Красный гаолян

6

Отец чётко помнил, что телега, на которой к нам домой привезли вторую бабушку и труп его сестрёнки, добралась до нашей деревни к полудню. Тогда дул сильный северо-западный ветер, на улицах пыль стояла столбом, а на деревьях шуршала листва. Воздух был сухим, и у отца шелушились губы. Когда он увидел, что на околице появилась длинная телега, в которую запряжён один из чёрных мулов, а второй тащится позади, то пулей помчался поздороваться. Он заметил, что дядя Лохань ковыляет, прихрамывая, а колёса телеги вращаются с трудом. В уголках глаз мула, дедушки и дяди Лоханя образовалась корочка, похожая на воробьиный помёт, а на неё налип слой серой пыли. Дедушка сидел в телеге, сложив руки перед грудью, как глиняный божок. При виде всего этого отец не рискнул открыть рта. Он отбежал метров на двадцать от телеги и своим носом, а точнее, не совсем носом, а чем-то сродни чутью у животных уловил исходивший от телеги недобрый дух. Отец помчался домой и, задыхаясь, крикнул бабушке, мерившей шагами комнату:

— Мам, мам! Названый отец вернулся! Мул тащит телегу, в ней труп! Названый отец сидит в телеге, дядя Лохань ведёт мула, а за телегой привязан ещё один мул.

Когда он закончил свой доклад, бабушка изменилась в лице, замялась ненадолго, а потом выбежала на улицу вслед за отцом.

Большая телега ещё раз-другой дёрнулась, скрипнула и остановилась у наших ворот. Дедушка неуклюже спрыгнул и налитыми кровью глазами уставился на бабушку. Отец испуганно смотрел в эти глаза, и они напомнили ему камень «кошачий глаз» на берегах Мошуйхэ, цвет которого менялся с каждым мгновением. Дедушка со злостью сказал, обращаясь к бабушке:

— Ты ведь этого хотела!

Бабушка не рискнула оправдываться, она с опаской подошла, а вслед за ней и отец приблизился к телеге. Под одеялом, в складках которого скопился толстый слой чернозёма, лежал какой-то выпуклый предмет. Бабушка приподняла уголок и тут же отдёрнула руку, будто обожглась. А отец сверхчувствительным взором успел рассмотреть лицо Ласки, похожее на гнилой баклажан, и перекошенный одеревеневший рот сестрёнки.

Этот распахнутый рот вызвал у отца воспоминания. Вопреки воле бабушки он несколько раз ездил в Сяньшуй. Дедушка велел ему называть Ласку второй мамой. Поскольку вторая бабушка относилась к отцу с большой теплотой, то и он был о ней хорошего мнения. В глубинах памяти отца давно уже сформировался образ второй бабушки, и он встретился с ней, как со старым другом. Малышка Сянгуань заполняла всё вокруг сладким обращением «братик». Отцу очень нравилась смуглая младшая сестрёнка, нравился мягкий светлый пушок, пробивавшийся на её лице, и блестящие глазёнки, похожие на медные пуговки. Но каждый раз, когда он увлечённо играл с маленькой тётей, не в силах расстаться с ней, бабушка отправляла кого-нибудь вернуть его домой. Его насильно усаживали на мула, он поворачивался, видел слёзы в глазах малышки, и на душе становилось тяжело. Отец не мог взять в толк, почему мать и Ласка так люто друг друга ненавидят.

Отец вспомнил тот раз, когда ему пришлось идти в Долину мёртвых детей взвешивать детский трупик. Случилось это однажды вечером года два назад. Отец вместе с бабушкой отправились в Долину мёртвых детей, расположенную примерно в трёх ли к востоку от деревни. Так называлось место, где деревенские оставляли трупы умерших ребятишек. По деревенским традициям детей до пяти лет не хоронили, а просто оставляли под открытым небом на съедение собакам. В те стародавние времена роды принимали дома, медицина была на низком уроне, детская смертность зашкаливала. Выживали сильнейшие.

Мне иногда кажется, что деградация человечества связана с более сытыми и комфортными условиями жизни. Богатство и комфорт — цель человеческой борьбы, стремление к этой цели неизбежно порождает пугающие глубинные противоречия. Получается, что человечество упорно стремится стереть свои же лучшие качества.

