Книга семи печатей

IV

В числе впущенных в ограду замка оказался трубадур. Графу доложили об этом, и он распорядился впустить трубадура в зал.

Высокие дубовые двери раскрылись, вошел стройный и красивый юноша в темном дорожном плаще, с длинным монохордом[9] за плечами. Юноша низко поклонился на все четыре стороны и пожелал присутствующим здоровья и удовольствия.

– Спой нам песню, славный трубадур, – милостиво и любезно обратился к нему граф, – мы скучаем без музыки.

– Спой о весне и любви! – стали просить дамы.

– О чести и верности! – предложили со своей стороны рыцари.

– О преданности дамам! – настаивали дамы.

Трубадур установил монохорд, прижал руку к сердцу и обратился к обществу с такой речью:

– Я спою вам, что знаю и умею. Слушайте же меня, рыцари и дамы, благочестивые и знатные! В то время, пока вы здесь пировали, за оградой замка бродило старое, мрачное, больное Горе. Оно кричало, стонало и плакало, умоляя о внимании и помощи. Но вы его не слыхали… Тогда Горе обернулось вороном. Оно билось железными крыльями о решетки ваших окон. Но в шуме веселья вы не слышали ни криков ворона, ни шороха его крыльев… Горе обернулось грозой. Гулко загремели над замком раскаты грома. Яркие молнии вспыхнули у вас перед глазами. Но вы лишь усмехнулись: вам стало весело, что вы находитесь в тепле и покое, под защитой крепких стен замка. И вы не слышали Горя… Но вот Горе обернулось певцом-трубадуром. Оно сложило песню о людском страдании и смело вошло с той песней сюда, в ваш блестящий круг… И теперь вы волей-неволей услышите Горе…

В толпе гостей пробежал смутный ропот.

– О чем он тут толкует? – недовольно заметил барон фон Швальбе. – Нам нужны песни, а не проповеди.

– Обратите на него внимание, – шепнула баронесса фон Риттерсгейм своей соседке, – у него очень старообразный вид… Мне кажется, что это вовсе не юноша…

– Зажгите еще факелов! – приказал граф Людвиг. – Гаснут они, что ли? Почему так темно?..

В зале, в самом деле, стало темнее: как будто под потолком нависла грозовая туча, пробравшись сюда снаружи…

В окнах ярко блеснула голубоватая молния.

Трубадур заиграл на монохорде и потом запел:

О, рыцари блестящие! О, дамы горделивые!
Упреком вашей совести пред вами я стою.
Не ждите нежной повести: я песню вам тоскливую,
Я песню вам щемящую о Горе пропою…
Не муки томной ревности, не радости любовные,
Не слов игру жемчужную, не теплых уст красу, –
Тоскуя вам недужную, я вам уста бескровные,
Я крик голодной гневности вам в песне принесу…
Вам, тешащимся золотом, смеющимся, играющим,
Вобью, как тяжким молотом, я мысли об ином:
О голоде, о холоде, о брате умирающем,
Как василек, растоптанный безжалостным жнецом…
Я шел дорогой торною над тихими долинами,
Я видел ночью черною, я видел белым днем
Людей с очами тусклыми, с надломленными спинами,
Изъеденных, источенных, измученных трудом…
Я видел злого пастыря… Болезни и страдания,
Зубастые, несытые, за ним, как овцы, шли,
И пахари, забытые в тревожном ожидании
Встречали племя Голода, склонясь пред ним в пыли.
Как волны моря грозного, вздымаются, взвиваются
И хлещут пеной алою их стоны и мольбы,
И руки их усталые тоскливо поднимаются,
И просят, просят помощи забытые рабы…
О, рыцари надменные! О, дети наслаждения!
Я чашу песнопения дал выпить вам до дна,
Я спел вам песнь мучения. До смертного мгновения
В сердцах у вас останется, как вещий крик, она…

Гости слушали трубадура с возрастающим удивлением и беспокойством. По мере того, как трубадур пел, – в зале становилось все темнее и темнее, и в сгущавшейся мгле странно изменялся его вид: из стройного и красивого юноши он на глазах у всех превращался в сгорбленного старика-нищего в рваных лохмотьях и с сумой за плечами… И когда прозвучали последние слова песни и воцарилась тишина, все сидели в оцепенении, не веря своим глазам.

И вдруг раздался громкий плач испуганной дамы:

– Мне страшно!.. Мне темно!.. Я умираю!..

Граф Людвиг вскочил с места.

– Обманщик! Негодяй! Гоните его прочь!..

– Это призрак, привидение!.. – восклицали гости.

– Да сгинет сатана! – торжественно, голосом заклятия провозгласил капеллан.

Рыцари выхватили мечи и с криком кинулись на страшного старика. Но он вырос во тьме в огромное, лохматое чудовище, пронесся над их головами, подобно огромной черной птице, и исчез…

И сразу стало светлее.

– Какой зловещий призрак! – говорили взволнованные гости.

Рыцари гневно размахивали мечами. Женщины плакали. Граф Людвиг приказывал зажечь как можно более свечей и факелов, чтобы прогнать оседавшую повсюду, словно копоть, тьму.

– Что с вами, рыцари и дамы? – воскликнула графиня Берта, снова появившись в зале. – Почему такой испуг? Что устрашило вас? Убогий нищий?.. На кого вы подняли мечи? На скорбь, на нищету! Неужели вы никогда не встречали таких несчастных?.. Зачем вы зовете привидением живую действительность?.. Опустите же ваши мечи. Взгляните: у меня нет ни меча, ни иного оружия, но мне не страшен этот бедный и печальный трубадур…

Но графине не внимали испуганные гости. В огромном зале глухо гудели взволнованные голоса. Кубки были забыты, кушанья оставлены. Все встали с мест и толклись беспорядочной гурьбой, не зная, что предпринять. Пламя в камине угасло, и под потолком и в углах колебались страшные, черные тени, грозившие поглотить все окружающее.

– Братие! – раздался глухой голос.

Все обернулись на этот призыв. В конце стола на возвышении виднелась высокая, темная фигура капеллана, казавшаяся черной на багровом фоне огненного отблеска. На противоположной стене вздымалась огромная колеблющаяся тень его в остроконечном капюшоне.

– Не ведал я, братие, – воскликнул он, – что в собрании благочестивых христиан ныне примет участие сам сатана. И поэтому благословил я ваш пир. Но я беру назад свое благословенье. Среди вас свил гнездо властелин ада. Собранье ваше им осквернено, и, проклиная его, я проклинаю и пир ваш!..

Он завернулся в свой капюшон и удалился.

Смятение среди гостей еще более усилилось. О пире нечего было и думать. Один за другим подходили рыцари и их жены к графу Людвигу и прощались, извиняясь, что не могут дольше оставаться в замке.

– Это она вызвала привидение, – втихомолку говорили они, кивал на бледную Берту. – Колдунья…

– Колдунья! – казалось, откликалось эхо где-то под потолком.

Пламя в камине по-прежнему пылало, в углах по-прежнему танцевали свою адскую пляску тени.