Цветы зла. Безумная ботаника. 1894-1911

I

— Невероятное часто бывает вероятным, — сказал доктор Карлович.

Это был маленький, худенький, нервный человек с огромным белым лбом, который был весь в неровностях, и с острыми сверлящими глазками.

Одет он был в безукоризненный сюртук с двумя орденскими ленточками в петличке. Не только лицо его, но и руки у него были нервные. И когда он смеялся своим несколько пронзительным, странным смехом, то вытягивал руки, которые далеко выходили из манжет — худые, жилистые и волосатые — с драгоценным изумрудом на левом мизинце.

Дети генерала Анрио называли его «доктором-обезьяной». Родом он был, кажется, из Герцеговины. Ему было за пятьдесят лет. Он как-то внезапно увядал. Во время самого интересного разговора, который он сам же затевал, он вдруг останавливался, к чему-то прислушивался и, безучастный ко всему окружающему, исчезал. Хватались доктора, а его уж и след простыл.

Разговор происходил на террасе в старом доме, который крестьяне называли «замком», стоявшем на скалистом берегу Ламанша.

Был вечер. Солнце собиралось заходить. Огненно-пурпурные облака, низко растянувшись над закатом, отражались в золотой ряби моря, которое в этом месте становилось уже океаном. Вдали плыли суда.

На террасе, кроме генерала Анрио, наслаждавшегося с семьею отпуском, было еще два местных депутата и приехавший повидаться с генералом по очень важному государственному делу министр внутренних дел, краса и гордость третьей республики, Лигото. Он был совсем похож на молодого человека, и только седина на висках выдавала его солидность. В легонькой серенькой паре и в сдвинутой на затылок соломенной шляпе он походил скорее на писателя или на художника.

Хорошенькая пятнадцатилетняя Март наивно ухаживала за ним, тайно влюбленная в молодого министра. Никто не замечал этого, хотя об ее страсти знали меньшой брат ее Шарль и младшая сестренка Лиз, которой она во всем призналась вчера в саду перед тем, как ложиться спать.

Девочка краснела и улыбалась, и ей бы хотелось услышать, что думает Лигото о фантастическом музыканте, который бродит вокруг старых развалин верстах в пяти от их замка, и играет на скрипке каждый раз, как на море бывает буря и погибают корабли.

— Ревут волны, слышны стоны погибающих, бухает гроза, а он себе ходит и играет.... и все какие-то старинные, старинные мотивы, — говорила Март и поглядывала на министра.

Тот сидел, заложив ногу на ногу, и, обеими руками облокотившись на балюстраду, смотрел вдаль.

Генерал Анрио, в военной тужурке, с седой козлиной бородкой, улыбался.

— Наша Бретань вообще суеверная страна. Прислуга рассказала детям множество легенд, и даже наша гувернантка всему стала верить. Разумеется, когда мы вернемся в Париж, все это выветрится... А вы, доктор, думаете, что многое невероятное вероятно?

— Я в этом убежден, — сказал Карлович. — Я люблю чудесное, — продолжал он. — Иначе я не приехал бы сюда и не поселился бы на скале с своей Милочкой.

— Дорогой доктор, вы сами принадлежите к разряду невероятных людей — извините меня. Вот уже второй месяц, как знаю я вас и не могу вас понять. Изъездить весь земной шар — побывать в Сибири, на Формозе, в Ост-Индии, в южной центральной Африке, в Турции, проводить железные дороги в Малой Азии и поселиться в нашей дикой Бретани не на короткое время, а приобресть оседлость и убить капитал на реставрацию разбойничьего гнезда — воля ваша... как бы вам сказать?... Простите солдатскую грубость! Но вы имеете право считать невероятное вероятным.

Доктор засмеялся. Бледно-синеватая кожа на его висках вся сморщилась, и он произнес:

— Во всяком случае, генерал, я вознагражден сторицей, потому что, живя в моем разбойничьем гнезде, как вы выразились, я за несколько лет имел возможность познакомиться не только с вами, но и со многими высокопоставленными французами, дружбой с которыми в высшей степени дорожу. Должен сказать, что все же я не постоянно пребываю на своей скале. Мои научные занятия требуют, чтобы я бывал то в Лондоне, то в Берлине, то в Петербурге и даже в Константинополе.

— И в Константинополе? — переспросил генерал.

— И в Константинополе, — повторил доктор, и глазки его забегали. — Конечно, кроме научных занятий, у меня есть чисто финансовые дела. Увы, я немножко финансист!.. Должен же я позаботиться о приданом для Милочки!

— Отчего ее давно не видно? — вдруг спросила Март, отчаявшись обратить на себя внимание министра.

— Разве я вам не говорил? Она уехала.

— Куда?

— В Берлин...

— С каким-нибудь важным поручением, не правда ли?

— Вы угадали, крошка. Я прочитал в газетах о том, что берлинский зоологический сад приобрел некоторые редчайшие породы африканских растений, которых нет в моей оранжерее, и я поручил Милочке предложить администрации в обмен на некоторые мои редчайшие растения всеядных росянок уступить мне хотя бы несколько веточек новостей. И так как только одна Милочка может уложить отводки и сохранить их, то я и предоставил ей случай прокатиться в столицу германской империи.

— Фантастический человек! — ласково-любезно сказал геперал Анрио.

— А ведь все будет зависеть от того, какие сведения привезет Лавардьер! — вдруг сказал Лигото, живо повернувшись к хозяину дома, и на всем разбеге мыслей остановился.

Присутствие Карловича — человека, чересчур международного и загадочного, — заставило министра отложить беседу до более благоприятной минуты. Но, очевидно, политическая комбинация, обдуманная им, удовлетворяла его.

В качестве светского человека, он искусно повернул разговор.

— Виноват, — начал он, — если я не ослышался, вы, доктор, упомянули о всеядных растениях? Как я отстал от науки! Есть такие растения?

— Есть растения, которые питаются не только соками из земли и воздухом, но и мелкими насекомыми, муравьями, мушками и паучками, — стал пояснять доктор. — Во время путешествий моих по южной Африке я значительно расширил познания о семействе мухоловок. Я открыл растения, которые похожи на гигантских мухоловок. Принцип тот же. Как только постороннее тело попадает на середину листа, он смыкается, волосы, похожие на крючки и усеивающие края листа, взаимно скрещиваются, из паренхимы, т. е. из мякоти, выступает сок, вроде желудочного, переваривает насекомое и, как я имел возможность наблюдать, даже лягушку, ящерицу и птичку! Я пробовал класть на такой лист цветы, они тоже поглощались и переваривались. Вот почему я назвал эти растения «всеядными».

Доктор протянул руки, сцепил пальцы и потом раскрыл обе ладони.

— Когда растение насытилось, лист раскрывается вот так и выбрасывает остатки.

Он резко засмеялся.

— В высшей степени странный механизм! Чудовищный механизм! Я наблюдал прожорливость необычайную. Некоторые виды пожирают животную пищу без остатка. Они усваивают ее всю целиком — и растут, растут...

— Я читала в одной сказке про деревья, у которых были глаза; и целое государство состояло из деревьев с глазами, с руками и огромными ртами, — вмешалась Март.

— Разве я не сказал, что невероятное бывает вероятным! — скрипучим голосом заметил на это доктор.

Но тут он умолк и в то время, как все заинтересовались и ждали его дальнейших описаний чудесных растений, он быстро встал, со странной юркостью подал руку и простился.

Март побежала его проводить.