Морское колесо

К тому времени я уже поняла, что море отвергает меня. Стоило мне коснуться волн, как мираж таял в зеленоватой вспышке.

«Потому что я девочка? — орала я в бессильной злобе. — Но папа был рад этому! И Энн Бонни — Повелительница морей — была женщиной! Разве знали воды пирата или пиратку отчаянее неё?!»

* * *

Я попалась. Когда снимала крестик с шейки Федерико. Он проснулся, заорал, и Хавьер застал меня. Сначала он даже подумал, что я душу ребёнка, и отшвырнул меня так, что мир покраснел от удара о стену.

Но потом они с матерью заметили цепочку в моих руках. И всё поняли. Спросили, куда дела всё остальное, и я честно призналась, что всё отдала морю, чтобы увидеть папу.

Неделю я просидела запертой в своей новой комнате на чердаке, а когда вышла, то узнала, что родители подыскали мне школу-интернат. При обители монахинь в городе с длинным названием Сантьяго-де-лос-Трейнта-Кабальерос. Найдя его на карте, я зарычала от отчаяния. От моря его отделяла самая настоящая горная гряда!

* * *

Домой, к морю, я вернулась лишь на рождественские каникулы. Вот только Хавьер следил за мной, словно за преступницей. Мама же, напротив, занятая одним лишь Федерико, не уделяла мне никакого внимания. Тётушка ясно дала понять, что не желает видеть под своей крышей наглую воровку. А дедушка всё ворчал про дурную кровь приезжего гринго, и я сама покинула его мастерскую.

Я гуляла по побережью. С надеждой смотрела на горизонт. Но без дани чёрный фрегат не появлялся. Дни тянулись бесконечно долго.

«Я ведь тоже не от мира сего. Как и папа! Вы забрали его, — горько сетовала я беспокойным волнам. — Так почему вы не принимаете меня? Чем я прогневала вас? Папа, ответь, что мне нужно сделать, чтобы увидеть тебя снова?»

* * *

Раньше мне часто снились «морские» сны. С той самой ночи, как папа ушёл в то роковое плаванье и не вернулся.

Яркие баталии! Звон сабель. Крики. Смех. Запах пороха и рома. Ощущение сумасшедшей свободы! Горькая морская соль на губах.

Но в интернате, вдали от родной стихии, грёзы блёкли, иссыхали, словно медуза, выброшенная на берег. И лишь когда я возвращалась к морю, они, будто прибой, заливали сознание.

* * *

Я шёл по палубе, а моя команда торжествовала очередной удачный абордаж. Какой по счёту? Кто знает. Я перестал их считать с того самого дня, как усадил старого Вейна в шлюпку и сам стал новым капитаном «Сокровища».

«Коленкор! Коленкор! Коленкор!» — назойливо повторял сидящий на плече рулевого попугай, когда я приблизился к носу. И там я увидел тонкую фигуру с рыжими волосами. Со злобным смехом пиратка толкала саблей связанного моряка к доске, протянутой над пучиной.

* * *

«Энн!» — возмущённо крикнула я и проснулась.

* * *

Мне исполнилось тринадцать, когда я поняла, что раковины не просто звучат как штормовое море, но и несут в себе его дух. В тот год я вернулась в интернат и привезла одну такую с побережья. Засыпая с ней под ухом, я и здесь видела яркие «морские» сны. И раз за разом становилась в них другим человеком. Больше книга с картинками была мне не нужна. Я жила иную жизнь во снах. И она была куда увлекательнее реальности.

* * *

Я выбрал новый стяг на свой корабль, но Энн и Мэри стали болтать о том, что я на нём олицетворяю череп, а они — кости.

«Я та кость, что в шее и вертит этой головёшкой», — усмехнулась Энн, нагло забравшись рукой под мой алый сюртук.

«Тогда я та кость, что решает, в какую сторону шее должно развернуться», — хохотнула Мэри, повиснув на плече подруги.

В тот же день я взял новый кусок чёрного сукна и собственноручно нарисовал под черепом две сабли. Ведь это клинок сделал меня, сына пьянчужки-портного, капитаном! Сила! Навыки! Находчивый ум, а не эти ненасытные Сцилла и Харибда!

