Индия. Тысячелетия и современность

— Это возле зоопарка? Была, конечно. Грандиозное сооружение, к слову сказать. Когда смотришь снизу, кажется, что зубцы стен и башен касаются неба.

— Все это так, а вот за стенами вы тоже были?

— Да, но только там нет ничего древнего. Домики какие-то.

— А храм Кунти? Храм царицы Кунти, матери Пандавов, вы видели? Нет? В таком случае немедленно поедемте в Пурана-Килу.

Внутри крепости действительно стоял храм, белый, почти незаметный среди густых деревьев.

— Само строение, может быть, и не очень древнее, — сказал мой спутник, — но храм всегда отстраивают именно здесь. Это древнейшая традиция. На мой взгляд, — продолжал он, — первый из сыновей Кунти, ее добрачный сын Карна — самая трагическая фигура в «Махабхарате».

— Самая трагическая? Да почему же?

— Помните, когда Кунти была еще молодой девушкой, один отшельник научил ее заклинанию, с помощью которого она могла вызвать любого из богов для того, чтобы он стал ее супругом?

— Помню. И она обратила эти слова к Солнцу, да?

— Да. И тотчас же перед ней появился бог Солнца и объявил себя ее супругом. Испуганная Кунти стала умолять великое божество покинуть ее и вознестись в свои небесные пределы, но бог объяснил ей, что не может нарушить силу заклинания. Единственную уступку сделал он юной красавице — обещал вновь подарить ей непорочность после того, как она даст жизнь его сыну.

По прошествии срока у Кунти родился дивный младенец, сын Солнца — Карна. Но она, вынужденная скрывать ребенка от людских взоров, положила его в корзинку и пустила по течению реки.

— Частый сюжет в древневосточных мифах.

— Да. И вот один погонщик лошадей, которому боги не даровали потомства, извлек из воды корзинку и усыновил мальчика, сияющего божественной красотой. Сын бога вырос в его семье, но, несмотря на свои несомненные достоинства, не имел права помериться силой в воинских играх и состязаниях с другими юными воинами — сыновьями царей.

Принцесса Кунти стала супругой царя Панду, и все пять героев Пандавов, зачатые от богов, называли ее своей матерью. А Карна смотрел на них издали и сгорал от унижения, зная, что может проявить не меньшую доблесть. Уделом его был уход за конями и вождение колесниц. Только однажды он дерзнул вступить в соревнование с пятью несравненными сыновьями царицы Кунти, со своими братьями, и снискал всеобщую похвалу. Тут его увидел злодушный Дурьодхана, ненавидящий Пандавов, и сделал своим союзником в нескончаемой борьбе с ними. Когда должна была вспыхнуть последняя, решающая битва, Кунти охватил страх за жизнь Пандавов. Этот страх заставил ее пойти к Карне.

В ночь перед битвой она нашла его на берегу реки. Он молил богов о помощи. Кунти простерла к нему руки и воскликнула: «О, Карна, о сын мой, мой первенец!» Пораженный Карна онемел от неожиданности, а затем в недоумении спросил, почему досточтимая царица называет его своим первенцем. И тогда Кунти рассказала ему обо всем. Она в слезах стала умолять Карну не обращать оружия против Пандавов, пощадить ее сыновей, бесконечно дорогих ее сердцу: «Я, твоя мать, — закончила она, — молю тебя, не обагряй свои руки кровью родных братьев и не погружай мою душу в пучину бездонного горя. Сжалься, пощади».

