Сны над Танаисом

- Другого не остается, - ответил я, стараясь собраться с мыслями, чтобы умело противостоять гостю. - Отец фиаса не злоупотребил моим изумлением, однако искусно воспользовался обстоятельствами.

Старый жрец улыбнулся и одобрительно кивнул.

- Я сделаю попытку представить тебе вещи в новом свете, - продолжил он. - Брат твой не блещет рассудительностью и широтой ума. Пусть он защищает Город грубой силой. Прозревать же, где правда есть, а где нет ее в этом Городе, богами поручено тебе - в этом мнении я целиком на стороне твоего учителя... Не сомневаюсь, что ты будешь сопротивляться силе моего сообщения. И все же постарайся держать себя в руках и сохранять хладнокровие... Даже слушая врага. Итак, к делу. Я располагаю сведениями, способными нанести тебе, сыну пресбевта, и всей твоей семье непоправимый урон. Они могли бы разойтись слухами - и ты получил бы удар в спину... Но я - слуга высшей силы и просвещен в том, что ты - ее избранник. Ты нужен Городу больше, чем мы с Прорицателем. Это - не лесть... но я вижу в твоих глазах презрение к моим словам. Собери душевные силы... Известно ли тебе, в каких отношениях были между собой Эвмар и Невия до твоей женитьбы?

- Вот что решил ты очернить, отец фиаса! - невольно огрызнулся я. - И ради такой низости ты проделал пешком и без охраны столь долгий путь! Я всегда знал, что злоба твоя всеядна, как голодный ворон.

Жрец, казалось, пропустил мои слова мимо сердца.

- Напротив, - без всякой тени на лице возразил он. - Я уважаю Невию. Твоя супруга неприметно для тебя спасала всю вашу семью от силы Прорицателя. Он всегда домогался ее, но она была к нему равнодушна. За покой вашей семьи ей до самого отъезда на Хиос приходилось платить очень дорогой ценой.

Я теперь вспоминаю слова старого жреца, хотя в те мгновения они так поразили мою душу, что, казалось, я перестал внимать им и попросту слышать их.

- Я имею доказательства, - с той же бесчувственной твердостью в голосе сказал Аннахарсис.

Я помню, как он сидел рядом со мной: голова, застывшая вполуобороте, ровно и недвижно лежащие на коленях руки, похожие на старые иззубренные мечи.

Я вспоминаю себя: я сам, подобно страшному старику, сидел как изваяние, не чувствуя ни гнева, ни боли. Пустота заполонила душу, и стук сердца отдавался в ней тем злобным стуком по пустому медному шлему.

Доказательств я не помню. Рассудок противился им, хотя невольно отмечал стройность и неопровержимость четкой, как выветренный скелет, логики. Как тонко и неотступно нужно было следить за нашей жизнью, чтобы так искусно извратить нашу дружбу!

- Довольно, - наконец сказал я жрецу. - Уходи.

- Ты не поверил моему предостережению, - вздохнул он. - Но иного я от тебя и не ждал. Мой долг исполнен. Ты - избранник правды, и она сама стекается к тебе отовсюду. Я не завидую твоей судьбе.

- Где душа твоя, жрец? - не выдержал я. - Ты - старый и с виду мудрый человек. Зачем же пришел в чужой дом?.. Неужели не дрогнула в тебе ни единая жила?

- Ты молод, - снова вздохнул жрец, поднимаясь со скамьи. - Позже поймешь.

Последние мои слова, сказанные жрецу, помню, были такими:

- Благодарю тебя, отец фиаса. Ты учишь меня быть беспощадным.

Жрец ушел, а я остался - с изможденной душой.

Далеко за стенами Города Эвмар почувствовал мое смятение и спустя час не вошел - ворвался в мой дом. В глазах его горела тревога.

- Тебя посетил старик, - уверенно определил Эвмар, он никогда не называл жреца оскорбительными именами. - Чем он поразил тебя?

В этот миг я понял, что клевета, повторенная моими устами, поразит Эвмара сильнее, чем час назад - меня самого.

Скрыть ее от него я тоже не мог. Я усадил Эвмара рядом и стал рассказывать. Я смотрел ему в глаза и старался говорить как можно мягче, спокойнее, рассудительнее.

