Книга семи печатей

Ужасное пробуждение

Давно это было…

Я торопился докончить остаток скирда до обеда и стоял у барабана молотилки, весь обсыпанный колючей кострикой, покорно глотал горькую, едкую пыль, когда в ригу неожиданно вбежал, запыхавшись, поповский работник и замахал руками, прося остановить работу.

– Чего тебе? – сердито встретил я его, выждав, пока вспотелые лошади на приводе встали, самодовольно помахивая хвостами, и лишь барабан продолжал ворчливо дразнить:

– У-у-у… пустяки!.. У-у-у… пустяки!..

Рябой Архипка, смущенный переполохом, который вызвало его внезапное появление, не знал, с чего начать и мял картуз в корявых, нескладных руках.

– Да ну же, говори! – еще более раздражительно заторопил я.

– Как значит, молодая попадья померши…

– Какая молодая попадья у отца Ивана? Ведь он, без малого, 30 лет настоятелем?

– Ейнова дочь, то есть, что за батю Пустозерского выдана. На престольный, вечерысь, погостить к нам приехала… А сам-то батюшка – ныне поутру… (его требы дома задержали). Да так и обмер, как покойницу… жену, значит, свою увидел… Так и повалился! – загнусил торопливо Архипка, видимо волнуясь от необычного важного поручения и давясь словами…

– Ну, померла – царство ей небесное!.. Чего ж тебе надо?

– Царство небесное! – жалостливо отозвались, быстро крестясь, девки и бабы, уже успевшие, с вилами и граблями в руках, обступить его, чтобы послушать любопытную новость.

– Полечить покойницу, значить, батюшка с матушкой тебе приходить велели! – наконец неожиданно выпалил Архипка…

– Ах, глупой, глупой!.. Да нешто упокойничков лечат?! – закачали головами бабы, а девки задорно захихикали…

Решив, что с молодой попадьей, вероятно, глубокий обморок и ее родители нуждаются в моем совете, я с досадой передал свою работу старосте и поспешил выручить Архипку.

– Ну ладно, иди себе домой! Скажи – приду сейчас, только помоюсь…

В округе я был единственный образованный человек. Приходилось, поэтому, не только писать всякие прошения мужикам, давать агрономические и юридические советы, но и – «порошки» от лихорадки, «полоскание» от горла, перевязывать раны и т. д.

Я, по мере возможности, пополнял свои медицинские познания, покупал и раздавал лекарства для подания первой помощи. А главное, – ободрял растерявшихся, просиживал ночи у труднобольных… утешал… Мужики говорили, что от одного моего «глаза помогает». И, в конце концов, за мной утвердилась в округе слава чуть не всемогущего колдуна.

– А за доктором послали? – крикнул я вдогонку Архипке.

– Как же… Как помирать стала, подводу за ним угнали, – отозвался он, весело шагая.

«Покойница» лежала еще на кровати, покрытая простыней, когда я пришел к нашему старику-батюшке. Около нее уже возился поджарый «доктор» на тоненьких ножках, оказавшийся «земским фельдшером», живущим в 25 верстах, случайно очутившимся поблизости.

– Ну что? – обратился я в нему.

– Я приехал, уже когда все было кончено, – как-то конфузливо отозвался он.

– И вы ничего не предприняли?..

– Ничего… Она уже была без пульса… А у меня – ни шприца, ни возбудителей с собой не было… Ведь я с оспопрививания прямо…

– Ко мне бы послали, – лез я с юношеским задором, чувствуя неодолимую потребность «заступиться» за покойницу.

– Поздно!..

– А все-таки, попробовать бы, – не унимался я… – Ведь такая загадочная, скоропостижная смерть…

– Еще утром сегодня веселая Маша встала, – вставила, давясь слезами, матушка, – вишь, она на 4 месяце тяжела…

– Воля Божья! – вздохнул старик-отец.

