Красный гаолян

Юй Чжаньао вернулся в гаоляновое поле и издалека смотрел на тусклый свет масляной лампы в окнах харчевни. Так он ждал, пока молодой месяц не поднялся, а потом снова не опустился. В небе светили звёзды, с гаоляна капала прохладная роса, а над землёй поднимался холодный пар. Глухой ночью Юй Чжаньао услышал, как скрипнула дверь харчевни, оттуда полился свет, а потом в полосе этого света показалась огромная чёрная тень. Человек огляделся по сторонам и снова скрылся в доме. Юй Чжаньао узнал старого толстяка. Только после того, как старик вошёл, из харчевни стремительно выскочил тот высокий разбойник, мелькнул и скрылся во тьме. Старик закрыл дверь и потушил лампу, а в свете звёзд потрёпанный флаг на харчевне трепетал, как траурный флажок в похоронной процессии, призывающей души усопших. Пестрошей двинулся вдоль дороги в его направлении, Юй Чжаньао задержал дыхание и не смел даже пошевелиться. Пестрошей решил помочиться прямо рядом с тем местом, где сидел Юй Чжаньао. Запах мочи ударил ему в ноздри. Юй Чжаньао сжал короткий меч и подумал: стоит только кинуться вперёд и можно обезглавить этого прославленного разбойника. Мышцы напряглись. Потом он подумал, что между ним и Пестрошеем нет никакой вражды. Пестрошей не ладит с начальником уезда Цао Мэнцзю, а по его милости Юй Чжаньао всыпали двести ударов, так что убивать Пестрошея нет никакой причины. Однако он подумал: «Я бы вполне мог убить этого знаменитого разбойника, я намеренно не стал этого делать!»

Разумеется, Пестрошей и не подозревал об опасности и уж тем более не знал, что спустя два года его убьёт у реки Мошуйхэ этот самый парень. Он помочился, подтянул штаны и ушёл.

Юй Чжаньао выскочил из гаоляна и направился в спящую деревню. Шёл крадучись, чтобы не потревожить деревенских собак. Дойдя до двора семьи Шаней, Юй Чжаньао перевёл дыхание, успокоился, а потом внимательно исследовал территорию. Главное здание усадьбы Шаней имело двадцать помещений, расположенных в ряд, посередине стена делила двор на две части, а кроме того, двор был огорожен по периметру ещё одной стеной с двумя воротами. В восточной части располагалась винокурня, в западной жили хозяева. В западном дворе были три флигеля, а в восточном — ещё три, где жили рабочие с винокурни. Ещё в восточном дворе построили огромный сарай, где установили большой каменный жёрнов и держали двух крупных чёрных мулов. Ещё в восточном дворе, с южной его стороны, имелось три помещения с маленькими дверцами, открывавшимися на юг, — там продавали гаоляновое вино. Что происходит во дворе, Юй Чжаньао не видел — стены были слишком высокими, до верхнего края не получалось достать, даже если вытянуть руку и встать на цыпочки. Он попробовал подпрыгнуть, стена зашуршала, и во дворе громко залаяли собаки. Юй Чжаньао отошёл на небольшое расстояние и присел на корточки на площадке, где сох купленный Шанями гаолян. Он думал, что же делать дальше. Гаоляновые стебли были сложены в одну кучу, а листья в другую. Листья только-только срезали и положили сушиться, и от них исходил очень приятный нежный аромат. Он присел рядом с кучей стеблей, достал кремень и кресало, высек искру и поджёг гаоляновые стебли, но только огонь начал разгораться, как Юй Чжаньао словно бы что-то вспомнил и рукой загасил пламя. Затем он отошёл на двадцать шагов и подпалил кучу гаоляновых листьев. Эта куча не такая плотная, листья загораются и горят быстрее. В тот день ветра не было, в небе тянулся Млечный Путь, сверкали звёзды, высокое пламя осветило половину деревни — стало светло как средь бела дня.

Юй Чжаньао несколько раз громко крикнул:

— Пожар! Пожар!

После этого он метнулся в тень от западной стены усадьбы Шаней и притаился там. Языки пламени лизали небо, костёр громко трещал, по всей деревне дружно залаяли собаки. В восточном дворе проснулись работники винокурни и разом принялись кричать. Ворота с лязгом распахнулись, из них высыпали больше десятка наспех одетых работников. Ворота западного двора тоже открылись, оттуда выскочил сухой старичок с косичкой, который без конца ахал и охал, а за ним выбежали два больших рыжих пса и принялись бешено лаять, носясь вокруг горящей кучи.