Эвмар умел сохранять выдержку: слушая меня, он лишь кивал в задумчивости.

Когда я кончил, он медленно вздохнул.

- Ясность необыкновенная, - тихо произнес он, отводя глаза в сторону, на окно. - Трудно не поверить.

Я хотел успокоить его.

- Эвмар, не сомневайся в моих силах, - сказал я ему. - С рассудком я справлюсь... Мою душу ты научил отличать правду от клеветы. Ныне ты можешь положиться на меня.

Эвмар кивнул, не обращаясь ко мне.

- Ты прав, - еще произнес он глухим, сумрачным голосом и нерешительно поднялся.

Мне показалось, что он услышал чей-то зов, и не стал ей удивляться его внезапному уходу, ни удерживать его.

Мы вышли во двор, Эвмар смотрел прямо перед собой, и я заметил в его походке странную медлительность, даже робость, однако вновь сдержал тревожный вопрос.

Так в молчании мы достигли ворот.

Эвмар шагнул одной ногой на улицу и вдруг на этом шагу замер в неподвижности...

Я заглянул ему в лицо и увидел, как тускнеет его остановившийся взгляд, как в мертвенности застывают черты лица, как каменеет весь он, словно обращаясь в изваяние, но изваяние нестойкое, пугающее глаз готовностью к какому-то резкому, неизбежному и губительному движению, изваяние, готовое вот-вот с грохотом расколоться.

Мне стало не по себе. Я смотрел на него, затаив дыхание. Сердце мое стучало все сильнее. На меня напал страх.

Наконец я не выдержал и тихо позвал его по имени. Он оглянулся, как бы в недоумении, и я похолодел: глаза его были затянуты мутной поволокой.

Со странной опаской оглядел перед собой мостовую и вдруг проговорил с натужным хрипом, словно задыхаясь слюной:

- Псы... псы...

Я отпрянул: мне показалось, что Эвмара ударили сзади по голове. Он вздрогнул всем телом и стал валиться на бок. Испуг приковал меня к месту.

Эвмар, скрючившись, лежал в воротах - и вдруг страшная судорога растянула все его тело, как тетиву, и тут же отбросила в сторону, ударив головой о створ. Кажется, я вскрикнул в ужасе: кровь вылилась ручьем, покрыла весь лоб Эвмара. Ярко-алый цвет вдруг привел меня в чувство, я кинулся на колени и, не помня себя, обнял руками голову и плечи друга. Родился новый страх: что я не удержу его и он расшибется насмерть. И одна лишь мысль билась шепотом у меня на губах - хорошо, что нет Невии, хорошо, что в доме ее нет.

Тело Эвмара словно бы гудело подземным гулом, оно вздрагивало волнами от ступней до затылка. Я шептал молитвы и прижимал его к себе с силой, какой только владел.

Наконец волны стали слабеть, и гул стих. Тело Эвмара обмякло.

Я с осторожностью и с большим трудом затащил его во двор, прикрыл ворота и, не зовя никого, сам бросился за водой и полотенцем. Когда я вернулся, Эвмар дышал уже ровно и глубоко, хотя по-прежнему с хрипом. Я вытер кровь с его лица, с губ - полоску густой пены, вытер алую лужицу на камнях. Руки дрожали.

Пока я лихорадочно убирал кровь, словно боясь, что Эвмар увидит ее, взгляд Эвмара начал проясняться, пропала белесая поволока, он с трудом шевельнул губами.

Наконец он тяжело поднялся на ноги. Опираясь на мое плечо, он вернулся в мой дом и, постояв немного в молчании, сел в кресло.

- Как ломит... - пробормотал он.

Обхватив руками голову, он повел плечами и, морщась, выгнулся.

Кровь продолжала тонко сочиться со лба, растекаясь по бровям и переносице. Эвмар невольно размазал ее пальцами, взглянул на них. Я протянул ему чистое полотенце. Он посмотрел мне в глаза и увидел в них все, что только что миг за мигом происходило во дворе.

- Падучая... - криво улыбнувшись, сказал он. - Третий раз в жизни... Не ждал... Кровь сейчас остановится... Едва череп не расколол. Вот бы старик удивился...