– А может просто – глубокий обморок?., летаргический сон? – приставал я к фельдшеру. – Ведь бывает!.. Попытаться бы! У меня есть и эфир, и камфара, и кружка для физиологического раствора…

Он только пожал плечами… Вскоре его позвали к умирающей роженице; он раскланялся и уехал, тоскливо отказавшись даже от поданной уже на подносе закуски с графинчиком.

Молодого батюшки я не дождался. Он уехал в город закупать все необходимое для похорон…

Из соседнего села донеслась жалобная дробь набата. А из-за леса вдруг выплыли густые клубы багрово-вишневого дыма… Он быстро расползался…

– Пожарище-то какой! – степенно пробасил батюшка, отгибая опущенную занавеску.

– Поеду!.. – решил я. – А вы все ж за доктором пошлите освидетельствовать усопшую, – обратился я к родителям… Все – бывает…

– Придется!.. – как-то нехотя отозвался старик.

Пожар в Перкине разыгрался огромный. Огонь перекидывало и большое, крытое соломой село запылало сразу в нескольких местах. Многие попадали между двух огненных потоков и, растерявшись, бежали вдоль них, пока не падали, задыхаясь от дыма и жары.

Кроме работы у пожарных машин и по спасению мужицкого скарба, пришлось заняться и перевязкой обожженных. Их оказалось более двух десятков…

Далеко за полночь я вернулся домой, еле держась на ногах, голодный, с отвратительной горечью во рту от дыма пожара и утренней молотьбы…

– Ну и денек выдался! – думал я, слезая с тележки и мечтая о постели.

Но едва я вошел в свою полутемную прихожую, как какая-то волосатая фигура (женщины с распущенными волосами, как мне показалось) бросилась на колени и стала целовать мне руки…

– Спасите! Помогите!.. Вы все можете!.. Одна надежда на вас…

Муж «покойной» – молодой, статный батюшка – ползал у моих ног и умолял вернуть ему жену.

– Только и радости у меня было на свете – Машенька!.. Отдайте ее мне!..

Как я ни пробовал отговориться от щекотливой просьбы «воскрешения», он – не отставал.

Наскоро захватив все необходимое, чтобы убедиться, по моему крайнему разумению, в несомненности смерти молодой поповны, я поехал с дрожащим, как в лихорадке, батей к дорогой ему «покойнице».

Она лежала уже на столе, покрытая кисеей с 3-мя свечами кругом; рядом «черничка», нараспев, коверкала псалтирь…

Лежит молодая Маша, как живая, только очень бледная… И губы совсем не синие… И пальцы рук свободно гнутся… И запаха – никакого…

Повозился я около нее с час… Давал нюхать нашатырный спирт, вспрыснул эфир под кожу, колол булавками ноги, зеркало к губам приставлял…

– Живая она! – так и вертится в мозгу…

Упросил я свечи убрать, псалтирь в соседней комнате читать (мнимоумершие слышат иногда) и не назначать похороны, пока от трупа не пойдет запах…

– Все, все сделаем! – твердил молодой батюшка, провожая меня и обещая тотчас же послать вторую подводу за доктором с моим подробным письмом об этом случае…

Вернувшись домой, когда уже совсем рассвело, я заснул мертвым сном и проспал до полудня. Из окна моей спальни видно было новое, еще не заросшее кладбище. Я был поражен непривычной толпой собравшегося туда народа и поспешил осведомиться у своей всеведущей кухарки.

– Батюшкину дочку хоронили! – успокоила она.

Я вскочил и бросился, в одном нижнем белье, спешно писать телеграммы: становому, исправнику, доктору, следователю…

Никто не решился, однако, впутаться в это деликатное дело и, основываясь только на одних моих показаниях, вырыть могилу…

Через 10 лет умерла старая попадья, завещав схоронить ее рядом с дочкой…

Когда копали могилу, мужики, слышавшие про похороны «живой», о чем, не переставая, говорила вся округа, – тронули и ее гроб. Он почти весь истлел, но было ясно видно, что крышка его сдвинута и из-под нее торчат часть головы и вся рука, ставшие уже скелетом.

Маша проснулась… Ужасное пробуждение совершилось слишком поздно…