Гора лунного духа (Побежденные боги)

* * *

Пьер очнулся в каменной комнате на мягких перинах. Около него сидела прекрасная девушка, подававшая ему кубок, и шесть других. Девушка улыбалась ему и гладила нежными руками по лицу и груди.

– Лину Бакаб, – сказала она нежно.

Пьер, широко открыв глаза, смотрел ей в лицо и силился что-то вспомнить. Ему чудилось, что он видел призраки, в голове вертелись обрывки мыслей, мелькали картины недавно пережитого, но отдельными моментами без всякой связи.

– Лину Бакаб, – повторяла девушка и добавила, – коа-ляо ррунну?

Пьер не понимал ее, и странный калейдоскоп видений, кружившийся в его мыслях, все еще ускользал от его сознания. Но вот внезапно все прояснилось. Он вспомнил все; стон вырвался из его груди, и бледность покрыла лицо.

Когда сознание снова вернулось к нему, он опять увидел над собой лицо девушки и услышал слова:

– Лину Бакаб! Коаляо ррунну?

Машинально, не отдавая себе отчета, он повторил за ней:

– Коаляо ррунну…

Она радостно вскочила и принесла ему жареную на вертеле птицу и плоды банана.

Прилив энергии охватил его, и мысль заработала ясно и отчетливо. Он понял всю обстановку, понял, что жители Паруты приносят человеческие жертвы своим богам, и что их культ сходен с культом и древних сирийцев, и древних мексиканцев. Почему-то ярко, по какой-то прихоти воображения, ему вспомнились и прощальный обед на вилле Корбо, и слова его патрона:

– Прошлое бывает для человека лучшим, но для человечества – никогда!

Это воспоминание удесятерило его силы. Он должен, во что бы то ни стало, вырваться из плена, и необходимо искать выхода из этого положения.

– Нужно прежде всего, – думал он, поглощая предложенную пищу, – изучить их язык.

Начало уже было сделано, он знал одну фразу: «коаляо ррунну», что означало – давать пищу. Он сознавал, вернее, ощущал всеми фибрами, что висит на волоске, что смерть ходит вокруг него, цепко охватила его своей паутиной и зорко сторожит.

– А если не спастись, – воскликнул он, – то нужно дорого продать свою жизнь!

Это были странные настроения, но все же вся его воля и мысль стремились стихийно к изысканию путей спасения. Он видел, отмечал и учитывал каждую черту, каждую мелочь, и все это было для него ключом понимания совершающегося вокруг него и диктовало линию поведения.

Девушка, улыбаясь, смотрела на него, видимо, не зная, как говорить с ним. Но вот, указав на себя, произнесла:

– Бириас!

– Бириас, – повторил Пьер, догадываясь, что она назвала свое имя, и, указав на себя, сказал:

– Пьер.

Но Бириас отрицательно покачала головой и твердо проговорила:

– Лину Бакаб!

Припоминая ужасную церемонию, Пьер понял, что слова: «Парута», «Бакаб» и «Саинир» означают имена божеств, что хартумцы принесены в жертву Саинир, а он обречен Бакабу. Этим отсрочена его смерть.

Указывая на разные предметы комнаты, вернее – каменного склепа, с одним огромным окном сбоку, Пьер быстро составил себе маленький словарь и стал уже улавливать конструкцию речи, как отдернулся занавес в стене, открыв широкую дверь в другую комнату.

Там он увидел огромного каменного идола в виде сидящего мужчины с крестом. Крест стоял между колен его, а на кресте изображена была каменная фигура распятого. Неопределенное чувство охватило Пьера. Это напоминало ему христианство, и смутная догадка подсказала, что ему предстоит быть трагическим актером в какой-то божественной комедии.