— Пожар! Пожар! — плаксивым голосом причитал старик. Работники винокурни поспешно убежали обратно, схватили вёдра и коромысла и помчались к колодцу.

Юй Чжаньао скинул соломенный плащ, проскользнул вдоль стены и шмыгнул в западный двор. Он спрятался за каменным экраном,[58] глядя, как люди мечутся туда-сюда. Один из работников принёс ведро воды и плеснул на огонь. Струя воды в языках пламени напоминала кусок блестящего белого шёлка, извивающийся от жара. Работники один за другим выплёскивали воду, она лилась то широкой дугой, то тоненькой ниточкой, являя поистине прекрасное зрелище.

Какой-то мудрый человек заметил:

— Хозяин, не гасите, пусть себе горит.

— Гасите… гасите… — причитал старик. — Да поскорее… Это запас мулам на целую зиму…

Юй Чжаньао некогда было смотреть, как разворачиваются события снаружи, он тихонько вошёл в комнату и с порога почувствовал такую ужасную сырость и затхлость, что волосы встали дыбом. Из западной комнаты раздался заплесневелый голос:

— Пап… что сгорело?

Юй Чжаньао только что смотрел на яркое пламя, а потому сначала ничего не видел, он подождал, не двигаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Голос снова повторил вопрос, и Юй Чжаньао двинулся на звук, вошёл в комнату, залитую светом пожара, проникающим через оконную бумагу, и увидел на подушке плоскую длинную голову. Он протянул руку и прижал её, под его ладонью голова в испуге воскликнула:

— Ты кто такой?

В тыльную сторону ладони вцепились две скрюченные лапы. Юй Чжаньао выхватил короткий меч и чиркнул по тонкой белой шее. Прохладный воздух из рассечённой шеи ударил ему прямо в запястье, и тут же руки Юя обагрила горячая липкая кровь. К горлу подступила тошнота, и он в ужасе разжал хватку. Покрытая струпьями плоская голова всё ещё дёргалась на подушке. Из неё били струи золотисто-жёлтой крови. Юй Чжаньао начал вытирать руки об одеяло, но чем дальше вытирал, тем более липкими и омерзительными они становились. Сжимая короткий меч, он выскочил в соседнюю комнату, зачерпнул из очага пригоршню золы и вытер ей руки и меч — тот сразу ярко заблестел, будто бы ожил…

Получив от друга-кузнеца меч, Юй Чжаньао каждый день тайком им баловался. Каждый раз, когда мать начинала ворковать с монахом, он вытаскивал меч из ножен и снова вставлял обратно. В деревне незнамо сколько людей прямо в глаза в шутку называли его «младшим монашком», и Юй Чжаньао бросал на шутников гневные взгляды налитых кровью глаз. Потом он хранил меч под подушкой, и почти каждую ночь меч издавал свист, мешая спать. Наконец Юй Чжаньао понял, что час пробил. В ту ночь должна была взойти полная луна, однако её закрыли толстые свинцовые тучи. Односельчане заснули, и тут зашелестел дождь. Капли дождя были светлыми и очень мелкими, постепенно они смочили верхний слой почвы и заполнили ямки серебристой водой. Монах толкнул дверь и вошёл, держа в руках зонтик из промасленной ткани. Юй Чжаньао лежал в своей каморке и видел, как монах складывал зонтик и как в темноте поблёскивала его лысая голова. Монах неспешно очистил об порог глину с подошв. Юй услышал, как мать спросила:

— Ты чего так поздно?

— В Западном селе минуло семь дней со смерти матушки одного из местных жителей, я на могиле прочёл несколько молитв.

— Я спрашиваю, почему так поздно? Я уж думала, ты вообще не придёшь!

— Как я мог не прийти?

— Дождь полил.

— Если бы с неба ножи посыпались, я бы надел на голову кастрюлю и пришёл.

— Заходи быстрее!

Монах прошёл в комнату и шёпотом спросил:

— Живот так и болит?

— Да вроде нет…

— Что тебя печалит?