* * *

Длинные летние каникулы грозили стать для меня испытанием. Но маленький Федерико обрадовался моему приезду, выставив ручки и протопав на коротких ножках к порогу. Непонятно, как он сохранил память обо мне за те месяцы, что я прозябала в интернате.

«Сеститька Хаохина!» — повторял он, пуча чёрные, как гагатовые пуговицы, глаза.

Я потрепала тёмные волосы мальчишки и улыбнулась.

Хавьер всё ещё не доверял мне, но мать оттаяла. Когда отчим уходил в свой магазинчик, она разрешала мне водить братика на берег и резвиться с ним в волнах. Скоро мне должно было исполнится четырнадцать, и, по мнению мамы, я уже была достаточно взрослой, чтобы нести ответственность за трёхлетнего карапуза.

В то время мама опять была на сносях. Беременность протекала тяжело, и она то и дело требовала от Хавьера, чтобы он разрешил мне сменить школу и вновь поселиться дома. Хотя бы на время. Чтобы я могла помогать по хозяйству.

Но Хавьер был неумолим. Он утверждал, что узрел что-то тревожное, когда я снимала злополучное распятие с шеи брата.

«Хоакина такая же странная, как и её отец, Трини, — прямо произнёс он, не утруждаясь даже тем, чтобы я этого не слышала. — Не позволяй ей брать нашего сына к морю! У меня недоброе предчувствие».

Я сжала под столом кулаки, чтобы сдержаться. И в этот самый миг малыш Федерико уткнулся курчавой головкой мне в бок.

«Я люблю сестлёнку Хаохину! И моле!» — произнёс он, и невольно я ему опять улыбнулась.

* * *

А вот «морские» сны тем летом меня не радовали. Свобода в них уступила место тревоге. Команда была недовольна. Из охотников пираты стали добычей. Морские волки бежали от острова к острову, пока в одну из ночей круг из красных флажков не сомкнулся вокруг них.

* * *

Увидеть Энн. В последний раз. Право, какое нелепое желание для капитана! Парни бы точно меня подняли на смех. Но они все уже болтаются на виселице и кормят чаек. Запах их гниющей плоти доносится через окошко в моей камере. Через пару часов и я присоединюсь к ним. Это предрешено. Но единственное, о чём я думаю, — так это о том, чтобы увидеть мою жестокую морскую владычицу. Мою чёртову «шею». Истинную, а не ту, что скоро сожмёт ямайский пенёк.

Меня ведут по тёмному коридору. Воздух тут стоячий, затхлый. Хорошо хоть виселицу они поставили при входе в гавань. Что может быть лучше, чем подыхать, взирая на море? Наверное, только отойти к дьяволу в мягком кресле и под тёплым пледом. Старым дедом, дожив век в достатке на собственной плантации. И желательно прощаться с белым светом, держа руку на макушке смазливой девки, ублажающей меня ртом напоследок. Но то не моя судьба. Увы.

Они держат Энн в камере! Сволочи! Я возмущаюсь. Кричу на коменданта. Энн ведь носит моего ребёнка! Мэри, впрочем, тоже. Но в том отцовстве я уверен куда меньше.

Энн поворачивается ко мне. Подурневшее и припухшее лицо искажается злобой.

«Как же ты жалок! — шипит она, отступая от прутьев. — Это ты виноват! Никогда тебя не прощу! И после Страшного Суда не смей подходить ко мне, попугай ряженый!»

«Энн, я же люблю тебя!» — кричу, не понимая, на что я мог надеяться. На последний поцелуй? Эта женщина холодна и равнодушна, как море. Только ты перестаёшь приносить ей прибыль, как она отворачивается от тебя и ищет другого. Вот только я полюбил её, даже зная неприглядную суть. А она принять меня настоящего так и не смогла.

«Ты жалок, Джек Рэкхем! Джек Коленкор! Что ты уставился на меня? Если бы ты дрался как мужчина, то тебя бы не повесили, как собаку!»

Какой же болью пронзили сердце эти слова. Наверное, и удушье не могло причинить такой муки.

