Гора лунного духа (Побежденные боги)

VI

Пребывание Корбо и Форестье у Вилькса в Фашоде совпало с кануном рокового дня для Пьера, для Лину Бакаба, как его теперь звали.

Уже две малых луны-саинир прожил Пьер в таинственной стране Паруты. Он вполне овладел ее языком, изучил все окрестности и наметил план побега. За это время он привязался к своей Бириас, дочери главного жреца, которая искренне полюбила его со всем пылом юности первобытной женщины. Она была исключительной девушкой в своей среде и была на голову выше других жен Лину Бакаба.

Вообще племя парутян, по наблюдениям Пьера, было очень даровито, но дикий фанатизм, горевший безумною страстью, жестокость и пренебрежение ко всему, что не их крови, делало их отвратительными. Это особенно бросалось в глаза в отношениях правящей жреческой касты к другим жителям Паруты. Насколько Пьер мог определить сам и использовать предания, рассказанные ему Бириас, народ Паруты состоял из смешения нескольких племен.

В далекие времена откуда-то, Бириас этого не знала, ее предки пришли сюда. С ними были рабы, которые умели обрабатывать поля, разводить скот и строить храмы. Давно, очень давно они поселились здесь и выстроили этот храм много лет спустя после переселения. Тогда вел их сюда бог Парута и здесь помогал своему народу. Под защитой Паруты они боролись с разными племенами и завоевали все земли вокруг, а корабли – это водяные буйволы Паруты, – пояснила Бириас, плавали там, где много воды, и привозили бронзу, одежду и оружие из далеких стран.

Но народ прогневил Паруту, и он оставил его. В гневе потряс он горами, сверкал молниями и огнями, и голос его гремел сильнее, чем барабан в храме. Но народ Паруты, замкнутый в горах, раскаялся, и жрецы принесли своих первенцев в жертву разгневанному богу. Испив крови детей, не знавших первородного греха, он смягчился. Он послал им священную Саинир, любящую кровь людей, и обещал снова послать им искупителя-сына, Лину Бакаба, как посылал его однажды там, откуда пришли они.

– И вот ты – Лину Бакаб, – простодушно добавила Бириас, целуя колено Пьера, – но я не хочу, чтобы ты ушел от нас! Я люблю тебя человеческим сердцем. Я не хочу, чтобы ты умер, и, воскресши, опять бы ушел навеки в страну, где отец твой, Парута.

Бириас сообщила также, что последние годы рабы волновались, они плохо работали на жрецов храма. Рабы говорили, что их становится меньше и меньше, а Саинир требует каждый месяц жертвы из людей с темной кожей и один раз в год упивается кровью всех их первенцев, родившихся в день ее праздника. Матери скрывают детей своих, и жрецы, вооруженные копьями и ножами, ходят повсюду и ищут.

Несколько лет назад, когда Бириас была еще ребенком и не надевала пояса на бедра, – одна деревня не дала своих первенцев, и жрецы разрушили ее и всех сто пятнадцать нечестивых ее обитателей возложили на алтарь Саинир. Народ испугался, но жрецы помиловали остальных, и они ели жертвенное мясо непокорных и, опьяненные пищей, три дня и три ночи праздновали праздник богини любви Саинир, и все черные девушки, которых много при храме, раздавали им ласки в течение двух лун, и ни один мужчина не остался без объятий, приходя в священную рощу.

В храме же молодые жены рабов плясали с жрецами священные пляски и разделяли их ложе, а жены и дочери жрецов служили им. Так повелел Парута устами отца ее, главного жреца, чтобы больше плодилось народа и чтобы кровь не иссякала на святых алтарях.

– Только мы, четыре избранных, не должны были знать мужчины – мы обречены были Лину Бакабу! – воскликнула Бириас, – и ты пришел к нам, супруг наш!..

Пьер слушал эти рассказы наивной, но прекрасной, юной и в то же время древней женщины, и гнев, отвращенье и ужас темнили глаза его.

– Ты веришь, – спросил он однажды Бириас, когда они были одни, – что я Лину Бакаб, сын Паруты…

Вместо ответа она поверглась ниц и облобызала его ноги.

– Ты любишь меня? – спросил Пьер.

– Я возьму нож, – прошептала Бириас, – а ты пронзи мою грудь и острым концом долго ищи мое сердце! Я буду и тогда любить тебя и целовать твою кровавую руку, пока сердце не истечет кровью.