Жрецы рядами стояли вокруг статуи бога, а у ног ее он заметил свою одежду, свой нож, свой пояс с патронами и револьвер. Он чуть не вскрикнул, чуть не бросился к оружию, но инстинкт опытного путешественника, знакомого с дикими племенами, удержал его. Он встал с мягких перин, и сейчас же группа жрецов приблизилась к нему с жестами божеского почитания. Он вгляделся в черты их и узнал знакомый тип семитического племени таким, каким он его помнил по древним картинам египтян. Это были потомки финикиян или другое, но родственное финикиянам племя.

По приглашению жрецов Пьер приблизился к статуе божества и стал ближе к оружию. Теперь он почувствовал себя самим собою и зорко следил за всеми движениями жрецов.

Торжественно приблизился к нему главный жрец и, омочив палец в душистом масле, поставил Пьеру крест на лбу и на груди. Потом, поклонившись до земли, отошел от него, а другие жрецы подошли с широким плащом белого цвета и облачили в него, накинув на плечи, Пьера.

Снова выступив вперед, главный жрец сказал несколько слов, среди которых Пьер разобрал знакомое имя – Бириас – и девушка встала пред жрецом на колени. Тот коснулся ее посохом и, взяв ее за руку, поднял и подвел к Пьеру. Она склонилась пред ним и поцеловала бедра его. То же сделали по указанию жреца еще три девушки.

Жрецы откровенными жестами объяснили Пьеру, что все четыре женщины принадлежат ему. Знаками же дали понять ему, что Пьер, или, как они его звали, Лину Бакаб, может требовать все, что захочет, и желания его будут исполнены.

Пьер, уяснив свое положение и чтобы отвлечь внимание от револьвера, указал на свой охотничий нож. Жрецы переглянулись с улыбкой, а главный жрец сделал знак, и нож унесли. Пьер почувствовал, что он бледнеет. Наступал решительный момент.

Подойдя ближе, он указал на револьвер и, чтобы ввести в заблуждение жрецов, стал насвистывать первый попавшийся мотив, указывая то на свой рот, то на револьвер. Жрецы взяли револьвер и с любопытством стали рассматривать его. К счастью, револьвер был поставлен на предохранитель, что сделал Пьер из предосторожности, когда взбирался на каменную гряду, заградившую им путь. Жрецы всовывали пальцы в дуло и вертели непонятный для них музыкальный инструмент.

Снисходительно улыбнувшись, главный жрец сделал знак, и револьвер оказался в дрожащих руках Пьера. Неимоверными усилиями он сдержал свою радость и, приложив дуло к губам, извлек из него несколько гармонических звуков, какие получаются, если дуть в горлышко бутылки. Ободренный успехом, Пьер попросил свой кожаный пояс с двойным рядом блестящих никелированных патронов.

Когда Пьер почувствовал, как холодная кожа пояса обтянула его обнаженную талию, он, сжимая в руках револьвер, радостно засмеялся, как ребенок. Жрецы смотрели на него, и надменно-снисходительная улыбка чуть кривила их губы. Они не знали огнестрельного оружия. Пояс с патронами приняли, видимо, за украшение, а револьвер представлялся им плохим музыкальным инструментом, так как исполнение на нем Пьера вызвало только презрительные гримасы, зато нож они оценили по достоинству и тотчас же унесли его подальше.

– Теперь я спасен! – громко сказал Пьер.

Он вложил револьвер в кобуру при поясе и, скрестив руки, стал ожидать, что будет дальше. Владея оружием, он успокоился, и мысли его невольно летели к Корбо. Пьер понимал, что даже с револьвером в руках, при всем эффекте стрельбы, он не сможет справиться с целым народом. Единственно, что он мог бы сделать, это постараться отыскать хоть какую-нибудь лазейку из этой ужасной ямы. Лишь тогда револьвер мог помочь ему в защите от преследователей.

– Только бы, – шептал Пьер, – скорее они построили «Титан»!

Между тем около него продолжались религиозные церемонии. Произнося молитвы и гимны, жрецы обнесли вокруг статуи бога дымящуюся благовонную курильницу и, поставив у подножья каменного идола, сделали знак девушкам. Те поклонились божеству, потом Пьеру и жестами пригласили его в ту комнату, где он был раньше, лежа на мягких перинах. Эта комната была, очевидно, отведена ему и его четырем женам.

