Фундамент оптимизма

Что касается научных работников, то их контингент за 60 лет (1915–1975) увеличился в нашей стране в 100 раз. К 1976 году он составил 1 миллион 200 тысяч человек. Это четверть их общей численности во всем мире. Среди советских исследователей сотни тысяч докторов и кандидатов наук. Впрочем, дело не в степенях. Квалификация наших специалистов, их достижения получили всемирное признание. Иллюстрации легко найти в любой области науки и техники. Вот один из примеров, помогающих представить, какой растет наша научная смена.

— Молодые советские математики, безусловно, заслуживают самой высокой оценки, у них еще многое впереди, — заявил в 1966 году А. Картай, тогдашний президент Международной ассоциации математиков.

Иной читатель запротестует: мол, где же еще и соседствовать молодости с успехом, как не в математике?!

Так-то оно так! Но не стоит забывать: чтобы математические способности (а они, согласитесь, есть не у каждого) раскрылись в золотую для них пору, нужен такой социальный климат, который благоприятствовал бы их расцвету. И потому пример с математиками особенно показателен.

В 1967 году два московских ученых — С. Новиков и Ю. Манин, сотрудники математического института имени В. Стеклова, удостоились Ленинской премии. Первому из них, члену-корреспонденту АН СССР, тогда едва исполнилось 28 лет, второму, доктору физико-математических наук, — 30. А незадолго до них, в 1965 году, лауреатом Ленинской премии стал В. Арнольд, 28-летний профессор МГУ.

Именно на этом контрасте — так молоды летами и столь зрелы творчески! — делали акцент авторы некоторых комментариев. Заострялось внимание и на сложности проблем, оказавшихся по плечу молодым лауреатам. Проблем, которые кажутся совершенно недоступными уразумению «простого смертного». Дескать, тоже не совсем обычная вещь: ученых увлекли такие дороги, где несравненно труднее надеяться на популярность, чем, допустим, в мире технического творчества.

Но и здесь наши современники мало чем отличаются от своих предшественников, живших, скажем, в прошлом веке, во времена Н. Лобачевского. Между тем успехи молодых советских математиков действительно отражают то необычное, что отличает век нынешний от века минувшего.

Начнем с того, что одних способностей мало — нужны еще возможности их проявления, предоставленные личности обществом.

Незаурядные способности Н. Лобачевского проявились рано. В 14 лет поступил он в Казанский университет. В 18 в числе лучших получил звание магистра. В 23 года он уже профессор, в 32 — ректор университета. Биография Н. Лобачевского в определенном смысле ординарна: да, именно молодость — золотая пора для ученого-творца. Если же говорить о научной карьере молодого Н. Лобачевского, то она нетипична для царской России.

«Научное исследование становилось профессией только для очень немногих лиц, оставлявшихся при кафедрах в высших учебных заведениях, причем количество штатных мест было ничтожным», — свидетельствовал академик С. Вавилов. И еще: «Только в немногих случаях ученые имели возможность создавать школы, находить продолжателей своей работы и помощников. Часто крупнейшие работы русских ученых кончались вместе с ними и забывались… Царское правительство не понимало роли отечественной науки, пренебрегало ею, предпочитая в случае надобности ввозить готовую науку и технику из-за границы».

Иллюстрацией может служить судьба того же Лобачевского. За внешним благополучием, за блеском его научной карьеры скрывалась настоящая драма. «Известный казанский сумасшедший», — говорили о Н. Лобачевском, не подозревая, что вскоре мир назовет его «Коперником геометрии». Ученого травили печатно и непечатно. В 1846 году его сняли с поста ректора вопреки ходатайству университетского совета. А в 1847-м лишили профессорской должности и освободили от всех обязанностей по университету. Это отстранение носило характер грубой служебной дисквалификации, граничившей с прямым оскорблением. И Н. Лобачевский не был исключением.

Об атмосфере, царившей в дореволюционной науке, можно судить по письму профессора П. Лебедева, адресованному академику Б. Голицыну. «Вся моя деятельность насадителя науки в дорогом отечестве представляется мне какой-то безвкусной канителью, — писал великий русский физик в 1905 году, — чувствую, что я как ученый погибаю безвозвратно: окружающая действительность — какой-то беспрерывный одуряющий кошмар. Если в Академии зайдет речь о преуспеянии наук в России, то скажите от имени несчастного московского профессора, что нет ни преуспеяния, нет ни наук — ничего нет».

Преждевременно скончавшийся, а вернее сведенный в могилу в расцвете творческих сил, П. Лебедев не увидел послеоктябрьскую Россию, в которой стало реальностью то, о чем мечтал еще А. Бутлеров, другой великий русский ученый (химик): «Легко и привольно живется науке лишь там, где она окружена полным сочувствием общества. Рассчитывать на это сочувствие наука может, если общество достаточно сближено с нею. Оно не считает тогда ее интересы чужими и сознает, что в науке лежит лучший источник его сил».

Конечно, научный прогресс не останавливался и тогда. Но двигался он в основном личной инициативой ученых, которые могли рассчитывать зачастую лишь на собственные средства или же на покровительство состоятельных меценатов.

«Новизна положения науки при Советской власти сказалась прежде всего в радикальном изменении точки зрения нового правительства на роль научного исследования в жизни государства, — писал академик С. Вавилов. — Наука перестала быть частным или „филантропическим“ общественным начинанием. Она все отчетливее приобретала значение очень важного государственного дела, на которое Советское правительство и Коммунистическая партия обращали особое внимание».