Когда отец с бабушкой ходили в Долину мёртвых детей, бабушка бешено увлеклась азартной игрой в «Имена цветов» (нечто сродни популярным ныне лотереям и бонусам за покупки). Существовало огромное количество способов попытаться угадать название «выигрышного» цветка. Этой игрой, в которой нельзя выиграть состояние, но невозможно и проиграться в пух и прах, увлеклись все деревенские, особенно женщины. Дедушка вёл в то время спокойную жизнь зажиточного человека, и деревенские сообща утвердили его кандидатуру на роль ведущего игры. Он вложил в бамбуковые палочки тридцать две бумажки с названиями цветов и каждое утро тянул жребий перед толпой — будет ли то пион, роза или, возможно, шиповник. Победитель, поставивший на выигравший цветок, получал в тридцать раз больше, чем поставил на кон. Разумеется, большая часть денег оседала в карманах дедушки. Женщины, увлекавшиеся этой игрой, проявляли недюжинную фантазию, изобретая множество способов угадать название цветка: некоторые спаивали девчонок и гадали по их нетрезвой болтовне, другие усиленно пытались увидеть выигрышное название во сне…

Все диковинные способы угадать цветок в двух словах и не опишешь, но ходить в Долину мёртвых детей и взвешивать трупы — это был болезненный плод богатого воображения моей бабушки. Она изготовила весы и выбила на их шкале тридцать два названия цветов.

В ту ночь было не видно ни зги. Бабушка растолкала отца, пробудив его от сладкого сна. Отец рассердился и хотел было выругаться, но бабушка прошептала на ухо:

— Ни звука! Пойдём со мной отгадывать выигрышное название.

Отец от природы испытывал интерес ко всем таинственному, а потому тут же загорелся идеей, оделся, нахлобучил шапку и, не привлекая внимания дедушки, выскользнул из дома. Он вышел из двора, а потом за околицу. Они с бабушкой ступали очень осторожно, даже ни одной собаки не потревожили. За левую руку отца держала бабушка, а в правой он нёс маленький фонарик из красной бумаги. Бабушка же правой рукой вела отца, а в левой несла свои необычные весы.

Когда они оказались за околицей, отец услышал, как в поле, среди широких зелёных листьев гаоляна, гуляет юго-восточный ветер, и учуял запах речной воды, доносившийся издалека от Мошуйхэ. В потёмках они держали путь в сторону Долины мёртвых детей, и, когда отошли примерно на одно ли от деревни, глаза отца привыкли к темноте. Он начал различать серо-коричневую дорогу и гаолян в половину человеческого роста по обе стороны от неё. Шуршание гаоляна добавляло ночи таинственности, а пронзительные крики совы, спрятавшейся невесть на каком дереве, наносили на таинственный ночной фон слой ужаса цвета ржавчины.

Сова ухала как раз с большой ивы посреди Долины мёртвых детей. Она наелась мертвечины и теперь спокойно сидела на ветке. Когда они подошли вплотную к иве, сова не шелохнулась и продолжала кричать. Ива росла в самом центре болотистой низины, и при свете дня были видны кроваво-красные кисточки, спускавшиеся с дерева. Отец почувствовал, как в листве сурово поблёскивают зелёные глаза совы. У него застучали зубы, от подошв вверх до затылка двумя змейками пополз холодок. Отец с силой сжал бабушкину руку и почувствовал, что его голова вот-вот треснет от наполнявшего её ужаса.

В Долине мёртвых детей стоял сильный трупный запах, под ивой сгустилась такая кромешная тьма, что в ушах отца словно начали стрекотать цикады. С дерева падали редкие дождевые капли величиной с медную монетку, оставляя яркие следы в непроницаемой мгле. Бабушка потянула отца за руку, заставляя опуститься на корточки. Он послушно присел, при этом его руки и ноги коснулись буйной травы. Жёсткие острые листья кололи подбородок. Спине вдруг стало очень холодно, будто множество мёртвых детских глаз уставились на него. Он услышал топот маленьких ножек и весёлый смех.