– А если я уйду отсюда, не дав искупленья, ты пойдешь со мной?

Бириас побледнела и, пугливо озираясь вокруг, молчала. Пьер видел, как дрожало мелкой дрожью все ее тело. Но вот она приблизила уста к его уху и прошептала, вспыхивая страстью:

– Лину Бакаб, я умру с тобой вместе, и мы улетим обнявшись, к отцу твоему Паруте.

– Нет, – сказал Пьер, – мы оба, живые, уйдем отсюда, если ты захочешь помочь мне. Я могу бросать огненные молнии и убивать людей. Отец мой, Парута, не хочет, чтоб я был снова пригвожден ко кресту. Он сказал мне.

– Но ты – белый, – возражала Бириас, – а священные надписи говорят, что сын Паруты с белой, как снег, кожей придет, став человеком, будет мучим за грехи мира, распят и воскреснет… Так говорит бог, и ты не будешь богом опять, если не исполнишь завета…

– Бириас, – проговорил Пьер, – я люблю тебя, как мужчина любит женщину, и с тех пор, как узнал тебя, не хочу быть богом. Мы бежим с тобой в далекие страны, и пока не умру я, ты будешь моей женой…

Пьер замолчал, видя, как напряженно работает мысль Бириас и какая борьба ураганом кипит в груди ее. Но вот словно похудело лицо ее, став одухотворенным, и большие глаза взглянули на него особым кротким и чистым взглядом женщины, когда она отдает всю свою душу. Она еще не сказала, но Пьер прочел ответ на ее лице, не умевшем лгать, как чистосердечно лгут лица европейских женщин.

– Я – раба твоя! – проговорила она, – приказывай, и все я исполню, хотя демоны потом возьмут мою душу.

– Я прогоню всех демонов, – шептал ей Пьер, – я сильнее всех жрецов храма!

Он страстно обнял ее, он был тронут до слез, ибо понял всю глубину жертвы этой первобытной души, понял, сквозь какие ужасы суеверий и фанатизма прошла любовь Бириас. Она отдавала ему свою жизнь и земную, и загробную.

С этого дня новый внутренний свет не уходил из очей Бириас, и будто мягче и нежней стали очертанья ее лица.

С этого дня обостренной мыслью пред лицом смерти Пьер ловил все движенья души Бириас, пробуждал ее ум и готовил к побегу. Но он не мог оставить других трех жен, чтобы не возбуждать подозрений. Сама Бириас, согласно закону, уступала им ложе Лину Бакаба, не видя в этом ничего обидного – ревность неизвестна в стране Паруты.

Но Пьеру они стали тягостны, и только пьянящий напиток помогал преодолеть холодность к ним.

Так томительно долго и в то же время быстро шли дни, приближая для Пьера роковой срок. Он отчаялся в помощи, так как, по вычислениям Корбо, когда Пьер уезжал из Парижа, «Титан» должен был быть готов только к концу сентября. Правда, Форестье оспаривал этот срок и обещал закончить работы гораздо скорее, но Пьер не хотел обольщаться ложными надеждами и все больше и больше стремился к побегу.

Он осмотрел место своего паденья с горы Лунного духа, приблизительно находившееся в двух верстах на юго-восток от храма, и заметил ряд расщелин и каменных выступов, по которым, хотя с большим трудом, все же можно было взобраться к стене цирка. По этим мучительным ступеням можно было карабкаться только по одному человеку, что давало Пьеру возможность великолепно прикрывать свой путь выстрелами из револьвера. Толпа не могла достать его, а луков и стрел у жрецов не было.

С гребня стены цирка Пьер думал пробраться вместе с Бириас к своей палатке, где были съестные припасы, его ружье и ящики с запасными патронами. Все это рисовалось так ясно и четко, что Пьер сгорал от нетерпенья, ожидая той ночи, когда Бириас позовет его. Волнуемый предстоящим и тронутый преданностью Бириас, он постоянно беседовал с ней шепотом и ласкал ее. Раза два он заметил подозрительные взгляды других своих жен и понял, что за ними следят. Он стал осторожнее, во всем полагаясь на одну Бириас, и начал оказывать больше внимания женам.

Теперь истекала третья и последняя малая луна – Саинир, и завтра, после полудня, ждала его смерть.