А вот что говорил академик С. Вавилов о математике: «Никогда не достигала она такой широты, разнообразия и глубины, как за советские годы».

В плеяде блестящих советских математиков, отмеченных С. Вавиловым, упомянут С. Соболев. В 25 лет он был избран коллегами в члены-корреспонденты Академии наук СССР, а затем, в 1939 году, всего пять лет спустя, — в академики. Сейчас он возглавляет Институт математики в Новосибирском академгородке, имеет учеников и последователей — некоторые из них сами уже стали маститыми учеными и учителями.

С. Соболев принадлежит к числу энтузиастов новых педагогических методов, направленных на активный поиск талантов, на их выявление в самом раннем возрасте и создание наиболее благоприятных условий для их воспитания.

Уже много лет подряд в СССР ежегодно проводятся общесоюзные олимпиады для школьников. Они помогают загодя выявить склонности и способности будущих абитуриентов. Особо отличившиеся ребята получают возможность перейти из обычной средней школы в специализированную.

В условиях, когда в стране практикуется массовое и своевременное выявление дарований, их проявление «на заре туманной юности» становится все более ординарным явлением. И если оно и впрямь удивительно, то лишь потому, что экстраординарно, как всегда, само их появление, особенно таких ярких, как таланты С. Новикова, Ю. Манина, В. Арнольда.

Правда, эти трое пришли в математику в 50-е годы, когда не было еще ни общесоюзных олимпиад, ни специализированных средних школ с физико-математическим уклоном. Но это отнюдь не означает, что тогда вообще не занимались массовым выявлением математических дарований. Занимались, правда, в меньших масштабах. При школах существовали физико-математические кружки. Еще с довоенного времени традицией стали общегородские олимпиады. Именно так на одной из них заявил о себе московский школьник В. Арнольд. Ю. Манин также был замечен еще в школе, а в студенческие годы уже вел самостоятельные исследования.

Что касается С. Новикова, то условия его воспитания могут показаться на первый взгляд исключительными. В самом деле, его отец П. Новиков, академик, стал одним из крупнейших авторитетов современности в области математической логики, лауреатом Ленинской премии 1958 года. Мать — тоже математик, доктор наук, специалист по теории множеств.

Спору нет, вся обстановка в семье способствовала пробуждению у мальчика с детских лет того, что называется вкусом к математике. Но сын, увлекшийся топологией, пошел своей дорогой, не лежащей на тех направлениях, которые стали специальностью его родителей. Такой выбор и столь быстрый успех на этом пути немыслим, естественно, без систематического образования, полученного в советской школе — сперва средней, затем высшей. Ну и, разумеется, большое влияние на формирование интересов Новикова-младшего оказали его учителя — советские ученые и педагоги.

Сейчас, когда с каждым годом расширяется прием на математические факультеты и отделения высших учебных заведений, советская математика получает все более многочисленное и многообещающее пополнение. Это верный залог ее новых, еще более значительных успехов. А теперь о дорогах, которые она выбирает. Вспомним участь Н. Лобачевского. Непризнанный в дорогом отечестве, затравленный начальством и коллегами, ослепший от напряженной работы, диктовал он свою «Пангеометрию», надеясь, что ее поймут потомки.

Топология, к которой относятся работы С. Новикова, отмеченные Ленинской премией 1967 года и считающиеся наиболее весомым вкладом последнего десятилетия, не менее, пожалуй, «заумная» область математики (популяризаторы называют ее «геометрией каучуковых форм»). Но какой бы она ни была, сколь бы никчемной ни казалась непосвященным, ее подлинное значение, ее дальнейшие судьбы способны определить прежде всего специалисты. Все подобные вопросы Советская власть с первых же своих шагов оставила в компетенции самих ученых. И ничего нет удивительного, что первыми значительными результатами советские ученые обогатили топологию еще в 20-е годы.

Крупнейшим достижением довоенного периода в этой области было открытие, которое принадлежит нашему соотечественнику академику Л. Понтрягину. (Надо сказать, Понтрягин слеп: несчастный случай лишил его зрения еще в детские годы; несмотря на это, он стал математиком с мировым именем, более того — создал свою школу.)

Когда академик Л. Понтрягин в 50-х годах обратился вдруг к далеким от топологии проблемам оптимального управления технологическими процессами (а они в наше время имеют первостепенную практическую важность), этот поворот к новой сфере исследований был делом его собственной инициативы. Если говорить о воздействии общества, то в данном случае оно свелось к публичному обсуждению понтрягинских работ, которое предшествовало их оценке — присуждению Ленинской премии 1962 года. А в 1975 году ученый был удостоен Государственной премии СССР за учебник математики для вузов.

Сейчас потребности в математиках у нас на девять десятых определяются нуждой в специалистах-«прикладниках». Но это вовсе не означает, что сугубо теоретические поиски, не рассчитанные на сиюминутный «выход в практику», постепенно подвергаются девальвации и сводятся на нет. Сколь бы далекими от практики, сколь бы отвлеченными и труднодоступными непосвященным ни казались проблемы, которыми занимаются наши ученые, они встречают полное понимание, а с ним и щедрую материальную поддержку.