Бабушка с треском ударила кремнём о кресало, и слабые красные искры осветили её дрожащую руку. Трут зажёгся, бабушка начала раздувать огонь, с шумом всасывая и выпуская струю воздуха. Заплясали языки пламени, и внезапно в тёмной низине загорелся неяркий свет. Бабушка зажгла красную свечку в бумажном фонаре, и теперь шар красного света напоминал одинокую неприкаянную душу. Сова на дереве прекратила ухать, мёртвые дети сгрудились вокруг отца, бабушки и красного фонарика.

Бабушка принялась обыскивать Долину, несколько десятков мотыльков с шумом бились о бумажный фонарь. Трава здесь была спутанной, земля — вязкой, бабушке с её крошечными ножками идти было неудобно, поскольку каблуки то и дело проваливались в землю. Отец не знал, что именно ищет бабушка, было любопытно, но он не решался спросить, просто шёл молча следом. Раскиданные кругом останки мёртвых детей источали кислый запах. В зарослях густой травы лежала скатанная в трубочку циновка. Бабушка отдала отцу фонарь, поставила весы на землю, а сама нагнулась и развернула циновку. В свете красного фонаря бабушкины пальцы показались отцу похожими на скрученных розовых червяков. Циновка сама развернулась до конца, и он увидел мёртвого младенца, укутанного в тряпьё.

На голове младенца не было волос. У отца задрожали икры. Бабушка схватила весы и зацепила крюком лохмотья, в которые был завёрнут ребёнок. Одной рукой она держала весы, а второй подбирала гирьку нужного веса. Ветхие тряпки затрещали, и младенец полетел на землю, гиря упала прямо на ногу бабушке, а коромысло весов стукнуло отца по голове. Отец ойкнул и чуть не выпустил из рук фонарь. Сова на иве зашлась диковинным хохотом, словно бы высмеивала их глупое поведение. Бабушка подняла с земли гирю и с силой всадила крюк прямо в тельце. От неприятного звука, с каким крюк входил в плоть, отец поёжился. Он отвернулся, а когда снова повернул голову, увидел, что бабушкина рука скользит по коромыслу весов, пока они не пришли в равновесие. Бабушка жестом велела поднести фонарь поближе. В красном свете было видно, что стрелка стоит чётко на надписи «пион».

Когда отец вслед за бабушкой добрался до околицы, то позади всё ещё раздавались сердитые уханья совы.

Бабушка решительно поставила деньги на «пион». Но в тот день выпала «роза». А бабушка тяжело заболела.

Глядя на широко раскрытый ротик маленькой Сянгуань, отец вдруг вспомнил, что у того мёртвого ребёнка тоже был открыт рот. В его ушах звучали то печальные, то весёлые крики совы, мышцы жадно впитывали влажный воздух болотистой долины, поскольку от северо-западного ветра с частичками пыли пересыхал язык, а на сердце скапливалась тревога.

Отец увидел, как зло дедушка смотрел на бабушку — словно готов был броситься на неё и сожрать. Бабушка внезапно сгорбилась, склонилась над телегой и принялась молотить кулаками по одеялу и со слезами приговаривать:

— Ласка… сестрёнка… Сянгуань… девочка моя…

Под звуки её плача гнев на лице дедушки потихоньку смягчился. Дядя Лохань подошёл к бабушке и тихим голосом увещевал:

— Хозяйка, не плачьте, давайте сначала домой их занесём.

Бабушка отдёрнула одеяло, подхватила маленькую Сянгуань на руки и поковыляла в дом. Дедушка понёс следом вторую бабушку.

Отец остался стоять на улице, глядя, как дядя Лохань распрягает мула — тесной упряжью ему натёрло бока, — а потом отвязывает того мула, что шёл позади телеги. Мулы принялись кататься прямо на улице, они то тёрлись животами о землю, то ложились на спину. Вдоволь накатавшись, они поднялись на ноги и отряхнулись, подняв в воздух облака мелкой пыли, похожей на дымку. Дядя Лохань повёл мулов в восточный двор. Отец двинулся было за ним, но дядя Лохань остановил его: