отец моей Лаиды - спартанец.

- Вот как, - усмехнулся я. - Дочери спартанца позволено остаться, дочери же танаита позволено не проявлять мужества и спасаться бегством...

Брат подошел вплотную к Эвмару и, заглянув ему в глаза, со вздохом сказал:

- Я вновь убеждаюсь, что в смутное время женщины могут щедро делиться с мужчинами благоразумием и рассудительностью... Лаиде ничего не стоило убедить Невию в необходимости отъезда. Женщин волнует жизнь детей и сохранность рода, а менее всего - честолюбие.

Миновал один день, а наутро второго я, поддерживая Невию под локоть, уже помогал ей подниматься на корабль. Никагор шел позади, неся на плечах наших сыновей. Эвмар подал нам обоим руки с борта галеры.

В то утро начиналась наша первая разлука с Невией - и единственная в царстве живых. Я не жалею о ней - это судьба учила меня и Невию. Каждому, для кого жизнь не хмельная забава, а труд души, стоит пережить разлуку: она должна войти в дом, как посланник небес, ибо разлука - это истина в обличии гостя. Учитель христиан говорил: на родине пророка слово его не ценят. Потому истине и приходится рядиться в одежды чужестранца. Этот "чужестранец" и есть разлука с любимым человеком. Гость войдет в дом и предстанет перед хозяином, чтобы тот ясным взором увидел, ради чего дана душе жизнь в земных пределах, ради чего нужен огонь в очаге родного дома...

В то утро Невия была щедрей и мужественней меня. Она сумела взбодрить и развеселить всех - Эвмара, Никагора, Лаиду. Меня, хмурого и рассеянного, она озадачила домашними хлопотами, до которых у нее перед отъездом не дошли руки. Об этих хлопотах она говорила так, будто назавтра собиралась вернуться.

Мы простились.

Мы стояли на корабле и молча смотрели друг другу в глаза... Слезы копились, грозя пролиться...

Мы любили друг друга. Разлука была нам не страшна.

Потом мы вновь стояли рядом и смотрели друг другу в глаза: Невия - на корабле, я - на краю пристани. Стадий прирастал к стадию, один за одним, а мы оставались рядом, и я видел Невию так ясно, что мог пересчитать все ее слезинки...

Я попросил не провожать меня, оставил Эвмара и Никагора на пристани и пошел домой один, хотя, уверен, без соглядатая они меня не отпустили. "В Городе опасней, чем в степи", - хмуро усмехнулся Эвмар мне вслед.

В моем доме было пусто. Шаги мои казались мне оглушительно гулкими.

До вечера я не хотел никого видеть. Когда опустилась тьма, я вышел во двор и невольно оглядел все звездное небо, от края и до края... Наверно, я просил у небес покоя душе. Я вернулся в дом, и вдруг на самом пороге меня поразил тонкий аромат сосновой смолы. Он потянулся по комнате струйкой родного тепла. Это был запах из детства. Я замер на месте, просветленный воспоминаниями...

Вот мать играет со мной на берегу моря и смеется, прихлопывая в ладоши. А я хочу подпрыгнуть, но цепляюсь ножкой за камень и едва не валюсь ничком... но мать успевает удержать меня, а я хватаюсь ручонками за ее пемплос... В один миг я забываю об испуге, углядев на кусте прячущуюся от ветра бабочку... Вот отец подбрасывает меня высоко в небо, мне кажется - выше сосен, и я, того и гляди, повисну на ветвях. Светит солнце, и дует прохладный ветер. Ясно и вольно вокруг... Сверху доносится мягкий шум сосновых ветвей... Хиос...

Я вспоминал детство. Многие дни моего ясного детства на Хиосе впервые вернулись ко мне воспоминаниями, промелькнули в душе светлыми снами за один миг дуновения соснового ветра... Но нет, не впервые. Они, мои светлые сны, вернулись ко мне с той встречи на агоре: я шел через площадь, и вдруг дуновение соснового аромата коснулось моего лица. Я застыл, забыв, куда иду и зачем: все детство яркой, прекрасной птицей пронеслось перед глазами... Сосновый аромат в Танаисе... В степи... Чуть опомнившись, я стремительно обернулся. Девушка прошла мимо меня, тоненькая и хрупкая, как пшеничный стебелек. Мой неосторожный, резкий взгляд едва не ударил ее. Она растерянно оглянулась...

Девушку, которой отец привозил из-за моря флаконы соснового масла, звали Невией...

Я слишком привык к этому аромату, но стоило наступить разлуке, и он поразил меня вновь.

Куда мог закатиться во время сборов этот флакон? Я проискал его едва ли не до утра, но не нашел. Быть может, он упал в подвал и разбился или проскочил там между сосудов на самое дно...

До самого отъезда аромат не исчезал из дома: день за днем он тянулся через весь дом неведомо откуда.

Спустя неделю к Танаису подошла Равеннская эскадра. Злая усмешка судьбы. Дед начинал военную карьеру в Равенне и нарек сына в честь своих заслуг. И вот замкнулся роковой круг имен: Равеннская эскадра уносила римское войско отца... и его жизнь.

Армянские стрелки пожелали остаться в Городе. Прибывший с эскадрой легат, взяв откуп деньгами, не противился этой малой потере в военной силе.

Пока Никагор принимал легата в Городе, мы с Эвмаром молча стояли на пристани.

Мостки, опущенные с кораблей на причал, гудели под топотом каллимг: легионарии поднимались на корабли в четком порядке с хмурыми, по-солдатски равнодушными лицами.

К нам подошел попрощаться Лициний Варр.

- Теперь развлекайтесь в своих диких степях одни, без нас, - с беззлобной усмешкой сказал он.

- Смотри, - указал ему Эвмар в сторону моря: там, вдали, расстилался сизый туман, в котором ничего нельзя было разглядеть. - Там ваша Империя. Там один лишь туман. Империи больше нет. Скоро в наших диких степях станет веселей и людней, чем в Риме. Вы возвращаетесь в никуда.

- Это не имеет никакого значения, - бесчувственно проговорил Варр. - Читай Марка Аврелия или Сенеку. Они сказали все. Что там, - он кивнул в сторону тумана над морем, - что здесь, у вас, - он оглянулся в степь, - везде одно: всюду пусто, как в наших медных головах.

Он снял с головы шлем и, смеясь, постучал по нему кулаком: получился пустой звонкий стук.

...Корабли эскадры вытягивались вдаль редким ожерельем и пропадали один за одним в мутной дымке.

- Тебе пора собираться, - твердым голосом сказал мне Эвмар.

Отведя взгляд, я кивнул и зашагал домой.

Мне показалось, что с уходом из Города римлян мой дом стал еще пустынней. Шаги отдавались в нем, как стук по пустому шлему.

На другое утро я поднялся с тревожным предчувствием. Я прислушался к себе: хотелось скорее выйти на улицу и отойти подальше от дома.

Я постоял во дворе, глядя на небо: ветер с моря гнал на восток редкие, бесплотные облака. Беспокойство частью унялось, я шагнул за ворота - и остолбенел: по улице медленным шагом, опираясь на посох, шел, словно простой прохожий, Аннахарсис. Твердым движением переставляя посох, он шел один, без охранников и "слуг фиаса". Дух особенной, нарочитой пустоты царил на улице, будто высшею силой было велено улице быть пустою, а если бы кто и преступил запрет, то в мгновение ока был бы поражен на месте... Нетрудно догадаться, какие силы стерегли улицу.

- Привет Аминту, сыну славного Кассия, да будет покойна душа его, - сказал жрец, глядя мне в глаза и, чуть погодя, добавил: - Я не рассчитываю злоупотребить твоим удивлением... Сможешь ли принять меня?

Мне ничего не оставалось, как только пригласить его в дом.

Мы вошли во двор, и он указал мне на скамью у стены.

- Не стану злоупотреблять и твоим гостеприимством, - усмехнулся он. - Нежданный гость - нерадостные хлопоты. Не думай об угощении. Присядем здесь.

Он двинулся к скамье, я - за ним следом.

- Твой учитель, - начал он, сев, - прочно утвердил мне в твоей душе место заклятого врага семьи, Города и всей эллинской славы. Печальное недоразумение, повлекшее за собой еще более печальные последствия... Но пусть будет так. Пусть я останусь в твоих глазах врагом. Я пришел не за тем, чтобы показаться тебе в личине оклеветанного доброжелателя. Я пришел лишь за тем, чтобы приоткрыть тебе правду, которая может вызвать лишь горькие чувства и смятение. Я предупредил тебя. Намерен ли ты выслушать известие?