«Запомни, Энн Бонни: никогда до самого Страшного Суда ни на земле, ни на небесах, ни в самом аду ни одна женщина более не ступит на борт корабля, где я капитан!»

Она смеётся. Закатывается, обхватив руками округлый живот.

«"Капитан"? Ты — пёс! Ни одна женщина не полюбит тебя как мужчину! Ни на земле, ни в раю, ни в аду! Ни одна женщина не станет уважать тебя! Да будь ты проклят! Пусть в этой жизни, в следующей и во всех тех, что будут после, тебя отвергают! И пусть каждый раз, когда это случится, ты будешь возвращаться в мёртвые воды! Пусть ты станешь неприкаянной душой. Навсегда! Вечность в одиночестве, Джек! Вот и всё, чего ты достоин, слабак! А теперь убирайся!»

* * *

Я проснулась. А в ушах всё ещё звучали эти слова. Проклятия, которыми обменялись две измученные души. Я села в постели.

Моя фамилия ведь тоже Рэкхем. Джек Коленкор — единственный пират, про которого папа рассказывал без особого энтузиазма, никогда не упоминая настоящего имени.

Я взглянула на чёрный бархат неба за окном и поняла, что это последний «морской» сон для меня. Дальше Коленкора ждала только тьма.

Последний горький подарок от далёкого предка на мои четырнадцать лет. Как и любовь к морю, способность слышать его зов. Сегодня эта песнь из ветра и скрипа парусов звучала особенно громко. Буквально манила меня к себе.

Поднявшись с постели, я побрела на берег. Царила ночь — его время. Ноги словно опутывали водоросли. Горло сжимало. Что там Хавьер говорил про дурное предчувствие? Как видно, такие состояния заразнее гриппа.

«Моё Сокровище».

Я замерла, услышав этот голос. Медленно подняла взгляд и воочию узрела того, чьи сны приходили ко мне эти семь лет. Но впервые я смотрела на него со стороны и вблизи. В синие, как морская пучина, глаза! На алый сюртук. На высокую и статную фигуру. На треуголку поверх длинных чёрных волос. Саблю на перевязи. И я узнала его. Даже после стольких лет!

Я побежала навстречу, выкрикивая одно лишь слово: «Папа!»

Знакомая улыбка окрасила губы, и он потянул ко мне руки. Но когда осталось совсем немного, я затормозила, заметив, что папа стоял вовсе не на берегу. В волнах. И так далеко, что нам не дотянуться друг до друга.

«Если прикоснусь… ты ведь растаешь?» — спросила я, и он, потупившись, кивнул.

«Теперь ты знаешь, что я сам обрёк себя на такую судьбу, моё Сокровище, — глухо отозвался он. — Никогда женщине не ступить на борт моего корабля. Даже если это моя дочь».

«Я звала тебя, папа!»

«Я слышал, — печально сознался он. — Каждую твою мольбу, которую ты обращала к морю. Каждую жалобу. Такова горькая доля неупокоенной души — существовать и помнить своё прошлое, пока хоть кто-то из живых не забыл о моём существовании. И, увы, моё Сокровище, я был печально знаменит все эти годы».

«"Души"? Ты мёртв?» — спросила я, хотя уже знала правду. И давно.

Он лишь кивнул.

«А другие? На том корабле? Твоя команда?»

«Забыты. Я остался один. Капитанов помнят дольше всех, Сокровище, — с печальной усмешкой признал он. — Хотя, наверное, Мэри и Энн ещё остаются собой, но они так и не простили меня. За слабость. За то, что я проиграл тот бой».

«Жестокие, как море, — вспомнила я, и он вновь кивнул. — Но почему ты не приходил раньше, папа? Ты ведь обещал, что будешь со мной в день рождения!»

«И я здесь, Сокровище».

«Но семь лет я ждала тебя!» — крикнула я, склонясь от отчаяния, стянувшего спазмом живот.

«Моя душа принадлежит морю, Сокровище. Мне нельзя сходить на берег. Даже приблизиться могу лишь раз в семь лет, и то лишь незадолго до зари».