И тут перед глазами Карны мгновенно пронеслась его жизнь, и всю боль сердца он излил тогда в словах, исполненных горечи и страдания: «Ты говоришь, почтенная, что ты моя мать. Почему же, скажи, ты раньше об этом ни разу не вспомнила? Где ты была, моя мать, когда меня, сына царицы и бога Солнца, меня, который был достоин по своему рождению самых высоких почестей, все унижали и оскорбляли? Где ты была, моя мать, когда я рыдал в одиночестве ночами и молил всех богов помочь мне? Поддержала ли ты меня, когда меня с позором изгоняли с арены воинских состязаний? Пожалела ли меня хоть раз, когда меня отвергали даже те, кто был ниже меня по рождению? Где ты была, моя мать, когда я страдал от незаслуженных обид? Ты вспомнила обо мне только сейчас, когда смерть от моей руки грозит твоим возлюбленным сыновьям, вся жизнь которых была праздником чести и побед. Ты пришла сейчас сюда, чтобы молить меня о пощаде, заклиная меня самыми святыми словами. Так выслушай же мой ответ, достойнейшая царица: я клянусь тебе, что от моей руки падет только один из Пандавов, а против других я не подниму оружия. Ты считала всегда, что у тебя пять сыновей — пять их останется и после битвы. Пятым стану я, обретя место, предназначенное мне от рождения. Вот что я тебе обещаю и сдержу свое слово, верь мне. Прости меня, мать моя, и покинь наш стан, мы должны готовиться к битве».

И царица Кунти удалилась, горько оплакивая проступок своей юности и скорбя о тягостной жизни своего прекрасного первенца и о том, что он стал союзником жестокого Дурьодханы.

В час, определенный судьбой, разгорелась битва и длилась восемнадцать дней. Пал в ней блистательный Карна, был убит и Дурьодхана и многие тысячи других воинов. Когда огонь битвы угас, и бог смерти собрал всю свою жатву, победители Пандавы воцарились в Индрапрастхе и многие годы правили страной счастливо и мудро, ведя свой народ по пути благоденствия…

— Да, действительно это одна из самых трагических историй эпоса, — сказала я.

— А ведь он содержит тысячи самых разных эпизодов.

— Правильно вы называете свою «Махабхарату» океаном мудрости и красоты.

— И сильных человеческих чувств и страстей, — добавил мой друг журналист.

Мы побродили немного вокруг храма, в душистой тени цветущих деревьев, глядя на детей, бегающих по каменистым дорожкам Пурана-Килы. Каждый из них, думала я, знает «Махабхарату» чуть не с колыбели.

Потом мы пошли к храму Кунти. Старый жрец со своей семьей жил тут же, в домике, пристроенном к храмовой стене. У стены стояла его аспидно-черная буйволица, а у ее ног играли совсем маленькие дети.

— И не боитесь, что наступит? — спросила я.

— Нет, что вы. Она их любит и знает. Хотите посмотреть храм? Сюда приходит много народа. Самого разного. И помолиться, и просто так.

Изображения Кунти в храме, к моему удивлению, не оказалось. Были, как и в других храмах, разные боги.

— Народ верит, что к кому бы ни была обращена молитва, она достигнет слуха всех богов, — объяснил мой друг. — Я люблю простую доверчивую душу нашего народа, но только она не с первого взгляда бывает понятна. Особенно в кварталах Нового Дели. Хотите, поедем в Старый город? Там вы острее почувствуете пульс народной жизни.

Я и сама любила эти поездки. Уже одно название «Старый город» обещало хоть слегка приподнять занавес над сценой истории.

Это город узеньких коленчатых уличек, лавок, лавочек и лавчонок, товары которых в виде реклам развешаны снаружи у дверей и над окнами на длинных палках, вбитых в стены.

Мы шли, а над нашими головами развевались вышитые шали и яркие покрывала, мужские рубахи и женские шаровары, висели майки и брюки, носки и босоножки, ожерелья и браслеты.

Особенно хороша торговая улица Чандни-Чоук. Она тянется на километр с лишним и вместе с переулочками, убегающими влево и вправо, торгует, манит, зазывает. Что ни дверь — то лавочка или просто ниша, в которой что-то продают. А в воскресенье, когда все закрыто, Чандни-Чоук раскладывает свои товары прямо на земле, на подстилках и циновках.

