Концерт Патриции Каас. Отрывки

Что это было – прихоть хозяина или выдумка безымянного архитектора, но эта стена разграничивала «парадную» часть от «людской» и дала зданию такой запас прочности, что позволило надстроить еще пару этажей.

По уличному фасаду располагались парадные комнаты, а со стороны дворового фасада – комнаты горничных и кухарок.

Вот в этой «людской» части находилась просторная комната Кати, где уже прослеживались следы Олега в виде письменного стола с ноутбуком, книжной полки и картины на стене.

В скромной рамке лица Кати и Олега были настолько выразительны, что без фаты и других признаков можно было утверждать свадебный характер момента.

Это был рисунок Гриши, сделанный на свадьбе (которой не было!) – и как это только ему удалось?

В центре комнаты стоял небольшой круглый стол с вазой и фруктами, но мягкие игрушки и куклы выдавали, что играть ими кончили недавно.

Или не кончили?

Стулья у стола свидетельствовали, что тут были готовы принимать гостей, друзей.

Что и продемонстрировала молодая хозяйка, усаживая гостей.

Уля еще не успела оглядеться, как дверь быстро отворилась.

– Мама, неужели мне придется запирать дверь, чтобы ты научилась стучаться?

Катя сказала это очень мягко.

– С Гришей ты знакома, а это его жена Ульяна. Познакомься, пожалуйста.

– Да, да … Здравствуйте! Здравствуйте, Ульяна! Меня зовут Вера Николаевна!

– Очень приятно, Вера Николаевна. Уля.

После недолгого препирательства все перешли через коридор в парадную гостиную.

Тут скромная дверь из коридора скрывала великолепие хрустальной люстры – благо высота потолка позволяла, старинную мебель, горки с посудой и пару картин на свободных местах стен.

На них Уля обратила внимание – в богатых рамах находились сносные копии Шишкина и Левитана.

– Что, Уленька? – спросил ее Гриша, мельком глянувший на картины.

– Да, что скажите, Григорий? Ведь вы художник!

– Мне это напомнило недавний случай … – не дала мужу ответить Уля.

– Это интересно. Расскажите, прошу вас.

– Мадам Женовьева …

– Мадам?

– Да, мадам Женовьева. Это в Вене, мы там всегда останавливаемся у Дрейзеров, у них на вилле.

– Вы … вы бываете в Вене?..

– Да, мы там бываем. Последний раз я летала с Гришей … с мужем, у него там были дела в издательстве.

– У вас есть контакты с австрийским издательством, Григорий?

– Мама, я же тебе рассказывала! И показывала книгу, которую иллюстрировал Гриша и подарил мне!

– В этот раз мадам Женовьева повела меня в их домашнюю картинную галерею, где я еще не бывала …

– И я тоже!

– И там я увидела …

– А как вы находите наши картины!?

– Неплохие копии, – это вмешался Гриша.

– А у Дрейзеров я увидела копии Вермеера, подлинник Климта, других незнакомых мне художников! Но не это удивило меня больше всего!

– А что же, Ульяна?

– Мне неловко, но это были картины Гриши! Две его картины в настоящих рамах!

– И что же это были за картины? Почему они висели рядом с известными мастерами?

– Это были портреты моей любимой Уленьки!

– Чем же знамениты эти портреты?

– Ну, что вы, Вера Николаевна! Это выдающиеся портреты! Там Уля … такая! Там, в Вене, допечатывали тираж журнала, где был опубликован один из них!

– Правда, Уля? Тот самый, да?

– Да, Катюша. Тот самый … – Уля смутилась.

– И чем же знаменит тот, как вы говорите, портрет Ульяны?

– Мама, да там Уля танцует обнаженная! Да как! Я же слышала, как ей восторгались на выставке!

– Вы выставляетесь, Григорий?

– Бывает.

– И премии есть?

– Да, у Гриши есть премии. И тут, дома, и на международной выставке молодых художников. А вот эти часы – премия с выставки художников студии Грекова. – Олег махнул рукой в сторону Гриши, который хотел остановить его.

– Гриша иллюстрирует книги венского издательства, и книги издаются на двух языках, и рисунки в них разные. Мама, Гриша не только довольно известный художник, он еще и художник гениальный! Он мне показал свои рисунки обнаженной натуры – это что-то!

– Надеюсь, ты не стала ему позировать?

– Не надейтесь, Вера Николаевна! И это изумительно!

– Но как же это … Как вы разрешили ей, Олег?

– Во-первых, я ничего ей не запрещаю. А во-вторых, Гриша может уговорить кого угодно! Я не прав, Катюша?

– Абсолютно!

Появился Бганцев, молча посидел, затем увел мужчин к себе в кабинет.

Из гостиной в его кабинет вели высокие старинные распашные двери, но кабинет был скромным и даже аскетичным. Николай Владимирович предложил по маленькой рюмочке, он был контактен, находил темы, интересные гостям.

Было видно, что у него прекрасные отношения с Олегом.

Это к нему кабинет вела скромная белая дверь из прихожей, а просторный диван в глубине кабинета намекал на возможность ночевки прямо тут, в кабинете.

На этом диване уже несколько раз ночевал Олег.

А Вера Николаевна не упустила возможности похвастаться спальней – туда из гостиной вели другие старинные высоченные распашные двери.

И Уле была продемонстрирована спальня с заложенными окнами в сторону улицы, а из углового окна просматривалась часть перекрестка и улицы с автомобильной пробкой …

Несмотря на постоянные уговоры молодые жили вместе с Полиной Олеговной и Семеном Гавриловичем «недалеко от Москвы», и лишь изредка ночевали в Катиной комнате, когда задерживались в Москве …

– Толик, давай за твою Тонечку! – Костя Докукин поднял стопку.