Широкий занавес медленно задернулся за ними, лишь только они переступили порог.

Когда они остались одни, Бириас подошла к Пьеру и, указав на окно, сказала:

– Лину Бакаб, зунна аушаор?

Пальцами она изобразила идущие ноги.

Поняв, что ему предлагают прогулку, Пьер радостно согласился. Ему нужно было ознакомиться с расположением храма и его окрестностями. Девушки, захватив корзины с бананами и смоквами, пошли к стене, где висела темная шкура буйвола. Здесь оказалась низкая дверь в темный коридор. Бириас, взяв за руку Пьера, повела его по ступеням куда-то вверх. Постепенно тьма рассеивалась, и скоро яркие косые лучи солнца облили радостным светом ступени и своды мрачного коридора.

Они вышли к главным дверям храма с бронзовой решеткой. Жрец-привратник выпустил их беспрепятственно, молча поклонясь Пьеру. Они быстро миновали ужасную площадку и спустились по ступеням. Вдоль каменной стены храма они подошли к холму со ступенями, где совершались недавно пляски и церемонии под трубные звуки. Пьер хотел подняться на холм, но девушки в страхе загородили ему дорогу, и Бириас, указывая сначала на храм, потом на небо, раздельно и внушительно сказала ему:

– Лину Бакаб! Пирруа пирра Парута.

Они подошли к узкой калитке в стене, где стояли два жреца с бронзовыми копьями, и пошли по измятой и истоптанной ногами траве. Было ясно, что это следы недавно бушевавшей здесь толпы и что жертвоприношения совершаются не очень часто, раз трава успела заткать зеленым ковром все пространство от холма до реки и серебрившегося вдали озера.

Он окинул взглядом горизонт – повсюду громоздились вершины и хребты гор, а позади храма, круто уходя ввысь, белела прекрасная снежная вершина горы Лунного духа. Казалось, какой-то гигантский циркуль прочертил эту линию по бокам столпившихся горных громад. Выбраться из этой каменной ямы не было никакой возможности.

Тоска защемила сердце Пьера, но он взял себя в руки и с удвоенной энергией начал обогащать свой словарь парутского языка, спрашивая названия всех встречающихся предметов. Так подошли они к озеру. Заросшее по краям тростниками, оно было очень глубоким, так как прозрачная чистая вода, покоившаяся на камнях около берега, дальше, к середине, темнела и делалась непроницаемой.

– Здесь, вероятно, было жерло потухшего вулкана, – невольно подумал Пьер.

Они отошли верст на пять от храма, когда пред ними круто поднялся зеленый холм, поросший акацией и орешником. На этот раз без возражений со стороны своих жен Пьер поднялся вместе с ними на вершину холма. Отсюда было видно всю страну Паруты, но еще круче и выше подымались по краям ее каменные стены цирка. Сбегая с отвесных склонов горы Лунного духа, вилась по зелени лугов среди возделанных нив, где работали люди, небольшая речка. Наделав раскидистых серебряных петель, прячась местами в пальмовых и оливковых рощах, она впадала в широкое озеро.

Вдоль ручейков, у отводного канала и вокруг болота густо росла серебристая ива, а там, на невысоких холмах, темнели пробковые дубы, смоковницы, и погребальными факелами стояли печальные кипарисы. Повсюду были разбросаны кусты тамаринда, орешника и розовели благоуханными цветами густые заросли олеандров.

Обильная почва, удобренная вулканическим пеплом, насыщенная влагой с гор и тропических дождей, буйно и пышно показывала свое плодородие. Пьер залюбовался картиной, развернувшейся вокруг него, но недоумевал, где же деревни и поселки людей. Только долго всматриваясь, он заметил то там, то здесь легкие дымки над группами конических тростниковых кучек. Он вспомнил южные степи Румынии и догадался, что это землянки. Память подсказала ему, что такие же землянки, ямы с крышей, делают и армяне Закавказья.