— Его отец уже десять лет в могиле, посмотри, во что я превратилась. Даже и не знаю, ходить на могилу трудно, но и не ходить не могу…

— Сходи, а я молитву прочитаю…

В ту ночь Юй Чжаньао лежал с широко открытыми глазами, слушал голос короткого меча, доносившийся из-под подушки, и шум дождя за окном, а ещё монотонный храп монаха, когда тот уснул, и бормотание матери во сне. На дереве поблизости странным смехом зашлась сова. Юй Чжаньао испугался и сел, потом оделся, взял меч, постоял пару минут у дверей комнаты матери и монаха, прислушиваясь. В сердце разливалась пустота, похожая на безбрежно-белую пустыню. Он тихонько толкнул дверь, вышел во двор, посмотрел на небо. Свинцовые тучи слегка поредели, сквозь них пробивались слабые проблески рассвета. Неспешный весенний дождь был таким же, как накануне: негромко шелестел, капли беззвучно касались земли или с еле слышным плеском падали в лужу. Юй Чжаньао пошёл по извилистой тропинке в монастырь Тяньци, тропинка тянулась три ли и пересекала небольшой звонкий ручей, перейти который можно было по нескольким чёрным камням, специально положенным в воду. Днём вода в ручье оставалась необыкновенно прозрачной, можно было пересчитать каждую рыбку или креветку на песчаном дне. Сейчас ручей казался мутно-серым, его накрыла пелена редкого тумана, а звуки дождевых капель, падающих в воду, навевали на него уныние. Чёрные камни промокли, уровень воды сильно поднялся. Юй Чжаньао встал на камень и, опустив голову, долго-долго смотрел, как вода разбивается о камни, образуя волны. На берегах ручья ровную песчаную землю засадили грушевыми деревьями, которые тогда как раз расцвели. Юй Чжаньао перемахнул через ручей и оказался в грушевой роще. Песок под деревьями был твёрдым, но при этом немного пружинил, иногда на него падали большие капли воды. В тумане цветы казались такими белыми, что резало глаз, но в кристально чистом воздухе их аромат не чувствовался.

В глубине грушевой рощи он нашёл могилу отца. Могила поросла сорной травой, среди которой мыши прокопали больше десятка нор. Юй Чжаньао силился припомнить, как выглядел отец, перед ним смутно представал высокий худой человек с жёлтой кожей и сухими выцветшими усами.

Юй Чжаньао вернулся на тропинку, что вела через ручей, и спрятался под одним из деревьев, во все глаза глядя на белоснежную пену, которая скапливалась у чёрных камней. Небо всё больше и больше светлело, тучи рассеивались, очертания тропинки обрели чёткость. Он заприметил монаха, спешившего по тропинке под жёлтым зонтиком из промасленной ткани, но не видел его голову, поскольку зонтик её закрывал. На тёмно-синем монашеском одеянии с обнажённым правым плечом виднелось множество мокрых следов от дождевых капель. Когда он переходил через ручей, то приподнял длинную полу своего балахона и высоко воздел над головой зонтик, нагнув полноватое тело. В этот момент Юй Чжаньао увидел белоснежное слегка одутловатое лицо монаха, стиснул короткий меч и снова услышал его свист. Запястья онемели, пальцы свело судорогой. Монах перешёл через ручей, отпустил полу, топнул ногой, в этот момент две капли грязи брызнули на материю. Монах подтянул полу на себя, зажал ткань пальцами и счистил грязь. Этот белолицый монах всегда выглядел очень чистым и опрятным, от него исходил приятный запах мыла.

Юй Чжаньао вдыхал этот запах и наблюдал, как монах сложил зонтик, несколько раз раскрыв и снова закрыв его, чтобы стряхнуть капли воды, после чего сунул под мышку. Голова монаха была мертвенно-бледной, и на ней поблёскивали двенадцать круглых рубцов.[59] Он вспомнил, как мать обеими руками гладила голову монаха, словно буддийскую драгоценность, а тот клал голову на её колени, как спокойный ребёнок. Монах приблизился, и Юй Чжаньао услышал его прерывистое дыхание. Меч в руке напоминал скользкую рыбу, он с трудом его удерживал, ладони вспотели, перед глазами рябило, он едва не падал. Монах прошёл мимо. Он откашлялся, выплюнул комок мокроты, и тот повис на травинке липкой каплей, вызывая омерзительные ассоциации. Юй Чжаньао выскочил из засады, его голова опухла, словно кожа, натянутая на барабан, а в висках звучала барабанная дробь. Казалось, что короткий меч сам вошёл между рёбер монаха. Тот прошёл, покачиваясь, ещё пару шагов, опёрся рукой о грушевое дерево и остановился, а потом обернулся посмотреть на своего обидчика. В его взгляде было столько боли и страдания, что Юй Чжаньао тут же пожалел о содеянном. Монах ничего не сказал, он медленно сполз вдоль ствола груши и упал на землю.