– Помнишь, когда ты нас познакомил? Помнишь, как мы тогда отрывались?

Веселая компания, во главе которой шел Свиридов с гитарой и с молодой красивой девушкой в черных очках, врывалась на дорожки соседней турбазы и с громким пением проносилась, пугая пожилые пары. Свиридов громко играл и пел, его не менее громко, но в большей мере поперек мелодии, поддерживали сопровождающие его – и вслед им с испугом смотрели пожилые бабушки и дедушки.

А громкая, орущая и размахивающая бутылками орава, не обращая внимания на окружающих шла к пляжу …

– Помнишь?

– Ну, еще бы! Нас тогда побаивались …

– А ты, когда познакомился со своей Любашей? – Виктор Скворцов аккуратно наполнял стопочки.

– Это когда я уже работал на автобазе в Зарайске. Любаша работала в конторе и ухажеров у нее хватало … А ей нужно было душевного тепла, а не блесток и попоек … Сколько я рож потом разукрасил у ее ухажеров!

– Тебя тогда чуть не посадили. – вставил Свиридов. – За разбитую морду начальника …

– И если бы я тогда тебя не встретил бы … еще неизвестно, чем бы это кончилось …

– За твою Любашу!

– За Любочку! Как ее любят детишки! А как она танцует!

– За Любашу!

Минута прошла, все были заняты.

– Слушай, Витек, я хотел бы поднять рюмку за твоих женщин, но я так и не могу понять, как это …

– Что – как?

– Я вижу вашу чудесную троицу, но понять … понять это трудно. Объясни!

– Вот чудак! Это понимает только Толя, а я – с трудом. Но мы вместе!

– Давай Костя за Витькиных дам! Здоровья вам всем!

– Здоровья!

– А еще поговаривают, что Витька влюблен в Тоню. Ленка Скворцова была влюблена в Толика как кошка, а Толик неравнодушен в твоей Виоле …

– А кто поговаривает?

– Мало у нас … болтунов. Ну я-то знаю, что за всем этим нет … нет никакой пакости … Что я вас что ли, не знаю …

– А о нас с Любашей разве не болтают?

– Так я знаю тебя и свою Любашу! Помнишь, как мы все вместе парились у Михеича?

– И какое удовольствие получили все участники!

– А после всего Любаша обещала Грише позировать ему голой! Помнишь?

– Толя, а Гриша нарисовал Любашу?

– Как и Виолу!

– Мужики, покажите мне! Ну ей богу!

Художник Григорий Свиридов приобрел известность за рубежом благодаря своим иллюстрациям к переводным изданиям – книги издавали на двух, а иногда даже на трех языках, и иллюстрации в них были разные, а также благодаря рекламным рисункам в нескольких солидных иллюстрированных журналах.

Дома, на родине, художника Г.Свиридова больше знали как великолепного портретиста и автора батальных зарисовок – все, кого он изображал на своих рисунках, были живыми настолько, что иногда критики принимали Гришины картины за прорисованные фотографии.

За подобное нередко предавали анафеме и художника Сафронова …

Одному многоречивому и не в меру словоблудливому писаке его статейка по поводу Гришиных портретов стоила миллионного штрафа и административного срока, и после этого Гришу «трогать» остерегались – ну, кто же мог подумать, что его отец такой авторитетный юрист!

Последнее время Гриша много времени уделял цвету – как в крохотных миниатюрах размером с почтовую открытку, так и в большом формате.

И в совершенно различной технике, даже можно сказать – противоположной.

Все чаще его миниатюры первоначально создавались на экране монитора – Владик по просьбе Гриши модифицировал известную программу, и Гриша рисовал прямо на экране.

Четкие линии разграничения цветовых полей, яркие насыщенные цвета – а потом линии убирались, картинка уменьшалась и получалась яркая миниатюра …

С крупным форматом Гриша компьютером не пользовался – он под руководством своего профессора постигал таинство цвета и света, волшебство красок.

Он пробовал акварель и пастель, и даже иногда пользовался этим, но большее внимание он уделял краскам масляным, традиционным, хотя химия успешно внедрялась и сюда …

Много полезного Гриша узнал от своего нового знакомого – Никаса Сафронова.

В лице Гриши тот нашел серьезного и вдумчивого собеседника, и видимо поэтому не жалел времени на занятия с Гришей – теоретические и практические …

– Отец, ты очень занят?

Гриша пользовался своим спецтелефоном чрезвычайно редко и Свиридов насторожился.

– Я тебя внимательно слушаю, Гриша! – Свиридов поднял руку, призывая собеседников к молчанию.

– Ты мне нужен, отец …

– Через пять минут. Ты где?

– В мастерской на даче … Я жду тебя …

– Маргарита Семеновна, завершите беседу за меня. Позицию мою вы знаете …

И Свиридов исчез в своей комнате отдыха, а появился он на третьем этаже их дачи в мастерской Гриши.

– Привет!

– Спасибо, отец. Наверное, я напрасно тебя потревожил …

– Раз позвал – значит нужно. – Свиридов не пытался сканировать сознание Гриши, лишь уловил его волнение – сильное и непонятное.

Он коснулся плеча сына, легонько сжав его и погладив – это была одна из самых интимных ласк, которыми он одаривал сына.

– Что это у тебя?

На мольберте на листе, разделенном на три части, было три изображения …

Три изображения его, Анатолия Свиридова, но каких!

На левой части листа был изображен молодой человек в кожанке времен революции – той, настоящей, с тканевой бордовой подкладкой, в кожаной кепке и с двумя «Маузерами» в руках. Над правым пистолетом еще летела выброшенная затвором после выстрела гильза, а ствол левого маузера нацеливался на неизвестную зрителю цель.