Пройти почти невозможно — посередине улицы двигаются двухколесные повозки-тонги, густая толпа людей, велорикши, моторикши. Перешагиваешь через ноги продавцов, сидящих на земле, через продающиеся коврики и чашки, туфли и гребенки, лампы, подносы, детские платьица и что угодно еще, идешь мимо жаровен, на которых шипят в масле лепешки, коржики и какие-то румяные катышки, мимо тех, кто все это ест с тарелочек, сделанных из картона или зеленых листьев, мимо мальчиков-зазывал, оглушительно орущих в рупоры, мимо пестрых витрин, красочных кинореклам, мимо уличных фокусников — словом, идешь по несравненной, веселой, яркой, пыльной, кипучей улице Чандни-Чоук.

В одном из переулочков я как-то остановилась перед ослепительно яркими литографиями с изображениями богов и героев мифов, эпоса и индийской истории — ими была завешена добрая половина стены какого-то дома. А рядом, на скамье, сидел, поджав ноги, продавец и бойко объяснял всем желающим содержание каждой литографии.

Правда, местные жители в этих объяснениях не нуждались; бабки и матери в каждой семье поют и рассказывают «Махабхарату» и «Рамаяну» по любому поводу.

— Вот тут, видите, — говорил продавец, — показано, как великие Пандавы выигрывают на состязании женихов руку красавицы Драупадй. Вы знаете, кто такие были Пандавы?

— Да, да, конечно, знаю. Мне очень нравится эта картина, я ее возьму.

— А на той нарисован бог Вишну. Он всегда был за правду, и если видел, что на земле воцаряется зло, возрождался среди людей в виде разных аватар. Вы знаете, что значит «аватара»?

— Да, знаю. Расскажите, пожалуйста, какие аватары изображены здесь.

— Это первая аватара — рыба.

На картинке из ярко-синей пучины вод вертикально поднималась розовая рыба и из ее широко открытого рта выходил Вишну, круглолицый, улыбающийся, с большими ясными глазами, нарядно одетый и украшенный гирляндами цветов и драгоценностей.

— А вот здесь Вишну в виде черепахи. Он спас все то, что утратили люди в дни потопа. О! Он всегда делал так много добра!

Меня очень привлекают красота и яркость, удивительная наивность и чистота литографий. В современной Индии они выпускаются миллионными тиражами. Им вручена историей эстафета традиционного обучения неграмотных людей методом «показа и рассказа». До появления типографий эту роль играли изображения на фресках, храмовых фризах и стенных завесах.

Продавец полюбовался Вишну и продолжал:

— А вот здесь, взгляните, он нарисован в виде карлика. Он…

— Спасибо, спасибо. Пожалуйста, заверните их мне аккуратно, чтобы не помять и не порвать.

— Хорошо, сейчас. Вы покупаете все?

— Да, конечно.

— Спасибо. Сейчас заверну. А знаете, скоро придет час, когда Вишну снова появится на земле?

— Да?!

— Да. Но теперь он будет всадником на белом коне и опять избавит мир от зла. Слишком много зла повсюду, слишком уж много! И вьетнамцев убивают, и немцы воевали со всем миром…

Поистине незабываемы улицы Старого Дели! Да и дома здесь особенные: каждый не такой, как соседний, — то с галерейками, то без них, то с балкончиками почти у каждого окна, то с одним балкончиком на весь фасад, то узкий и высокий, то низкий и широкий. У одних домов верхние этажи нависают над нижними, у других — отступают вглубь; у одних — множество дверей и лестниц, уходящих прямо в толщу стены, у других — одна дверь, ведущая в коридор, который выходит во внутренний двор. И все это стоит тесно-тесно, город застроен хаотически, улицы выбегают то к храмам, то к мечетям, переулки часто начинаются из-под арок, и это создает иногда такие световые эффекты, от которых просто нельзя оторвать глаз.

Здесь нет особняков-модерн с их садами, двойными воротами, с надписями «въезд» и «выезд», с их изолированной жизнью и обилием машин новых марок в гаражах. Здесь все все знают друг о друге, все живут бойко, шумно, многословно и просто. Когда в Новом Дели гаснут огни и во мраке светятся только традиционные фонари-шары над воротами, когда там наступает тишина, здесь на улицах продолжает толпиться народ, идет торговля снедью и фруктами, продавцы до утра сидят или спят возле своего товара, озаренного ярким сиянием карбидных ламп, с вокзала и на вокзал спешат люди…