Следя за своими руками, он аккуратно сложил полотенце и, с новой улыбкой отметив, что ясность движений вернулась к нему, промокнул лоб чистым краем.

- Что будем теперь делать? - вдруг спросил он меня.

Я, присев напротив него, пожал плечами.

- Было время, когда я любил Невию, - тихо проговорил он. - Что скрывать...

- Я знаю, - поспешил ответить я. - О боги, не мучай себя! Ничто не очернит нашу дружбу! Разве в силах этот старый ворон...

Эвмар с усилием сделал глубокий вздох:

- Уплывай скорее... И возвращайся с Невией... когда мы сведем все счеты... - проговорил он, и мы вновь встретились взглядами; я прочел в его глазах боль и усталость.

Он рывком поднялся из кресла, словно еще раз проверял свое тело.

- Мне нужно вернуться к Фарзесу, - сказал он. - За меня не волнуйся. Больше не повторится... Завтра мы увидимся вновь.

На душе у меня не стало легче: удар, нанесенный жрецом, хотя и вскользь, но достиг цели - что-то надломилось в Эвмаре, и я чувствовал, что светлой легкости в наших отношениях уже не будет.

В мрачном молчании, со смутными пустыми мыслями дождался я ночи.

В ту ночь я оказался слишком тяжел для Морфея. Он едва поднял меня... Я долго ворочался, сердце билось часто, не в силах уняться. На короткое время я забылся и пережил тягостное видение...

Я стою на коленях посреди Западного моста, передо мной распластанное тело Эвмара, и я держу его голову. Он дышит хрипло, с надрывом: его шея пробита сарматской стрелой. Я вижу глаза Эвмара. Они смотрят на меня с мольбой.

- Я не вижу его, - шепчет он мне. - Отойди.

Я подаюсь в сторону, но вновь встречаю взгляд Эвмара и понимаю, что загораживаю ему того, кто стрелял. Я передвигаюсь еще на шаг, но с каждым моим новым движением мост и Город как бы поворачиваются вместе со мной по кругу, центр которого лежащий передо мной Эвмар. Я вновь загораживаю ему башню, она остается у меня за спиной, куда бы я ни отошел.

Я очнулся под утро едва ли не в горячечной дрожи. Только одно могло теперь успокоить меня - ответный удар. Я проклинал жреца, я готовил ему обвинение. Я шептал слова проклятия, и они, капля за каплей, отливались в разящий меч.

Даже сама мысль посоветоваться с Эвмаром была мне сейчас противна. Я должен был выйти один на один. Мне казалось, что моими устами будут вещать небеса.

Я с трудом дождался солнца. Мысли жгли голову, воспаленную от предрассветного бдения.

Я вышел на улицу. День надвигался жаркий - лик солнца уже был замутнен, в воздухе с рассвета копилось тяжелое оцепенение, и на всем вокруг лежал оттенок сухой, желтоватой извести. Все усугубляло мое волнение.

Врата на улице Золотой Сети не задержали меня, стражники и слуги не суетились в недоумении. Меня ожидали - или же невольно, словно знамение, или же по расчету старого жреца. Верным оказалось второе.

- Я ждал тебя, - сказал он после приветствия. - Но не так скоро.

Я изумился внезапно снизошедшему на меня спокойствию, твердости своего голоса и ясности слова.

- Когда поджигают сухой тростник, - ответил я жрецу, - нелепо ожидать, что он станет разгораться медленно, как сырой чурбан.

- Сильное начало, - усмехнулся жрец и пригласил меня в дом.

В комнате стоял густой оливковый дух, и я шестым чувством уловил то скрытое напряжение в предметах, которое всегда выдает долгое ночное бдение хозяина.

- Я пришел, чтобы не тяготиться долгом и отплатить знанием за знание, - сказал я жрецу, - Теперь я сообщу, отец фиаса, что знаю о тебе.

- Приступай, - кивнул жрец и, чуть погодя, с едва заметной иронией добавил: - Если это успокоит твою душу...

- Можно было бы тоже начать со слухов, направленных против тебя, отец фиаса, - продолжил я, - Но... - тут я хотел было сказать "мы", однако, поколебавшись, решил, что будет вернее все брать на себя без боязни показаться хвастуном, - но я отказался от этого, как и ты, отец фиаса, хотя и по иной причине.